И заключает свой рассказ Шарль Перро такими словами:

«…Правда, в ту пору я был чуть ли не единственным человеком в Париже, осмелившимся высказаться в пользу г-на Кино — так повлияли на мнение двора и всего города другие авторы, ополчившиеся на него из зависти».

Приведем еще одно место из книги «Параллели между древними и новыми». Речь идет о поэте Жане Шаплене, который сыграл столь важную роль в становлении Шарля Перро и которого тот всегда считал своим другом:

«…Как-то раз я оказался в компании, где кто-то прочел стихотворение, якобы взятое из поэмы Шаплена „Девственница“:

Все по очереди стали восклицать: что за нелепость, что за чепуха, можно ли найти более смехотворную вешь, чем „Девственница“?

Заметив, что я не смеюсь и не говорю ни слова, хозяин дома спросил меня: разве вы, г-н Перро, не разделяете общего мнения и не хотите ли вы выступить в качестве защитника „Девственницы“?

— Не беря на себя эту роль, — ответил я ему, — осмелюсь сказать, что несправедливо осуждать большую поэму на основании четырех стихов, взятых (между прочим) из разных мест и злокозненно соединенных между собой — таким способом можно любое сочинение выставить в дурном свете.

И так как господин, вызвавший меня на разговор, весьма любил архитектуру и разбирался в ней, я продолжал:

— Это все равно что объявить дворец до смешного жалким и плохо построенным, заметив в фасаде четыре или пять выкрошившихся или обломанных камней. Чтобы правильно судить о здании, надо отойти от него на разумное расстояние, откуда глаз мог бы охватить его в целом, изучить соотношение всех его частей, посмотреть, соблюдены ли в нем правила изящной архитектуры, и принять в соображение, имеются ли в нем достойные государя и его свиты покои и удобно ли они расположены для дворцового обихода. Как лишь немногие способны судить о красоте зданий, сообразуясь со всем этим, так и мало кто может оценить подобным образом красоту эпической поэмы. Лишь тот, кто сам писал поэмы или мог бы их написать, и небольшое число лиц, имеющих вкус к такого рода сочинениям, вправе судить о них и в состоянии судить как подобает. Сюжет „Девственницы“ — один из лучших, какие когда-либо были. Это история необыкновенной девушки, которую Бог послал восстановить прекраснейшее королевство на свете и которая действительно восстановила его.

Один из присутствующих подал реплику:

— Все это так, но читать „Девственницу“ очень скучно.

— А вы читали ее?

— Слава богу, нет.

— Из чего же вы заключаете, что ее очень скучно читать?

— Это все говорят! — с вызовом включился в разговор еще один член компании.

— А откуда вы знаете, что те, кто так говорит, осведомлены лучше, чем вы? Правда, стихи в „Девственнице“ часто тяжеловесные, сухие и шероховатые, в особенности в тех местах, где они должны быть как можно более нежными, изящными и приятными, как, например, там, где дело касается любви и галантности… Как бы то ни было, не делая из Шаплена своего кумира, я тем не менее утверждаю, что критики были к нему несправедливы и что его следовало бы пощадить, даже если бы он не написал ничего другого, кроме оды кардиналу Ришелье!»

Кольбер затеял новое дело, которое должно было дать очень большой доход его стране: мануфактурное производство. Шарль активно участвует и в этой работе. Под его руководством изданы первые мануфактурные регламенты, каждый из которых согласован с Кольбером.

Из французских заморских колоний приходят корабли, груженные сахаром, и во Франции развертывается мануфактурное производство сахара.

В Лионе возникают мануфактуры по производству тканей: крепа болонского фасона и золотой пряжи миланского фасона.

Как грибы вырастают столярные, токарные, гвоздевые, булавочные мануфактуры… Но — катастрофически не хватает рабочих!

Выход, как всегда, предложил Кольбер: монастырская реформа. Еще 22 октября 1664 года в письме к королю он советовал: «…постепенно и незаметно уменьшить число монахов обоего пола как людей совершенно бесполезных». В июне 1665 года Кольбер пишет новую записку королю, где высказывает и новый довод в пользу сокращения: монахи «не только избавлены от труда на общее благо, но и лишают общество тех детей, которых они могли бы произвести» — то есть опять-таки косвенно препятствуют росту числа рабочих.

— И что же вы советуете предпринять? — заинтересовался король.

Кольбер давно уже сформулировал ответ: первое — затруднить поступление в монахи, повысив возраст принесения обетов; второе — увеличить размеры вступительных взносов и ежегодных пенсий, выплачиваемых монастырями за монахинь их родственникам.

Шарль, который давно был знаком с проектом этой реформы, как-то поинтересовался у Кольбера:

— А вам не кажется, что монастырская реформа может вызвать возмущение в народе?

— Наоборот! — возразил тот. — Она может вызвать симпатии многих, ибо неприязнь к монашеству растет среди народа. Например, мой земляк купец Коко из Реймса часто говорил мне о злоупотреблениях монашеским состоянием. Он осуждает обычай отдавать в монахини девочек в раннем возрасте. Он даже жалеет, что законодательные меры по сокращению численности монахов плохо исполняют.

Попытка этой реформы Кольберу не удалась. Но она показывает, насколько разнообразными методами первый министр хотел решить проблему мануфактурного производства.

Обсуждал Кольбер с Шарлем и «Эдикт о браках», который должен был стимулировать повышение рождаемости.

В 1666 году началось строительство Лангедокского канала, соединившего Средиземное море с Атлантическим океаном. Канал будет построен в 1681 году.

Обычно Шарль заканчивал работу в Лувре поздним вечером. Потом он отправлялся домой. Милое его сердцу чувство тишины охватывало его в карете. Дома его ждало единственное по-настоящему преданное ему существо — его собака, много лет жившая рядом с ним. Громкий приветственный лай старого друга неизменно радовал его. Шарль ласкал собаку и в ее сопровождении следовал в спальню, а затем в маленькую столовую, где хозяина уже ждал обильный ужин. Собака всегда ела вместе с Шарлем, принимая с благодарностью из его рук теплые куски мяса.

Закончив ужин, Шарль шел в маленькую гостиную, где опускался в мягкое кресло и погружался в тягостное раздумье. А собака клала ему голову на колени и устремляла на хозяина старческие глаза, подернутые голубоватой дымкой, в которых, однако, мерцала искорка человеческого разума. Казалось, она понимает мысли хозяина и пытается выразить ему свое сочувствие.

Что она говорила ему? Он не знал и думал, что один Демокрит, утверждавший, что он понимает язык животных, мог бы понять ее.

Может быть, она понимает, как трудно ему поспевать за событиями? Решать за один день несколько сложных дел? Улавливать и понимать новые и новые мысли неутомимого Кольбера? И не забывать проводить в жизнь старые. Немалых трудов Шарлю стоило убедить министра поддерживать литераторов, работавших во славу короля: Кольбер любил давать деньги на новые затеи и забывал давать их на старые. В 1666 году Кольбер создает фонд в 100 тысяч ливров для поддержки литературы. Фактически этот фонд оказался в распоряжении Шарля.

Смерть королевы-матери не произвела особенной перемены в делах общественных, в которые она давно уже не вмешивалась. Но она оставила после себя большую пустоту при французском дворе. Анна Австрийская не только знала все про всех; она умела и оценивать заслуги. И быстрое продвижение по служебной лестнице Шарля Перро — тоже во многом ее заслуга. Она не раз говорила сыну Людовику о способном молодом человеке, и король благосклонно относился к сыну адвоката парламента.