…Что и говорить, события Фронды многому научили Шарля Перро. В них ярче и быстрее всего раскрывались характеры людей, и не за кулисами, а прямо на жизненной сцене разворачивалось представление, в котором обнажалась вся придворная жизнь с ее интригами, увертками, с ее лестью и предательством. Эти события стали хорошей школой для самого Перро, как будущего царедворца…

5 апреля с великим торжеством был отслужен благодарственный молебен в соборе Парижской Богоматери. Так кончилось первое действие этой, так сказать, шутовской войны, в которой, по словам Александра Дюма, каждый явил себя ниже того, чем он был.

Закончилась «старая» или «парламентская» Фронда 1648–1649 годов. Франция стояла на пороге «новой» Фронды, или «Фронды принцев» 1650–1653 годов.

Шла зима, холодная парижская зима 1649/50 года. Каждое утро на улицах подбирали остывшие трупы людей. Но в доме Перро, где с осени запаслись дровами, было тепло.

Вечером 18 января отец вошел в дом мрачный, как туча, накричал на слугу, принимавшего у него одежду, грубо ответил на вопрос жены, сурово посмотрел на сыновей. Шарль немедленно удалился в другую комнату, и только Пьер осмелился спросить у отца, что случилось.

— Случилось, случилось… — проворчал отец, подходя к камину и грея озябшие руки. — Сегодня королева арестовала принцев Конде, Конти и герцога Лонгвиля.

— За что?

Отец, не поворачиваясь от камина, процедил сквозь зубы:

— За то, что их народ любит больше, чем Мазарини! За то, что они не хотят примириться с ним! За то, наконец, что пришла пора королеве переходить в наступление и становиться полновластной королевой! — Отец повернулся к жене и с раздражением спросил: — Ужин готов?

— Готов! — спокойно ответила Пакетт Леклерк и пошла распорядиться на кухню. По пути она послала к мужу слугу с тазиком и кувшином с теплой водой для мытья рук.

…Через несколько дней отцу через третьих лиц удалось узнать, как же королева решилась на этот поступок. Под большим секретом ему рассказали, что принцев предали их ближайшие друзья, прежде, конечно, выторговав у королевы новые привилегии. Герцог Вандомский — иначе «базарный король» Бофор — остался главным начальником флота, его второй сын должен был занять после его смерти эту должность; маркиз Нуартье получил в свое управление Шарлвилль и Монт-Олимп; маркиз Бриссак стал губернатором Анжу; маркиз Лег утвержден начальником конвоя герцога Орлеанского; наконец, кавалер де Севинье получил в награду за предательство 22 тысячи ливров.

При случае Шарль спросил брата Пьера: как могло случиться, что принца Конде, который спас Францию при Рокруа, при Норлингене и при Лане, который поддержал королевскую власть в Сен-Жермене и Шаратоне и с торжеством привез короля в Париж, арестовали?

— Да будет известно тебе, — откровенно ответил ему старший брат, — что ни верности, ни благодарности при дворе нет и не будет. Там царит одно только предательство!

Шарль навсегда запомнил его слова.

…Так началась «Фронда принцев». Герцогиня Лонгвиль, которая сумела спастись от посланных за ней солдат, встретилась с генералом Тюренном, и они решили — ни много ни мало — пропустить на территорию Франции испанскую армию и двинуть ее в глубь страны. К этой армии вскоре присоединились восемь с половиной тысяч французских парней, набранных в графствах Овернь и Пуату герцогами Ларошфуко и Булльонским. Вместе с этим отрядом ехала в карете жена принца Конде с сыном, герцогом Ангиемским. По дороге в Бордо отряд имел несколько кровавых стычек с королевскими войсками. Военные действия развернулись почти по всей территории Франции.

На требование парламента освободить принцев королева отделывалась общими словами. Единственное, на чем она настаивала, так это на том, чтобы убрать коадъютора Гонди, который, как она выразилась, поджигает Париж. Королева не устрашилась угроз, исходящих со всех сторон — и со стороны дворянства, и со стороны народа. А что касается Мазарини, то его она намеревалась оставить в своем совете до тех пор, пока его служба будет полезна для короля.

…Париж снова кипел! Люди жгли костры на улицах, собирались перед Пале-Роялем, и угрожающие крики становились все громче.

Весь январь 1651 года прошел в беспокойстве. Парламент требовал решительных мер. Верные Мазарини маршалы предлагали ввести в Париж войска.

Однако Мазарини, тонко чувствовавший ситуацию, решил по-другому. 6 февраля в десять часов вечера, вернувшись от королевы в свои покои, он переоделся в красный кафтан, надел серые брюки, шляпу с пером и, выйдя из Пале-Рояля в сопровождении только двух чиновников своей свиты, отправился к Ришельевской заставе, где ожидали его с лошадьми несколько человек. Через два часа он был уже в Сен-Жермене.

Но каким бы тайным ни был побег кардинала, коадъютор узнал о нем и тут же ночью отправился к герцогу Орлеанскому, у которого застал нескольких придворных.

— Господа! — объявил Гонди собравшимся. — Только что из Парижа бежал кардинал!

Ответом ему было многоголосое «ура!». Потребовали шампанского.

— Но, господа! — Коадъютор обращался ко всем, но смотрел при этом на герцога Орлеанского. — Не думаете ли вы, что следом за кардиналом Париж покинет и регентша с королем?

Многие согласились с ним, но только не герцог. Если для большинства парижан отъезд короля стал бы трагедией, то для него это было бы благо: в таком случае именно он, предводитель королевского войска, становился полным хозяином города. И когда через несколько дней ночью, извещенный девицей де Шеврез, коадъютор прибыл к герцогу Орлеанскому с известием, что королева и король и в самом деле собираются покинуть город, герцог не стал отдавать приказ перекрыть все заставы Парижа, а ограничился лишь тем, что послал к королеве господина де Суше, начальника своей швейцарской роты.

— Этого будет достаточно, — сказал герцог. — Когда королева увидит, что ее намерение раскрыто, она побоится его исполнить!

Но не тут-то было. Весть о возможном бегстве короля разнеслась по Парижу, и в городе вновь вспыхнули беспорядки. У Пале-Рояля собралась огромная толпа народа. Кто был вооружен палкой, кто топором, а кто и алебардой. Вооруженные всадники гарцевали среди народа. Это было единение парижан. Если бы так было всегда! В толпе сновали лоточники, продавая пирожки, булочки, жареное мясо. Богатые горожане скопом платили за всю еду, и народ питался бесплатно весь день, а бочки с вином не закрывались.

Королева объявила, что никуда ехать и не собиралась. Но толпа неистовствовала, требуя предъявить ей короля. Господин де Суше, посланник герцога Орлеанского, лично был отведен королевой в покои его величества и удостоверился в том, что король спит в своей постели. Однако толпу это не успокоило.

Крики за окном настолько напугали Анну Австрийскую, что она приказала отворить во дворце все двери и ворота и пропустить народ.

— То, что вы видели, — сказала она де Суше, — должны видеть все. Предупредите только, что король спит, чтобы они вели себя как можно тише.

И произошло удивительное. Толпа, ворвавшаяся во двор с радостными воплями, вдруг приостановилась и затихла. Неистовствовавшие минуту назад люди заходили в спальню короля на цыпочках. С благоговением и любовью приблизились они к постели монарха, не имея, однако, смелости открыть ее занавески. И в эту минуту в спальню величественно, в роскошном платье с высоким стоячим воротником, сверкая бриллиантами, вошла королева. Народ расступился перед ней, склонив голову. Анна Австрийская подошла к королевской постели и откинула полог.

Увидев короля спящим, мятежники один за другим встали на колени и просили Бога даровать здоровье и покой их монарху.

О великие женщины Франции! Они были во все времена. Но в тревожную для страны годину их мужество и решительность проявлялись с особой силой. Нельзя не признать, что Анна Австрийская достойно вела себя в эту минуту!