Таким образом, из всего неприятельского войска на пути к переходу через Рейн остался один только фельдмаршал Вурц с четырьмя полками кавалерии и двумя полками пехоты.

А в Париже жизнь шла своим чередом. Шарль Перро готовился к бракосочетанию с Мари Пишон, которое было назначено на 1 мая.

Кольбер одобрил выбор подчиненного. Но предупредил его, чтобы женитьба не мешала работе. В свою очередь, Шарль, прося у Кольбера согласия на брак, уверял его, что вне зависимости от заработной платы он будет так же усердно работать.

«…Вы даете мне большее жалованье, чем я заслуживаю, — пишет он Кольберу в апреле, — но кроме этого у меня других доходов нет. Не только все совершающиеся сделки мне ничего не приносят, но и свидетельства, которые вы выдаете на жилье, привилегии и тому подобное. Я не только ничего не беру оттуда, но сам отдаю свою работу, работу моего приказчика, не получая взамен ничего кроме реверанса, к тому же частенько очень плохонького.

Я очень рад предоставившемуся случаю откровенно сообщить господину Кольберу, каким образом я ему служил и что я целиком полагаюсь на него в вопросе вознаграждения за свой труд».

И вот, наконец, венчание.

С утра за окном было яркое веселое солнышко, и Шарль думал, что это — знак Божий, предвестие счастливого брака с Мари. Но к середине дня, ко времени бракосочетания, тучи, сначала редкие, а потом плотные, совершенно затянули небо, и когда молодая чета в сопровождении множества приглашенных вступила на мраморные ступени храма, начал накрапывать дождик.

Собор был полон. Собрались знать, государственные сановники во главе с всесильным Кольбером, представители высшего духовенства.

Венчал молодых сам кардинал Франции, ибо не каждый день женится канцлер Французской академии, начальник Интендантства королевских построек, государственный секретарь по культуре!

Перед алтарем стоял 44-летний мужчина, много поживший и много повидавший в жизни. Это отразилось на его одутловатом лице: мешки под глазами, морщины на лбу и в уголках рта, усталые глаза, которые, однако, светились глубокой радостью. Рядом стояла 18-летняя девушка, которая в белом подвенечном наряде казалась совсем юной.

По правилам Шарль должен был наклониться к Мари и негромко сказать ей нужные слова. Но он по старой привычке адвоката и новоприобретенной — вельможи выпрямился во весь рост и хорошо поставленным голосом, который далеко разносился под сводами собора, произнес:

— Беру тебя, Мари Пишон, в законные жены, дабы иметь тебя при себе на ложе своем и у очага своего, в красоте и убожестве, в счастье и несчастье, в болезни и здравии…

Неторопливо говорил Шарль слова обета, выученные наизусть еще накануне, но, казалось, он придумывает их прямо здесь, на глазах у всех — так проникновенно звучало каждое слово. Казалось, он обдумывал каждую фразу тут же, в соборе, чтобы вложить в нее самый сокровенный и самый заветный смысл.

— …и буду любить тебя до той самой минуты, когда разлучит нас смерть, и во всем этом я даю тебе свою клятву.

Мари Пишон не была похожа на придворных дам. Ни в осанке, ни в повадках у нее не было той чопорности, которую обычно дает богатство. Наоборот, она даже не пыталась придать себе величественный вид, и, не будь на ней дорогого подвенечного наряда, ее трудно было бы отличить от любой девушки, ее ровесницы.

Мари была взволнована до дрожи и не поднимала глаз, боясь увидеть устремленный на нее восхищенный взгляд ее супруга и покраснеть до самых мочек ушей. Все, что происходило с ней, было прекрасно. О разнице в годах она не думала — в ее время девушки выходили и за более старых мужчин. Она думала о том, что по всем разговорам ее супруг очень порядочный человек и, как и она, тоже любит детей. И она млела от восторга, ловя каждое его слово, сказанное перед алтарем и услышанное Богом. О, как же она будет угождать этому человеку, у которого такой красивый голос, у которого такие изящные манеры и который, несмотря на свои лета, все же еще хорош собой. Какое же это счастье — отдать ему всю свою жизнь без оглядки! Одного только она боялась: будет ли она нравиться ему и впредь?..

— Протяните, мадемуазель, свою правую руку, — услышала она голос его преосвященства.

Выпростав из-под длинного кружевного манжета свою белую ручку, Мари протянула ее священнику.

С блюда, которое держал помощник, его преосвященство взял золотое кольцо, только что освященное им, и вручил его Шарлю. Потом священник бережным движением соединил руки молодых.

— Во имя Отца… — произнес Шарль, примеряя кольцо на кончик мизинца Мари, — во имя Сына… во имя Духа Святого, — договорил он, примеряя ей кольцо на кончик указательного, а затем среднего пальца…

Наконец он надел ей кольцо на безымянный палец и промолвил:

— Аминь!

Мари стала его женой. И Шарль с горечью подумал, что ни отец, ни мать, ни Николя, ни Жан не дожили до этого дня и лишь Клод и Пьер были рядом.

Кольбер еще надеется на мир. Он еще не знает, что война продлится долгих семь лет. В июле он пишет записку королю об условиях мира с Голландией. В ней Кольбер выдвигает требование, чтобы Голландия уступила Франции острова Кюрасао, Тобаго и Сент-Эстатиус, а также один из четырех фортов в Гвинее с тем, чтобы перехватить у голландцев поставку рабов в испанскую Америку.

Голландия не согласилась на капитуляцию, но в ходе военных действий французы в самом деле захватили остров Тобаго и пытались овладеть Кюрасао.

Незадолго до бракосочетания с Мари Шарль получил новое признание короля и Кольбера. Он был назначен канцлером Французской академии. На церемонии присутствовал сам Людовик XIV. Он сидел на возвышении в пышном парике, который волнами спадал на плечи и спину. Красивый кружевной воротник спускался от подбородка на грудь. Правая рука его была чуть отставлена в сторону и опиралась на трость, украшенную бриллиантом.

После того как церемония утверждения Шарля Перро канцлером была закончена, Шарль обратился с краткой речью к королю, в которой говорил о расцвете Франции под мудрым руководством монарха. Лишь одна черная тучка заметна на небосклоне, сказал Перро, это война с Голландией. (При этих словах довольно блеснули глаза Кольбера — они договорились с Перро о содержании его речи. А король улыбнулся и сделал вид, что не понял намека, — ему нужна была победоносная война, и он не собирался останавливаться на полпути!)

В январе 1673 года, в холодную ветреную ночь, Мари родила дочь. Девочку назвали Франсуазой.

Шарль был счастлив. Он буквально купался в ощущении радости. Свершилось то, о чем он так долго мечтал и на что уже не надеялся!

А осень того же 1673 года принесла беду: у Мари случился выкидыш, и в сентябре Шарль повез жену в Труа, чтобы немного подлечить ее.

В том же году Шарль вместе с братом Клодом пишет сказку в стихах «Война ворон против аиста» — едкий ответ на нападки Буало. Война старого и нового, сторонников классицизма и новой литературы продолжается.

Мертвое и живое… Эти два понятия все больше приходили в противоречие по мере расширения границ прославления короля. Едва ли не с первых шагов работы Малой академии становилось ясно, что строки, прославляющие монарха, должны быть написаны на понятном для всех языке, а не на мертвой латыни, как это делалось всегда. Любой грамотный человек должен был прочитать подпись под бюстом, скульптурой, барельефом, надпись на гобелене, на эмблеме.

Однако во Французской академии было много сторонников мертвого языка, и они требовали вернуть латынь. «Великое — великому!» — восклицали Шаплен, Корнель, Расин, Буало.

У Шарля Перро, одного из руководителей Малой академии, сразу же объявились сторонники, и их голос стал звучать все громче. Первый из них — знаменитый французский философ Демаре де Сен-Сорлен (1595–1676).