Мале стал подыскивать на воле надежных людей.

И тут ему помог аббат Лафон.

С этим человеком Мале познакомился еще в тюрьме Ла Форс.

Именно по совету Мале аббат стал жаловаться властям на тысячу болезней, одолевавших его, и в конце концов добился своего: в госпитале Дюбюиссона они очутились почти одновременно.

Аббат Лафон был человеком незаурядным. Широко образованный, умный, тонкий, он мог говорить и спорить на любую тему, и беседы с ним доставляли Мале истинное наслаждение. Одно было плохо: аббат страдал приверженностью к Бурбонам и в тюрьму попал за свои проповеди, направленные в защиту низложенного и арестованного Пия VII. Впрочем, на это «маленькое неудобство» пылкий республиканец Мале решил до поры до времени закрыть глаза. Они оба одинаково ненавидели существующий режим, и оба в равной степени мечтали о его свержении. И вот Мале поделился с аббатом своими замыслами. Аббат их одобрил. Имея обширные связи, он познакомил генерала с двумя энергичными людьми, находившимися на свободе и вполне пригодными для начальных действий заговорщиков.

Среди визитеров, посещавших аббата, особенно часто появлялся некий молодой человек в солдатской форме. Это был капрал Жак-Огюст Рато, сын бордоского священника, давнишнего знакомца Лафона. Жак-Огюст был недоволен своей судьбой. Деятельный и исполнительный, он не сумел сделать военной карьеры, не поднялся выше капрала, и это его угнетало. Аббат рассказал обо всем Мале и однажды, во время прогулки в саду, подвел к нему смущенного Рато.

— Мой генерал, — сказал Лафон, — я хочу представить вам способного, но несправедливо обойденного молодого воина, капрала 2-й роты 1-го батальона гарнизона столицы. Не могли бы вы, при ваших связях, оказать ему протекцию?

Своим цепким взглядом Мале окинул Рато.

— Насколько я понимаю, капрал, вас влекут офицерские нашивки?

— Ни о чем другом я не мечтаю, мой генерал.

— Прекрасно, я позабочусь о вас. Вы молоды и решительны. Возможно, я вскоре смогу вас использовать для важной и почетной миссии. Что бы вы сказали, если бы я сделал вас своим адъютантом?

— О, мой генерал!.. — Рато потерял дар речи.

— Я вижу, вы согласны. Теперь наберитесь терпения и ждите. В положенный час я извещу вас.

— Мы известим вас, — эхом повторил аббат.

С этого дня Рато стал еще чаще появляться в клинике. Он рассказывал обо всем, происходившем в казармах, и с нетерпением ждал вожделенного момента…

Лафон познакомил Мале и с другим молодым человеком, навещавшим аббата в его убежище. То был двадцативосьмилетний анжуец Андре Бутро, также выходец из духовной семьи, готовивший диссертацию по церковному праву на юридическом факультете Сорбонны и подрабатывающий домашними уроками. Помолвленный с девушкой из Нанта, Бутро надеялся жениться, как только упрочится его материальное положение. Поговорив с молодым юристом, Мале оценил его серьезность и настойчивость, решив про себя, что лучшего комиссара полиции после успешного переворота ему не найти. Тогда, намекнув юноше на возможность быстрого улучшения его денежных дел, генерал заручился его обещанием выполнить любое поручение ради пользы родине.

Оставалось последнее.

Мале понимал, что в решающий час он не сможет выйти из лечебницы в генеральском мундире со своим адъютантом и фальшивыми бумагами. Был совершенно необходим перевалочный пункт, конспиративная квартира, где можно было бы переодеться и запастись всем нужным.

Энергичный Лафон отыскал и конспиративную квартиру, и человека, которому эту квартиру можно было поручить.

История испанского монаха Хосе-Мария Каамано была трагичной.

Как и корсиканец Бокеямпе, он безвинно пострадал от произвола наполеоновского режима.

В 1806 году Каамано возжелал увидеть папу и ради этого решил совершить паломничество в Рим. Дело было не простое. Более легкий морской путь оказался закрытым из-за англичан. Пешком, большими переходами, монах прошел Астурию, Страну Басков и очутился в Байонне, где префект после тщательных расспросов и долгих проволочек согласился выдать ему паспорт для Италии. Но, перейдя Пиренеи, неутомимый монах, прежде чем двинуться через Альпы, надумал побывать в Париже. После короткого пребывания в столице Франции он продолжал свой путь на Рим и без особых приключений добрался до пограничного города Морьенна. Здесь он попал в руки жандармов, которые, проверив его документы, нашли подозрительным, что человек, отправляющийся из Испании в Рим, идет туда пешком через Париж. И вот ему пришлось вместо Рима держать путь обратно в Париж и снова пройти пешком сто пятьдесят лье, но на этот раз с оковами на ногах и в сопровождении двух конных жандармов…

В парижской полиции монах был допрошен Дюбуа. Никакого криминала в его поступках и словах обнаружить не удалось, но все же осторожный префект заподозрил его в шпионаже в пользу Англии и засадил в Ла Форс, где бедняге без суда и следствия пришлось просидеть четыре года. Здесь-то он и познакомился, а затем и подружился с аббатом Лафоном. Наконец 26 мая 18 12 года власти освободили Каамано. Но продолжать начатое путешествие в Рим теперь не имело смысла: ноги были не те, да и в Риме делать было нечего — давно арестованный папа коротал дни в неволе на французской земле. Также не пожелал бедный монах и возвращаться на родину, где его никто не ждал и где место его давно было занято. Заботливый Лафон устроил его в Париже, выхлопотав для монаха должность кюре в церкви Сен-Жерве. Разумеется, после этого испанец стал молиться на своего благодетеля и был счастлив выполнить любое его задание. Используя подобную возможность, Лафон поручил ему снять небольшую квартиру поблизости от лечебницы и не слишком далеко от центра, желательно в тихом и глухом месте.

Каамано быстро и точно выполнил поручение.

Он снял квартиру, состоявшую из трех маленьких комнат на улице Сен-Пьер, в первом этаже старого доходного дома.

Теперь подготовку можно было считать законченной.

Два главных заговорщика совершили тайную вылазку в снятую для них квартиру и остались вполне довольны.

Но тут стряслась беда, едва не поставившая под угрозу все предприятие.

Отправляясь на улицу Сен-Пьер, Мале и Лафон вышли из госпиталя беспрепятственно. Однако когда они вернулись, входная дверь оказалась запертой. Пришлось звонить и стучать. Открыл сам добрый доктор, который, увидя заговорщиков, мигом утратил всю доброту. Он набросился на обоих, стал поносить их за нарушение установленных порядков, заявил, что не желает за них отвечать и пригрозил обо всем доложить префекту.

Это не входило в планы заговорщиков.

За нарушение можно было снова угодить в Ла Форс или Пелажи, и тогда пиши пропало…

Всю ночь проворочались они без сна на своих постелях.

А утром решили: начинать не откладывая.

Правда, днем ситуация изменилась.

Доктор Дюбюиссон, сменив гнев на милость, сказал, что на этот раз прощает нарушителей и жаловаться не станет.

Но принятого решения отменять не хотелось, тем более что события ускорил визит, имевший место в тот же день.

Появление Лекурба не было случайным.

Мале постоянно переписывался с Женевой и смотрел на новую организацию Буонарроти как на важнейшее звено заговора. Он ждал этой встречи, и ждал давно.

Поэтому прибытие уполномоченного от филадельфов юго-востока именно в такой момент было воспринято им как добрый знак.

Уединившись с Лекурбом в заброшенной беседке сада, Мале принялся жадно его расспрашивать.

— Мы готовы, — сказал посланец Буонарроти, — и только ждем сигнала.

— Сигнал будет скорее, чем ты думаешь. Оглянись кругом, посмотри, что происходит. Франция после отупения начинает приходить в себя. Узурпатору уже никто не верит. Над его победными бюллетенями из России смеются.

— Горький смех.