— Лори! — вскрикнул Эрих, схватив вампира за плечи, тот медленно осел на пол, вздрагивая и хватая ртом воздух. С его губ упало несколько тёмных капель. Потом потёк ручеёк. Потом Лорэлай закричал. Коротко и слабо. От страха и отчаяния, а не от боли.

Эрих вырвал из его шеи проклятую иглу, подхватил вампира на руки и бросился из кабинета бегом. Скорее в лабораторию. Он должен успеть. Процесс разложения можно остановить. Но надо поторопиться. Лорэлай слишком долго был мёртвым, и состав расплавит его ткани за считанные минуты. Но если поторопиться… Быстрее, быстрее, быстрее!

Эрих бежал по коридору, прижимая к себе Лорэлая. Тот тихо шипел:

— Эрих… Эрих…

Что с его голосом. С его прекрасным голосом…

Лорэлай пытался царапаться из последних сил. Ненавидел до самого конца. Или же просто пытался вцепиться в своего создателя, как в последнюю надежду. А в глазах стоял ужас и отчаяние. Один из ногтей с едва слышным влажным хлюпаньем отошёл и остался на свитере Эриха, зацепившись за волокно.

Глаза мутнели, пока не превратились в желтоватые бельма, затянутые мелкой сеточкой проступивших сосудов. Его прекрасные глаза.

Эрих влетел в лифт, ударил кулаком по нужной кнопке и поудобнее перехватил Лорэлая. Прижал к себе, зашептал ему в висок:

— Лори, держись… Я всё исправлю… Я всё исправлю…

Как медленно едет проклятый лифт! Скорее же! Вниз. В ледяную люминесцентную Преисподнюю.

Эрих смотрел в лицо затихшего вампира. Кожа потемнела, стянулась, покрываясь пятнами, которые быстро сливались друг с другом. Черты Лорэлая искажались и плыли, словно плавящаяся под солнцем пластилиновая маска. Волосы стали похожими на спутанную пожухлую траву.

Ворвавшись в лабораторию, Эрих осторожно опустил Лорэлая на ближайший стол, затем, не замедлившись ни на секунду, одним махом включил несколько генераторов, заметался от одной стены к другой, запуская необходимые приборы и машины. Подлетел к столу, подключил электроды и воткнул в вены Лорэлая иглы капельниц. Но волокна сосудов расползались. Иглы кренились и валились набок.

Тихонько запищало несколько приборов, требуя пересмотреть заявленные настройки — уровень разложения данного типа тканей уже не подлежал коррекции. Эрих с грязными ругательствами метнулся к панели, застучал по клавишам. Но всё новые и новые мониторы издевательски мигали красными лампочками и сообщали о том, что стадия разложения не может быть скорректирована. В конце концов, на всех мониторах, словно глазки голодных хищников, замигали красные лампочки. Зелёные шкалы стремительно падали, затихая на одной красной отметке. Не может быть скорректировано. Не может быть скорректировано. Не может быть скорректировано. Не может быть. Не может быть. Эрих схватил стоявший в углу металлический стул и с яростным воплем швырнул его в мониторы.

Он плакал в своей жизни только два раза — при рождении и когда обнимал мёртвую сестрёнку. Сейчас он заплакал в третий раз. Завыл, как раненое животное. А слёзы выступили сами. Горькие мёртвые слёзы. Он стоял перед столом с просевшим костяным остовом Лорэлая и выл, вцепившись в своё лицо ногтями.

Потом затих. Опустил руки. Череп в редких клочках сухих чёрных волос под каким-то неестественным углом лежал над заляпанным воротником, повёрнутый в противоположную от Эриха сторону. Осталось то, что должно было остаться, если бы пятнадцать лет назад Эрих не вошёл в эту лабораторию с мёртвым певцом на руках.

Он наклонился, повернул череп к себе, медленно, заторможено счищая лохмотья сгнившей истончившейся кожи пальцами. Прошептал:

— Я люблю тебя. Лори.

И нежно поцеловал заголённые зубы, пробуя сладость и пыльную, песочную гниль.

Потом медленно опустился на колени перед столом и обессилено упёрся лбом в его прохладный металлический бок. Красные звериные глазки на мониторах потухли. Лишь дрожали на нижних отметках шкалы, отмечавшие процессы. Эрих с невероятной ясностью вдруг почувствовал себя по-настоящему мёртвым. Тихим, неподвижным, безразличным ко всему. И не мыслящим.

Когда горечь растворилась, когда стало тихо и пусто в душе, Эрих медленно поднялся, обошёл лабораторию, осторожно проводя рукой по многочисленным аппаратам.

В голове колыхалась звонкая пустота.

Эрих наткнулся на давешний стул. Поднял его. И со всей силы ударил по одной из машин. И бил, пока не погнулась обшивка, не прыснули в разные стороны искры, словно кровь из раны. Биолог крушил дорогущее оборудование святая святых своей лаборатории, сметал на пол все колбы и склянки с реактивами, отключал рефрижераторы. Ломал, ломал, ломал, уничтожал всё, что могло возвращать жизнь не-живому. Всё, что никогда не должно было быть создано. Он не уставал и не успокаивался, громя своё детище, превращая в стеклянную крошку годы своих трудов.

Когда всё было закончено, он отключил генераторы — теперь зомби не смогут получать привычные инъекции и сохраняться в криокамерах — и остановился напротив бронированного стеллажа с несколькими металлическими контейнерами.

В одном из таких контейнеров Лори нашёл препарат, нейтрализующий действие консервантов и ускоряющий процесс распада. Эрих медленно и бережно отомкнул стеллаж, отлично помня пароль к электронному замку. Интересно, как этот пароль стал известен Лорэлаю? Не важно. Уже всё не важно.

Сухие пальцы, придававшие рукам биолога сходство с птичьей лапой, коснулись одного из контейнеров и раскрыли его. На одну ампулу меньше… Осталось ещё несколько.

Эрих быстро вложил одну в инъектор, лежащий на верхней полке, и вколол отраву в свою шею.

По венам побежал холодок и щекотка. Но Эрих не так давно стал зомби — и потому препарат не разрушит его всего за пару минут, как Лорэлая, скорее всего, пройдёт пара недель или чуть более того.

Шатаясь и шаркая подошвами, точно старик, Эрих Резугрем медленно вышел из лаборатории, направившись по длинному и узкому каменному коридору, похожему на тоннель. Только далеко впереди не горело никакого света. Он шёл вперёд, всё больше и больше погружаясь в темноту и чутко прислушиваясь к своему телу, как будто желая почувствовать неощутимые и необратимые процессы.

Медленно двигаясь мимо широких автоматических дверей своих «казарм», Эрих нажимал на рычаги, выпускал своих боевых зомби, оставшихся без сохраняющего холода и инъекций, и бубнил себе под нос:

— Уходите. Все. Идите куда глаза ваши глядят. Уходите…

Зомби не умели удивляться. Но они умели не понимать. Что случилось? Как это — куда глаза глядят? Без задания? Просто так?

Эрих не оглядывался на них. Он знал, что они всё равно рано или поздно покинут его дом. Хотя бы ради пропитания. Им скоро понадобится органика для обновления тканей. Очень скоро. И зомби вынуждены будут заимствовать органику у людей на улицах. Потом, когда процессы разложения обгонят процессы поступления в организм питательных веществ, зомби начнут охотиться гораздо агрессивнее и менее осмотрительно. А потом, когда с них, таких красивых и статный сейчас, гнилой бахромой будет свисать собственная кожа и мясо, они будут просто жрать. Жрать, как ненасытные безмозглые твари. Но всё равно сгниют и затихнут.

Эрих вошёл в лифт и нажал знакомую кнопку. К себе. В своё маленькое серое царство покоя и одиночества.

В кабинете Эрих Резугрем опустился в любимое кресло, повернувшись к окну, и стал смотреть на город и на крест «Танатоса», торчащий над ним, как над могилой.

Город менялся. Менялся неумолимо и стремительно. Сначала просто ходили слухи. Потом стали находить растерзанные тела не только нищих, но и вполне респектабельных граждан. А потом началась паника.

У Резугрема было не так много боевых зомби, гораздо меньше, чем в «Танатосе», но поставкой инъекций занимался именно он, ревностно охраняя секрет состава. И когда многочисленные эвтанаторы остались без средств поддержания своего функционирования, работники крио-казарм вынуждены были выпускать их по ночам на волю. Восполнять тающие ресурсы. Зомби становились с каждым днём всё более неуправляемыми, и в конце концов остальные работники корпорации вынуждены были от них защищаться.