— Это чертовски бесчестное деяние, мэм, — с жаром заявил он.

Королева хмыкнула и попыталась сменить тему разговора, но Мельбурн, казалось, позабыл, что сидит за обеденным столом в обществе других людей; у него, похоже, возникла иллюзия, что они опять одни в голубом кабинете, когда ему позволялось прерывать королеву, и сейчас он повторил свое утверждение, направленное против Пиля.

— Лорд Мельбурн, — величаво сказала королева, — я вынуждена просить вас ничего больше не говорить сейчас на эту тему.

Наступило молчание. Старик сник. Королеву переполняло чувство жалости. Когда-то ведь она любила его, а она не такой человек, чтобы забывать старых друзей.

— Я буду рада обсудить с вами этот вопрос в любое время, — ласково сказала она.

Мельбурн благодарно на нее посмотрел. Она помогла ему спасти собственное достоинство.

На глазах у него заблестели слезы, и она подумала: бедный, бедный лорд Мельбурн; и, помня о его былой славе, так же, вероятно, думали о нем и другие.

С наступлением нового года политический кризис углубился.

Ситуация сложилась необычная, когда по вопросу об отмене хлебных законов оппозиция поддерживает премьер-министра, а собственная партия выступает против него.

Альберт живо интересовался происходящим и настаивал на том, чтобы королева по мере возможности вникала в происходящее, однако ее это только раздражало. Женщине в такое время лучше всего заниматься домашними делами.

Альберта много критиковали, потому что он твердо стоял за сэра Роберта и появлялся в палате общин, когда шли дебаты о свободной торговле. Пресса поливала его потоками грязи. Палата общин — не место для иностранцев, писали газеты, да и не приличествует мужу королевы выказывать свое отношение к чему-либо во время дебатов. Более того, подобное совершенно недопустимо.

Сэра Роберта ежедневно поносили в прессе как «ренегата» и «предателя» — последнее исходило от его врагов, членов партии. Наиболее яростными нападками отличался бунтовщик Дизраэли, который, вне всякого сомнения, метил в премьеры и не собирался прощать Пилю отказа ввести его в свой кабинет.

В начале июня у королевы родился пятый ребенок — девочка. Нарекли ее Еленой.

— Два мальчика и три девочки, — прошептала она Альберту, когда он присел рядом с ней на кровати. — Теперь у нас довольно большая семья.

Альберт сказал, что он безгранично счастлив, и она подумала, что все же не напрасны были ее страдания.

— А что же будет с сэром Робертом? — спросила она.

— Это, любовь моя, — ответил Альберт, — мы еще увидим.

«Однако, что бы ни случилось, — подумала она, — у меня есть мой дорогой Альберт и пятеро деток, а когда человек отмечен подобным благословением в домашней жизни, семья становится для него важнее политики». Сэр Роберт оставался твердым в своем намерении: проект об отмене хлебных законов прошел все стадии в палате общин и был отправлен в палату лордов, где получил одобрение. Но в тот же день, когда он был окончательно принят, Пиль потерпел поражение по другому законопроекту — о приостановлении конституционных гарантий Ирландии. Его правительство пало, и на этот раз Джон Рассел оказался в состоянии сформировать новый кабинет министров.

Виги снова вернулись к власти.

Берти снова впал в немилость. Когда Альфред достаточно подрос и стал бегло говорить, он стал проявлять интерес к старшему брату. Что бы Берти ни делал, Альфред приходил в восхищение; Берти явно возгордился собой, и у него появились признаки зазнайства. Ему, разумеется, было далеко до умной Вики, но в мире маленьких мальчиков, где были только он и Альфред, Берти правил безраздельно.

Он кричал на братика, толкал, таскал его за волосы, однако Альфред все безропотно сносил и по-прежнему смотрел на него с восхищением.

На уроках все становилось по-другому, ибо тогда ему нужно было сидеть рядом с Вики и слушать, как она читает вслух французские стихи или решает арифметические задачи. Соревноваться с ней было, разумеется, бесполезно, зато он мог придумать новую игру и привлечь к ней Альфреда и Алису, которые этому только радовались. Пусть он и не любимчик родителей, зато любимчик младших брата и сестры.

На одном из уроков гувернантка мисс Хилдярд велела ему встать в угол, потому что он все равно ничего не слушает.

Берти возмущенно затряс головой.

— Не буду я стоять в углу, — грубовато сказал он. — Я принц Уэльса, а принцев Уэльсов в угол не ставят.

— Не Уэльсов, — сказала умненькая Вики, — потому что есть только один Уэльс.

— Совершенно верно, Вики, — сказала мисс Хилдярд. — Берти пойдет и встанет в угол.

— Не пойду и не встану, — заявил Берти.

А когда мисс Хилдярд попыталась заставить его силой, он закричал:

— Не смейте прикасаться к принцу Уэльса!

Вики рассмеялась и сказала, что у него такой же плохой характер, как у мамы, и мама тоже выйдет из себя, когда узнает, как плохо вел себя Берти.

— Вы ведь ей все расскажете, правда, мисс Хилдярд?

Жаль, что ей придется жаловаться на непослушание Берти, сказала мисс Хилдярд, но, если он будет хорошим мальчиком и постоит в углу, пока не пройдет его каприз, она ничего не скажет ни его королевскому высочеству папе, ни ее величеству маме Берти.

Берти было заколебался, но тут он поймал ироничный взгляд Вики, наблюдавшей за ним, и, не желая сдаваться в присутствии сестры, схватил книжку и запустил ею в окно. Послышался звон — стекло разбилось.

— Ой! — воскликнула Вики.

Берти с ужасом уставился на то, что он натворил, а когда все они пришли в себя, мисс Хилдярд сказала, что теперь уж ей действительно ничего не остается, кроме как сообщить об испорченности Берти (он с тревогой отметил несколько иное описание его поведения) его отцу.

И вот он уже стоит перед отцом, в руке которого длинная тонкая трость. Берти по опыту знал, что вскоре она будет должным образом приложена к нему, и со страхом ждал этой пытки, а сам тем временем размышлял, что хуже — боль от удара или же нравоучение, которое ей предшествовало.

Берти, говорил отец, вызывает у родителей настоящее беспокойство. Он начисто лишен чувства ответственности. Если он вырастет хорошим человеком (что маловероятно), он может, если его мама вдруг умрет, стать королем Англии.

Берти слышал это и раньше, но каждый раз с благоговейным страхом. Папа умел подчеркнуть, что, если мама умрет, в этом будет только его вина, поскольку он станет королем из-за ее смерти.

А поскольку он принц, он обязан перед Богом, отечеством и родителями быть необыкновенно хорошим, но — увы! — его гадкая и злобная натура то и дело берет в нем верх, и он остается необыкновенно плохим, а поскольку это так, то его, отца, в высшей степени неприятный долг, который приносит ему гораздо большую боль, чем то наказание, которое сейчас испытает Берти, прибегнуть к необыкновенно суровой порке. Сейчас Берти ляжет животом на стул и изведает всю силу отцовского недовольства.

Берти ничего не оставалось, кроме как повиноваться, а когда посыпались удары, его крикам не было конца.

Наконец принц решил, что этого достаточно, и Берти отослали в его комнату, где он должен был оставаться до тех пор, пока не раскается и не захочет извиниться перед мисс Хилдярд, мамой и папой за то огромное горе, которое он заставил их всех пережить.

Берти лежал ничком на своей кровати и рыдал. От боли он не мог повернуться ни на бок, ни на спину.

Дверь отворилась, и он понял, что это мама. Она села у кровати.

— Берти, ты, я слышала, опять отличился…

Берти не ответил.

— Ты нагрубил мисс Хилдярд, разбил окно и, что самое страшное, огорчил папу.

Берти от волнения пробормотал:

— Ему… ему не нужно было…

— Что ты хочешь этим сказать, Берти? Ты думаешь, папа уклонился бы от исполнения своего долга? Ты своим плохим поведением вынудил его побить тебя. Ты не знаешь, видимо, как ему от этого больно.