Ее преданность дражайшему дитяти была бескорыстной, и она могла не кривя душой сказать, что ничего так не хотела, как счастья Виктории.

Альберт ей никогда не нравился. Он был строгий, серьезный и благонравный; он не мог по-настоящему наслаждаться жизнью, потому что всегда стремился исполнить свой долг и подспудно считал, что в любом наслаждении есть что-то греховное. Он сформирует ее по-своему. Она изменится.

«Пора ехать», — сказала себе Лецен.

Сегодня она в последний раз увидит королеву. Спокойно простится, никаких эмоций! А завтра с утра пораньше тихонько уедет. Ей не хотелось расстраивать Викторию и изнурять ее долгими слезами.

Лецен уехала.

А королева все-таки не могла не расстроиться. Ведь столько лет они вместе! Она не могла вспомнить дня в своей жизни, когда бы с нею не было Лецен.

Однако она почувствовала и некоторого рода облегчение. Последние месяцы были слишком напряженными. И Альберт наконец вздохнет спокойно — он так этого добивался. Во всем, что было не так, он винил Лецен; и правда, он заставил Викторию увидеть баронессу в ином свете, не похожем на тот, к которому она успела привыкнуть.

Да и лучше, что она уехала. Больше всего Лецен хотела, чтобы Виктория была счастлива — точно так же, как она сама от души надеялась, что Лецен найдет покой и счастье среди своих родных.

Конец долгого ожидания — всегда благословенное время, и ей захотелось вновь ощутить дух былого, каким оно было тогда, а не как виделось сейчас, и лучше всего было сделать это, почитав свои старые дневники.

Читая, она то и дело краснела. Неужто она и впрямь испытывала к лорду Мельбурну такие чувства?

Она писала о нем так, как будто они были возлюбленными. Бездумная пора! Право же, все это как-то неестественно. Вряд ли ее можно было назвать счастливой.

Однако, читая дневники, она поняла, как довольна она своей нынешней жизнью.

— Слава тебе, Господи! — сказала она вслух. — Альберт научил меня тому, что такое настоящее счастье.

Теперь, когда Лецен перестала мешать, Альберт решил расследовать, как осуществляется управление хозяйством двора, которое — он нисколько не сомневался — нуждается в срочной реформе. Он быстро обнаружил, что до сих пор существуют службы и должности, введенные два века назад, хотя некоторые из них были не более чем синекурами. Дисциплина совершенно отсутствовала: слуги злились, если им поручали какую-нибудь работу, кроме основной. Сплошь и рядом случались смехотворные казусы.

Имелся, например, главный камергер, который в годы правления деда Виктории Георга III осуществлял наблюдение за всем хозяйством двора, кроме королевских апартаментов; однако недавно ввели должность лорда-гофмейстера, и никто толком не знал, какие обязанности перешли к нему от главного камергера. Например, лорд-гофмейстер мог приказать, чтобы окна вымыли изнутри, а вот кому заниматься ими снаружи, было неясно, и на этот счет бытовали различные мнения. Вот почему с внешней стороны окна не мылись по многу месяцев. Ни один из слуг не мог сказать, кому он подчиняется, что давало многим из них свободу делать то, на что при надлежащем руководстве они бы не отважились.

На одном лежала обязанность подготовить камин к растопке, на другом — разжечь его, и зачастую камин вообще не топился.

Во время поимки Боя Джонса Альберт обнаружил, что разбитое окно может оставаться незастекленным в течение многих месяцев, потому что никто не ведал, чья обязанность заменить стекло; он даже обнаружил, что некоторые разбитые окна заклеены коричневой оберточной бумагой, потому что слуги не могли, как они говорили, «выносить задувавший холодный ветер». И это в одном из самых великолепных дворцов в мире!

Все надо было менять, и Альберт с присущей ему дотошностью взялся за дело.

Он изучил счета и обнаружил, что королеву обманывают. Он подсчитал, сколько продуктов и спиртного поступает во дворец, и понял, почему некоторые из придворных напиваются каждый вечер допьяна.

— Любовь моя, — сказал он королеве, — ваш безалаберный и плохо управляемый двор не окупает таких затрат, какие вы делаете.

Виктория, восхищенная его бурной деятельностью, заявила, что с трудом представляет себе, как она вообще жила без Альберта и без его заботы о ней. Отныне пусть он делает все, что только пожелает.

Слуги начали роптать. Кто он такой, этот принц, приехавший из Германии, чтобы мешать их приятной жизни? То ли было дело со старой баронессой, любившей хорошую шутку и закрывавшей глаза на все, что, как она говорила, может расстроить королеву. Пока все, что она ела, было сдобрено тминным семенем, ее совершенно не волновало, чем заняты слуги.

Альберт относился с совершенным безразличием к тому, что о нем говорят и думают, он уже ко всему привык. Он хотел, чтобы в доме Виктории был порядок, — остальное его не интересовало.

Порой доходило до абсурда.

Однажды он заглянул в детскую и увидел, что младшая няня качает на колене принца Уэльсского.

— Ой как смешно нашему попси-уопси! — приговаривала няня. — Его пальчикам на ножках щекотно, вот он и смеется.

— Ну и ну! — возмутился Альберт. — Называть принца Уэльсского каким-то неподобающим именем! Да как вы смеете?!

— Это просто детская речь, сэр.

— Я запрещаю вам пользоваться подобной речью при обращении к его королевскому высочеству.

Он сразу же направился к Виктории.

— У нас в детской я обнаружил совершеннейшую дикарку, — сказал он. — Подбрасывает нашего Парня на колене и мелет при этом всякую чушь. Неудивительно, что он так медленно развивается.

— Вот глупая! — воскликнула Виктория. Несколькими месяцами раньше она только посмеялась бы тому, что «пальчикам пупсика щекотно». — Я сейчас же пошлю за леди Литлтон.

Послали за леди Литлтон, и бедную младшую няню тут же за непригодностью уволили.

Но в целом управление королевским двором стало значительно лучше, и на королеву это не могло не произвести впечатления. В комнатах было теперь тепло (без всяких дополнительных затрат, как сообщил ей Альберт), и дворец стал не только более удобной резиденцией, но и более безопасной.

Альберт был просто золото!

Она начинала все сильнее и сильнее ценить тишину сельской жизни, где они с Альбертом имели возможность уделять друг другу больше внимания: ходить на прогулки, кататься верхом, играть на музыкальных инструментах или петь дуэтом. Альберт — в шутливой форме — занялся ее образованием.

— Им, любовь моя, в некоторых отношениях пренебрегали.

Еще один намек на Лецен, которую она теперь называла не иначе как бедной Лецен.

По вечерам Альберт читал ей из «Истории» Холлема.

— Нельзя управлять страной, не зная, как это делали предшественники, — говорил Альберт.

Прежде она посчитала бы такую книгу скучной, но как интересно ее читал Альберт!

Лорд Мельбурн, с которым она время от времени все же переписывалась, был в восторге, что она так счастлива. «Пример всем вашим подданным», — писал он, и она представляла, как его перо скользит по бумаге, а на глаза набегают слезы. Он был также доволен, что они с Альбертом вместе читают Холлема. Ей было удивительно, как много интересного она узнавала.

Иногда Альберт шел в детскую, приносил Киску в спальню и сажал дорогое дитя на кровать. Она напоминала маленькую куклу — до того была мила.

— Удивительно похожа на свою дорогую маму, — говорил Альберт.

Парень, опасалась она, будет не такой умненький, как его сестренка.

— Киска в его возрасте уже говорила, — жаловалась королева.

Да, все-таки лично для нее год выдался очень удачный, хотя ее и тревожил рост общественного недовольства по всей стране. Как будто мало бед за границей, так еще и собственный народ недоволен. Банды смутьянов появились и в Уэльсе. Там повстанцы одевались в женскую одежду и называли себя «Ребекка и ее дочери»; они громили посты по взиманию пошлин и причиняли много беспокойства. В Ирландии, где и всегда-то было неспокойно, волнения еще больше усилились; даже в славной Шотландии пошла смута из-за спора о правах назначения на должности в господствующей церкви, а в Англии мистер Кобден ссорился с сэром Робертом из-за хлебных законов. Все это было бы невыносимо, если бы рядом с нею не было Альберта. Альберт проявлял большой интерес ко всем этим делам; он присутствовал на ее встречах с министрами, читал с нею все государственные бумаги. «Что бы я делала без Альберта?» — неустанно твердила она.