Виктория крепко схватила Альберта за руку.

— Вам холодно? — спросил он.

— Нет. Но, как сказали бы в Англии: кто-то, верно, ходит по моей могиле.

— Вот что навевает на вас грусть! — сказал он, показывая на кладбище. — Моя любовь слишком впечатлительна.

— Особенно когда речь идет о смерти, — согласилась она. — Не могу себе представить, чтобы кто-то, кого я люблю, умер.

Альберт ободряюще ей улыбнулся, но она вздохнула с облегчением, только когда они покинули этот Остров Могил.

А каким свежим и красивым после этого печального острова показался им Тюрингский лес! К дороге подбегали крестьяне, чтобы помахать им, когда они проходили, и снова Виктория не могла насмотреться на их костюмы.

И как же плакала бедная бабушка Саксе-Кобург, когда настала пора прощаться! Она прильнула к Альберту, называя его Main Engel's Kind [21]. Бедная старушка скорее всего думала о том, что никогда больше Альберта не увидит. До того, как она скроется в покрытой цветами могиле на Гребер Инзель, оставалось уже недолго.

Сэр Роберт посоветовал им на обратном пути нанести краткий визит королю Франции, который уже и так обеспокоен посещением их российским императором, а теперь может еще больше впасть в подозрительность, если после столь долгого пребывания в Германии они к нему не заедут.

Луи-Филипп встречал их, как и прежде, в Трепорте, и Виктория с удовольствием узнала, что одну из галерей в замке после ее визита он назвал в ее честь. В этой галерее Виктория увидела среди других картин портрет ее и Альберта, написанный Уинтерхолтером.

— Как мило! — сказала Виктория.

Поскольку между французским и британским правительствами возникло неожиданное осложнение из-за бракосочетания инфанты испанской, к королеве и принцу во Франции присоединились лорд Абердин и лорд Ливерпуль, чтобы кое-что обсудить с мсье Гизо, французским министром иностранных дел. Отношение к ним было весьма милым, но с радушием немецкой родни его, конечно, и сравнить было нельзя.

Через день рано утром королевская яхта отправилась в Англию и в полдень прибыла на остров Уайт. Они доехали в карете до Осборна, и, к великой радости королевы и Альберта, в дверях уже стояли леди Литлтон с Аффи на руках, а рядом с ней Вики, Берти и Алиса.

Дети закричали от радости, когда увидели родителей, побежали им навстречу и бросились в их объятия.

Ожидать, что процветание, с которого начался год, будет продолжаться, было бы слишком самонадеянно. Никто в Ирландии не мог припомнить такого сырого лета, в результате чего погиб весь урожай картофеля. Последовавший затем голод вызвал множество смертей, и уже никто не сомневался, что хлебные законы надо пересмотреть. Лорд Джон Рассел объявил, что он стоит вообще за их отмену, а Пиль, не имея достаточной поддержки, чтобы провести необходимые реформы, подал в отставку.

Когда он пришел к королеве, она приняла его заявление с большой неохотой, однако вспомнила, что также когда-то она боялась потерять и лорда Мельбурна. Какой порывистой она тогда была, какой своевольной и как совершенно по-иному она будет действовать сейчас! Она не хотела терять сэра Роберта и дала ему это ясно понять, но на сей раз она не была по-детски упрямой и не давала волю чувствам.

Сэр Роберт предложил, чтобы она послала за лордом Джоном Расселом и попросила его взять на себя обязанности премьера.

Это произошло как раз перед Рождеством, когда в дом приносят поленья и сжигают их в камине, когда деткам дарят подарки и рассказывают чудесные евангельские истории. Как же некстати все эти политические потрясения, но ничего не поделаешь, она не только мать и жена, она еще и королева.

— Если правительство падет и к власти снова придут виги, в министерстве иностранных дел у нас, несомненно, опять будет этот зануда лорд Пальмерстон, — со вздохом сказала она мужу.

Альберт согласился с ней. Пальмерстон, скучный, сухой человек, относился к Альберту покровительственно, словно к мальчику. Как непохоже на лорда Абердина!

Сообщение о том, что лорд Джон отклонил предложение, она приняла с облегчением. А этот ехида Дизраэли высказался в том смысле, что лорд Джон, «не желая принимать кубок с ядом, протянул его обратно сэру Роберту, которому ничего не оставалось, как выпить его самому», и его фраза получила широкое хождение.

Итак, Рождество пришло, а сэр Роберт по-прежнему был у власти. Все было так похоже на давнюю ситуацию с лордом Мельбурном, но зато совершенно другой стала она сама — сколько в ней теперь достоинства, такта, подлинно королевского величия!

И за эту перемену в себе ей следовало благодарить единственного человека — Альберта.

В разгар этого политического кризиса королева почувствовала знакомые признаки беременности.

— О нет-нет! Только не это! — вскричала она в раздражении. — Слишком уж быстро!

— Да что же это такое! — пожаловалась она Альберту. — Не успеешь родить одного, как уже жди другого.

— Такова жизнь, любовь моя, — спокойно ответил Альберт.

— Хорошо вам говорить! — Королева уже начала выходить из себя. — Вы не знаете, что значит вынашивать ребенка, не знаете, что такое родовые муки.

Альберт легонько похлопал ее по руке, и она тут же стала каяться.

— Ах, Альберт, — сказала она, — ну и нрав же у меня!

Альберт кивнул.

— Но согласитесь по крайней мере, что это изнуряет.

— Это супружеская жизнь, — сказал Альберт.

Как будто у королевы и без того мало забот, подумала она, и, хотя ее долг давать нации наследников, она ведь уже исполнила его, родив двух сыновей и двух дочерей. Пресса довольно язвительно высказывалась по поводу ее растущей семьи. Появлялись карикатуры обнищавшего Джона Буля в заштопанном пальтеце — он ел крошечный кусочек копченой селедки, взятый с треснувшей тарелки. Подпись гласила: «Ура! Еще один королевский ребенок. Мой подоходный налог снова возрастет».

Сейчас бы сделать перерыв года на два, на три. Она ведь еще очень молода. К тому же четверых детей в семье вполне достаточно для удовлетворения и ее самой, и нации.

Она рассуждала так потому, что в первые месяцы беременности всегда чувствовала себя нездоровой. То, что муж у нее само совершенство, вовсе не означало, что с ее вспыльчивостью покончено. По утрам, когда она чувствовала себя больной и подавленной, она могла вспыхнуть как спичка, что могли подтвердить ее камеристки. Беременность королевы ее окружающие не любили так же, как и она сама.

Через несколько дней после того, как лорд Джон оказался не в состоянии сформировать правительство и Пиль снова вернулся к власти, королева пригласила лорда Мельбурна на обед. Она в последнее время много о нем думала из-за сходства трудностей, с которыми столкнулось правительство Пиля и правительство лорда Мельбурна во время небезызвестного инцидента с фрейлинами. В последнее время ей было не до него, она неделями не отвечала на его письма, и ей было стыдно за себя.

Лорд Мельбурн прибыл незамедлительно. Но, когда он склонился над ее рукой, слезы в его глазах почему-то уже не тронули ее. Она лишь отметила разницу между этим несчастным стариком и утонченно-остроумным красавцем премьер-министром, который впервые зашел к ней в день ее восшествия на престол и в течение четырех лет видел ее ежедневно.

— Милый лорд Мельбурн, — сказала она, — за обедом вы будете сидеть рядом со мной. Я уже распорядилась.

Как же он обрадовался! Его преданность ей не изменилась ни на йоту.

Во время обеда они говорили о прошлом. Лорд Мельбурн вспоминал мелкие инциденты, о которых она уже успела забыть. Ему это доставляло огромное удовольствие, и она радовалась вместе с ним. Но разговор неизбежно должен был повернуть к политике, а главным вопросом дня была отмена хлебных законов.

Лорд Мельбурн как бы забыл о том, что он больше не премьер-министр, казалось, не понимал, что, если бы Джон Рассел даже сумел сформировать правительство, в нем уже не нашлось бы для него места. Сейчас он говорил о хлебных законах и о неожиданно изменившемся мнении о них Пиля так, как будто бы по-прежнему был у власти.