— Только подумайте, Альберт, — возмущалась она, — меня так ненавидят, что готовы убить.
— Он сумасшедший.
— Возможно, но он отважился на убийство, и я порой задумываюсь: неужели всегда будут находиться люди, которые жаждут моей смерти? Мне невыносима сама эта мысль. И тем не менее мне неприятно думать, что он из-за меня умрет.
— Он заслуживает казни.
— В любом случае я собираюсь просить, чтобы ему сохранили жизнь.
— У вас доброе сердце, — сказал Альберт, — я это знаю, но без острастки тут не обойтись.
— Совершенно верно. И все равно я собираюсь спросить у сэра Роберта, каким образом можно сохранить ему жизнь.
Сэр Роберт ответил, что королевская прерогатива о помиловании может быть применена только с согласия правительства, и, поскольку королева так настаивает, ее просьба будет обязательно рассмотрена.
В результате смертный приговор Джону Фрэнсису был заменен пожизненной каторгой.
Альберт впоследствии заметил, что, будь Джон Фрэнсис повешен, как он того вполне заслуживал, Джону Уильяму Бину и в голову бы не пришло последовать его примеру. Всего четырех футов росту, горбун Бин был легко опознаваем.
С тех пор как Фрэнсис пытался убить ее, королева приобрела еще большую популярность, и, когда бы она ни выезжала, собирались толпы, чтобы ее поприветствовать.
И вот когда она с Альбертом направлялась в часовню в Сент-Джеймсском дворце, упомянутый горбун направил вдруг на них пистолет. Шестнадцатилетний паренек по фамилии Дэссетт с помощью своего брата схватил горбуна и позвал полицейского. Полагая, что маленький Бин всего лишь ребенок, а схватившие его ненамного старше, полицейский решил, что мальчишки играют, и велел братьям отпустить уродца. Однако братья Дэссетт оставили пистолет Бина у себя и показали его другому полицейскому. Ни на минуту не усомнившись в том, что он держит в руках опасное оружие, и под предлогом того, что люди видели, как братья Дэссетт из него стреляли, а теперь только притворяются, что ни в чем не виноваты, полицейский уже собирался их арестовать, когда их дядя, приведший их посмотреть, как будет проезжать королева, поспешил к ним на выручку, и к тому времени нашлись свидетели, рассказавшие, что произошло на самом деле. В пистолете был обнаружен порох, и мальчишек Дэссетт похвалили, а на розыск горбуна, оказавшегося продавцом в аптеке, ушло не так уж много времени, и его живо арестовали.
Сэр Роберт, находившийся в Кембридже, услышав эту новость, поспешил в Лондон и явился в Букингемский дворец.
Когда королева вошла в залу, его охватило такое волнение, что на глаза навернулись слезы, а голос отказался повиноваться.
Королеву глубоко тронуло, что, обычно холодный и педантичный, сэр Роберт так близко к сердцу принял случившееся, и с того момента последние признаки неприязни, которую она испытывала к нему, исчезли.
— Мой дорогой сэр Роберт, — вскричала она, — мы снова спасены!
— Мэм, — срывающимся голосом ответил сэр Роберт, — должен просить вас извинить меня. В данный момент…
— Мы с Альбертом все понимаем, — тепло сказала королева.
Хотя и с некоторым усилием, сэр Роберт вернулся к своей обычной манере поведения. Закон должен быть жестче, сказал он, иначе покушениям не будет конца. Тем более что каждое из них сопровождается шумихой в газетах, а для многих неустойчивых людей соблазн увидеть в заголовках свое имя зачастую оказывается непреодолимым.
Сэр Роберт никогда не откладывал в долгий ящик то, что собирался сделать. Уже через несколько дней в парламенте был принят билль, согласно которому любая попытка покушения на жизнь суверена наказывалась семью годами ссылки в колонию или тремя годами тюрьмы, причем арестант подвергался порке, в некоторых случаях публичной.
Бина приговорили к полутора годам тюремного заключения.
«Это, — сказал сэр Роберт, — отучит людей от мысли, будто пальнуть по королеве — своего рода развлечение».
То было лето, наполненное событиями: два покушения на ее жизнь, предстоящий отъезд Лецен и уйма гостей, которых надо было принять. Дядя королевы, Менсдорф, приехал с континента еще в июне и успел стать свидетелем покушения Фрэнсиса; он как раз сидел в карете позади королевы и Альберта. Короткий визит нанесли дядя Леопольд и тетя Луиза, вслед за ними в июле должен был приехать брат Альберта Эрнест со своей женой.
Вдобавок ко всему произошли изменения в отношениях с близкими ей людьми. Во-первых, Лецен готовилась к отъезду.
— К концу жизни, — грустно сказала она, — набирается столько вещей!
Все подарки королевы — а с годами их набралось довольно много — она увезет и будет хранить до самой смерти. Без лишних слов обе понимали, что это расставание навсегда.
Во-вторых, под влиянием Альберта изменились ее отношения с премьер-министром. Да и на самого мужа она полагалась все больше и больше. Теперь она все с ним спокойно обсуждала, и никаких вспышек с ее стороны почти не было, а если они и случались, так только по пустякам, и уже через минуту они с Альбертом могли только посмеяться над ними и тут же забыть.
Альберт устроил основательную проверку в детских и отстранил от воспитания детей нескольких нянь, которых считал несведущими или грубыми. Во главе детских была поставлена Сара Спенсер Литлтон, очаровательная и деловитая женщина, и принц вскоре убедился в правильности своего выбора. Позже он рассмотрит, как ведется хозяйство двора, но только после отъезда Лецен, ибо теперь, когда он добился своего, ему не хотелось быть с ней слишком жестоким. Он лишь желал, чтобы она без лишнего шума уехала, а уж тогда он начнет самым серьезным образом проводить свои реформы.
Приезд брата очень обрадовал Альберта. Они с Викторией повезли новобрачных в Клермонт, хотя Виктория надеялась, что Эрнест предпочтет веселье Лондона. Впрочем, в любом случае их присутствие послужило предлогом для того, чтобы устроить два-три бала.
Единственное, что ее огорчало и даже несколько задело, так это печаль, в которую впал муж после отъезда брата. Разумеется, она понимала, что он любит Эрнеста — спутника своих детских и юношеских лет и не может радоваться его отъезду, но ведь теперь у него была она.
Семейство Кембриджей с самого начала было настроено против Альберта, и Виктория по этой причине рассорилась с ними. Родственники порой так утомляют. Взять хотя бы дядю Камберленда. Он никогда не довольствовался тем, что он король Ганновера, а постоянно осыпал племянницу упреками потому только, что ей якобы принадлежит то, что должно было принадлежать ему, — чистейший вздор, разумеется. В Англии не было закона, препятствующего восхождению женщин на престол, а дядя Вильгельм даже утверждал, что народ в душе предпочитает их мужчинам. «Матросам всегда приятнее сражаться за прекрасную даму!» Это были чуть ли не самые последние его слова. Однако дядя Камберленд рассуждал иначе. По сути, пока не было доказано, что Фрэнсис и Бин чуть ли не безумцы, они вполне могли быть агентами дяди Камберленда, потому что в ее юные годы он не раз замышлял против нее всякие гадости.
Что же касается Кембриджей, то она вовсе не предполагала, что они станут устраивать против нее всякие заговоры. Они бы на подобное не отважились. Но они-то хотели, чтобы она вышла замуж за Джорджа Кембриджа, полагая, что имеют на то все основания, поскольку когда-то Джордж Кембридж (пока родители его находились в Германии) жил с тетей Аделаидой и дядей Вильгельмом, и они пытались свести Джорджа и Викторию. Поскольку они были королем и королевой, могло показаться, что им этого нетрудно добиться. Но, с улыбкой нежности подумала королева, я уже увидела Альберта.
Ох уж эти Кембриджи! Не могли, видно, обойтись без того, чтобы не вызывать у нее раздражения, на разные лады понося Альберта. Естественно, что, когда она услышала о скандале, связанном с Джорджем, она не могла не почувствовать легкого удовлетворения, хотя, разумеется, это и было нехорошо. Но они уж и впрямь слишком зазнавались.
