Правда, прошедшая ночь была для девушек тревожной. На рассвете, когда дежурила Рая Лубенская, вдалеке над горами послышался шум. Вначале ухо солдата с трудом уловило в слабом предрассветном шепоте природы что-то постороннее, чужое.
Это был не ветерок, не шум далекой машины, не тарахтение каруцы на полевой дороге. Высоко над горами, над лесами шел невидимый в темноте самолет. Мотор его прерывисто тянул одну ноту, будто где-то далеко выл одинокий голодный волк: «у-у-у-у…»
Рая прислушалась. Нет, она не ошиблась — враг. Но так давно его не было слышно, что нетрудно и ошибиться. «Фашистов уже добивают под Берлином. Неужели снова сюда залетели?» — подумала девушка. Звук стал тихим, тонким, будто комариный писк… Потом он застыл на месте, где-то над горами, не усиливаясь и не слабея.
— Воздух! Товарищ младший сержант! Воздух!
Давыдова выбежала из землянки в незастегнутой гимнастерке, без ремня, в шинели внакидку.
— Где?
— Слушайте!
Зина, которая тоже проснулась от выкрика наблюдателя, выбежала вслед за Давыдовой. Стояли молча, прислушиваясь к небу. Далекий комариный писк усилился. Шум моторов стал выразительнее.
Потом этот шум отдалился и снова превратился в тихий писк.
— Немец, — уверенно сказала Давыдова. — Кружит над горами. Но зачем он там кружит? — Она схватила трубку телефона. — Ноль девять. Воздух! Шум моторов на северо-востоке от поста. Кружит на месте. Над горами… Давыдова… Есть усилить наблюдение!
Далекий шум моторов затихал, пока наконец совсем не растаял. Зазуммерил телефон. Младший сержант взяла трубку.
— Давыдова. Слушаю. Звук отдалился. Не слышно. Нет, больше ничего…
Так и исчез где-то в горах этот неизвестный самолет, и никто его больше не слышал.
День на посту прошел, как и все другие в последнее время, спокойно, и девушки уже думали, не померещилось ли им на рассвете. Однако сегодня Давыдова каждому дежурному наблюдателю напоминала о бдительности.
…День заканчивался, но солнце еще пылало по всему небосводу. Лишь кое-где в опрокинутой прозрачно-голубой чаше висели редкие белые облачка. Подчиняясь невидимым с земли воздушным потокам, они то растягивались и становились тоже прозрачными, словно растворялись, то собирались вместе, и тогда высоко над землей появлялись удивительные белые цветы, грозди, силуэты. И вот небесная синева начала густеть. На востоке будто великан задел по краю неба гигантской кистью, и над горами протянулась синеватая полоса. Она все ширилась, приобретая фиолетовые оттенки. Зара не досмотрела изменчивую картину уходящего дня. На бугре, возле нее, сердито зашуршала листва. Девушка насторожилась. Послышался треск, словно сломалась сухая веточка.
Где-то в лесу щелкнул соловей. Впервые этой весной. Зара поморщилась. Певец любви мешал ей. Но он, подарив вечеру всего несколько трелей, умолк. Прошла минута, вторая. Тихо… Но что это?
Из кустов вышел, оглядываясь, грузный мужчина в крестьянской одежде. Он осторожно переставлял ноги, будто плыл по траве. «Если не повернет, — подумала Зара, — то выйдет прямо на меня».
Заметив телефонный кабель, тянувшийся к наблюдательной площадке, мужчина резко остановился. Он проследил встревоженным взглядом до конца линии, увидел Зару и, вмиг обернувшись к лесу, махнул кому-то рукой. Красноватый отблеск догорающего солнца придавал его мясистому черному лицу неприятное, злое выражение. Зара сжала в руках карабин.
Потом незнакомец медленно, словно прогуливаясь, пошел вдоль линии назад, к кустам.
— Стой! — громко крикнула Зара.
Мужчина, будто не слыша, продолжал идти. Он только чуть-чуть ускорил шаг.
Нет, это не был местный житель. Те, хоть сколько ни запрещай, все пытаются пройти на пост, если не с подарками, то с какими-нибудь вопросами, за советами, а чернявые парни каждое воскресенье гуляют на соседнем холме, мешают вести наблюдение и зовут к себе в гости «домнишора руса». Незнакомец, видно, разыскивал вносовский пост и неожиданно вышел прямо на замаскированную наблюдательную площадку. Зара сразу вспомнила ночной самолет.
— Стой! Буду стрелять! — Девушка подняла карабин, прицелилась поверх головы незнакомца. Мужчина не останавливался.
Алиева, приподняв карабин еще выше (ведь не так просто целиться в человека, когда не уверена, что это враг), выстрелила. Выстрел громом покатился в горы.
Мужчина будто ждал этого. Он упал на землю, потом вскочил и прыгнул в кусты.
Зара выстрелила еще раз и услышала вскрик.
Из землянки выскочили Давыдова и Зина. Зара, увидев, как задергался в траве кабель, схватила телефонную трубку.
— Алло! Алло! «Дон»…
И вдруг шорох в трубке утих. Линия молчала.
— Назад! — скомандовала Давыдова. — Всем в землянку!
Землянка была вырыта глубоко в склоне бугра, ее нельзя было сверху забросать гранатами, и только спереди имелись подступы для нападения.
Зара поползла к землянке, волоча за собой карабин и умолкнувший аппарат. Уже в самых дверях она поднялась и упала через порог головой вниз.
Ее втащили внутрь, плотно прикрыли дверь. Никто не слышал чужого выстрела, но правое плечо Зары оказалось пробитым, гимнастерка на груди быстро набухала от крови. Потерявшую сознание девушку положили на нары. Сергей и Рая дрожащими руками разрезали на ней одежду.
На низкой передней стене землянки, возле двери, розоватым прямоугольником выделялось небольшое окошко.
Давыдова, обмотав портянкой руку, продавила стекло и выставила во двор ствол автомата. Зина прислонилась к стенке с другой стороны окошка, осторожно просунула и свою винтовку.
— Шлейф перерезали, — шепотом сказала Зина Давыдовой. — На ротном посту и не догадаются, что тут делается.
— Отобьемся сами, — буркнула младший сержант.
В окошко влетели и пропели шмелями пули.
— Что за черт! — вскрикнула Зина. — Откуда стреляют?
Вон, далеко за наблюдательной площадкой, стоит стройная пихточка. Ее ветки четко вырисовываются на фоне угасающего неба. Небольшая полянка за деревом поросла кустами терна. Дальше, за бугром, ложится на землю широкая расплывчатая тень бука…
Зине показалось, что ветки пихточки шевельнулись. Девушка прицелилась и нажала спуск. Гром выстрела глухо потряс землянку. Потянуло пороховым дымом.
— Отодвинься от окна! — закричала Давыдова. — Без команды не стрелять.
Дым поплыл по землянке, кисловатый запах сгоревшего пороха щекотал в ноздрях. Девушкам показалось, что за наблюдательной площадкой шевелится высокая трава.
— Малявина, — шепотом сказала Давыдова, — подай гранаты!
— Ты, русиш швайн, сдавайс! — прозвучал где-то совсем близко хриплый голос.
Девушки молчали. Люба часто застучала зубами. Она подползла ближе и всунула в-руки Зины и Давыдовой по гранате.
— Даю три минуты размышлять. Через три минуты — капут! Сдавайс — не будет капут…
— Девочки, — тихо проговорила Давыдова, — не сдадимся!
Малявина всхлипнула.
Самообладание на мгновение оставило Давыдову. Она зашипела на Любу:
— Цыц, змея, убью!
Эта внезапная нервозность Давыдовой, всегда сдержанной и спокойной, потрясла девушек. Люба икнула и утихла. Она придвинулась к Зине, прижалась к ней, будто искала защиты.
— Три минуты ест конец. Сдавайс! — долетел снаружи тот же хрипловатый голос, от которого все, кто был в землянке, вздрогнули.
— Почему они не стреляют? Неужели хотят взять живьем?
За окошком погас день. Быстро выползали из своих убежищ серые сумерки, затягивая все вокруг.
Зина услышала возле себя шепот Малявиной:
— Боже всемогущий, спаси нас…
На какое-то мгновение свинцовая тоска заползла и в сердце Чайки. Перед глазами промелькнули перепутанные картины: тихий ужин в родной хате, мать и будто в этой же хате — камень на берегу, румынские горы, Андрей.
В окно Зина заметила скользнувшую за наблюдательной площадкой тень.
