Теперь штаб батальона расположился в трансильванском городишке, похожем на наш дореволюционный уездный город.

Стояла глубокая осень. Но здесь она была какой-то необыкновенно теплой, туманной, спокойной. Если бы не запоздалый багровый огонь в кронах дубов, не темно-золотые шапки буков, можно было подумать, что лето никогда не уходит из трансильванской долины, закрытой со всех сторон могучими горными кряжами.

В воздухе тоже стало спокойней. Разве только ночью прилетит одинокий фашистский разведчик и украдкой сбросит в горах, над густыми лесами, группку диверсантов.

В будничных заботах, в дежурствах и учебе проходили дни вносовцев. Советская Армия продолжала свой победный марш, освобождая от фашистов Европу, а здесь, в небольшой ее части, опять было тихо, даже скучно. Незаметно подкрадывалась зима, тоже теплая и тихая. Фронт отодвигался все дальше и дальше, и казалось, вот-вот закончится война, закончится военная жизнь, к которой уже притерпелись и привыкли…

Андрей сошел с крыльца и начал прогуливаться по длинному двору из угла в угол.

Тем временем солнце уселось на далекий горный шпиль и пронизало золотистым светом одинокую продолговатую тучку над ним.

Когда Андрей посмотрел на горизонт, ему показалось, что то не тучка, а тонкая девичья фигурка вырисовалась в небе недалеко от сверкающего шпиля горы, и не просто девичья фигурка, а очень знакомая. Это, конечно, погрезилось лейтенанту. Недавно и стройная елочка напомнила ему Зину, и в спокойном предвечерье, словно по далекой телефонной линии, ему послышался милый голос.

С того дня как Зину освободили из-под ареста и осторожный Моховцев снова отправил девушку на самый отдаленный пост, прошло много времени. Об истории с американским самолетом в батальоне стали забывать. Приближавшееся окончание войны быстро отодвигало в прошлое отдельные ее эпизоды.

Зину не вызывали с поста в батальон, а Андрея Моховцев никогда не посылал на посты, особенно на тот, где находилась Зина. Поэтому видеться молодые люди не могли. Только несколько раз, когда дежурство Земляченко совпадало с ее сменой на посту, ему посчастливилось связаться с ноль девять и переброситься с девушкой парой слов. И каждый раз, слыша ее голос, слыша, как выговаривает она обычное «в зоне поста все спокойно, пролетов вражеской авиации не было», Андрей немел от волнения.

Он спрашивал ее о состоянии связи, спрашивал строгим, официальным тоном, чтобы никто не подумал, что это интимный разговор. Но Зина узнавала его, отвечала, и Андрею этого было достаточно. Больше ни о чем они не могли говорить, зная, что на постах, связанных с ноль девять, много любопытных и обо всем станет известно и Лаврику, и Моховцеву. Но в ее голосе, в каждой нотке Андрей улавливал целую гамму чувств, понятных только ему…

Задумавшись, Андрей не заметил, как остановился возле клетушки батальонного сапожника. Из нее послышался срывающийся голос, в котором звенело отчаяние.

— Он ведь все равно не женится. Не будет с тобой!.. А я без тебя не могу… — Хрипловатый голос понизился до дрожащего шепота. — Скоро война закончится. Демобилизуемся. Поедем к нам? Поженимся. Свой дом у нас, хозяйство…

Андрей заглянул в открытое окно.

Рядовой Сумовик, парень лет двадцати двух, в почерневшем от сапожного клея и вара полотняном фартуке, с засученными рукавами гимнастерки, бледный, стоял возле своей табуретки с сапогом в руке и, не отрываясь, смотрел на девушку.

А напротив него, в теплых носках, со вторым сапогом в руке стояла Мария Горицвет.

Она тяжело дышала, грудь ее часто поднималась под гимнастеркой, черные глаза сверкали, как у разъяренной кошки, но все равно она была вызывающе хороша, как грозовая ночь.

— Отстань! — цедила она сквозь зубы. — До каких пор будешь липнуть?! Целый год нет от тебя прохода!.. Постыдился бы!

— Думаешь, с майором будешь счастлива? Это здесь я рядовой, а дома…

— Ты сапоги починишь или нет? — шипела девушка.

— Мария! — словно в забытьи говорил солдат. — Я тебе все прощу… Никогда и словом…

— Что простишь?! Что мне надо прощать?! Ты еще и оскорблять будешь?!

Она замахнулась на парня тяжелым сапогом, но не ударила, швырнула сапог на пол, а сама, как была в носках, выбежала из каморки. Опомнилась, увидев лейтенанта.

— Что такое? Почему босиком? — строго спросил Андрей.

— Я… я… — не могла собраться с мыслями девушка. В ее глазах мигали неспокойные огоньки. — Я пришла починить…

Земляченко приоткрыл дверь сапожной мастерской. Бледный Сумовик опирался плечом о печной дымоход. Увидев лейтенанта, с трудом выпрямился.

— В чем дело? Почему отказываешься чинить? — Притворяясь, будто не понимает, что здесь произошло, он кивнул на Марию, застывшую у двери.

— Не хочу, чтобы он чинил! — со слезами на глазах зло выкрикнула девушка. — Отдай сапоги!

Сапожник молчал и не двигался. Она вскочила в каморку, выхватила из его рук сапог, нашла на полу второй и выбежала во двор.

Андрей не знал, что еще сказать солдату…

— Смотрите мне!.. — только и нашлось у него слов.

Эта неожиданная сцена о многом напомнила лейтенанту. Ведь Сумовик и Мария были первыми, с кем он столкнулся в новой части. Сумовик уже тогда вертелся возле парикмахерской, где работала Горицвет В тот же день на речке Андрей впервые увидел Зину. Как никогда, захотелось ему сейчас снова увидеть ее. Время и расстояние хоть и раздувают сердечный огонь, вместе с тем укрывают любимый образ коварным туманом, смягчают и стирают дорогие черты…

В последнее время при мысли о Зине у Андрея появлялось какое-то новое беспокойство. Земляченко сам не знал, чего он боится, но ему все казалось, что должно что-то случиться.

Чтобы успокоиться, освежиться, Андрей решил прокатиться на мотоцикле, найденном им в брошенном хозяевами особняке…

Выехав со двора, лейтенант повернул влево и медленно запетлял по улицам городка. Уже за окраиной понял, что очутился на автостраде, которая пересекает Румынию с юга на север, и стрелой летит в ту сторону, где расположен наблюдательный пост ноль девять.

«Но успею ли возвратиться к отбою?.. Конечно, никто не разрешил бы ехать туда, а главное, майор, если узнает, может отправить Зину еще куда-нибудь дальше. Впрочем, дальше некуда, разве только в другую часть».

На этом закончились сомнения Андрея. Прибавив газу, он помчался еще быстрее.

С обеих сторон темной, маслянистой ленты асфальтированного, не поврежденного войной шоссе бежали назад дубы, буки, будто спешили доложить, что лейтенант помчался на пост.

Свежий ветер бил ему в лицо, свистел в ушах, пытался сорвать фуражку. Он сильнее надвинул ее на голову и туже затянул ремешок под подбородком.

А в голове, сменяя одна другую, мчались мысли о Зине, картины близкой встречи. В ушах то звучал его собственный голос, ласковые слова, которые он ей скажет, то слышался суровый голос Лаврика, который, узнав о самовольной поездке на его пост офицера с БП, доложит об этом Моховцеву.

С комбатом у Андрея после истории с «боингом» установились натянутые отношения. Моховцев не придирался к лейтенанту, не выделял его среди других офицеров, казалось, не замечал. Но Андрей каким-то внутренним чутьем подчиненного догадывался о неприязни майора. Он, конечно, не знал об истинной причине этого, считал, что командир гневается за нелепое обвинение в «перестраховке», и всеми силами старался восстановить к себе доверие. Однако ледок в душе Моховцева не таял.

А потом на сердце навалилась неспокойная мысль: вдруг боевая тревога? Правда, фашисты теперь не отваживаются залетать так далеко, но на войне как на войне… Впрочем, он уже свое отдежурил и сейчас должен отдыхать… На БП и по тревоге обойдутся без него.

Вскоре стемнело совсем, и лейтенант включил фару. Луч света бился в вязкой густеющей темноте, то трепетал на асфальте перед машиной, как подбитая птица, то взлетал вверх и снова узкой полосой ложился на асфальт. По обочинам уже не было деревьев — расстилались темные узкие поля.