К счастью, темнота не позволяла советнику подметить выразившегося на лице Леопольда изумления.

— Я нахожу, что портрет этот мне полезен здесь.

— В этом я нисколько не сомневаюсь. Но другой портрет и клятва ваша вменяли вам в обязанность по прибытии в Лондон явиться в испанское посольство, а не разъезжать по стране. Вам известно, что с некоторыми лицами вы находитесь в обязательных отношениях.

— Разумеется, но только не с вами. Вы знаете мое имя и, как кажется, давно уже наводите справки касательно моих действий, а я не знаю ни вас, ни поступков ваших.

— Никакие увертки не помогут вам, милый господин. Вы изменили известному делу, в таком случае можете быть уверены, что Англия будет вашим гробом. Возможно, в качестве друга Григория XIII вы находите полезным идти своим путем. Но такого условия у нас не было! Пока вы не побываете в испанском посольстве и не заявите о себе вашим лондонским сообщникам, до тех пор жизнь ваша будет висеть на волоске.

— Давать вам отчет в моих действиях я не намерен, так как вы не считаете удобным назвать ваше имя. Как только сочту нужным, я явлюсь в испанское посольство, потому что в данном случае мною управляет некто, более всех заинтересованный в деле.

— Я вас не понимаю.

— Если вы наводили справки о моих действиях, то вам наверное известно, куда я ездил.

— В Шотландию.

— И притом по повелению королевы Елизаветы! Я ехал на Петерборо, отклонился от пути, совершил небольшую экскурсию, поговорил с одной особой и даже передал ей другой портрет.

— Признаюсь, это очень меняет положение дела! Когда надеетесь вы исполнить ваше дело?

— До предстоящей Пасхи, смотря по обстоятельствам.

— Не угодно ли вам дать честное слово, что если я объявлю вам мое имя, то до страстной недели, что бы там ни случилось, вы повремените?

— Ваше имя и доводы ваши!

— Я сэр Уильям Парр, один из государственных прокуроров или юрисконсультов ее величества, а доводы мои состоят в следующем: я ближе всех к королеве, так как несколько раз в неделю я вижу ее и говорю с ней, а вам предстоит приобрести еще доверие Елизаветы, что очень нелегко. Дальше, после того как вы побывали в Петерборо, господа в испанском посольстве отступили на задний план, так как они предназначаются для последнего удара, который должен совпадать с опаснейшим для Елизаветы временем. Мой же час ударит вместе с восстанием на севере.

— Понимаю! Высокая страдалица говорила мне об этом.

— Вероятно. Полагаю, что мы столковались и взаимно держим друг друга в руках. Спокойной ночи, сэр!

С пылающей головой поплелся Леопольд в свою гостиницу. Он не только имел в руках доказательства того, что заговор Бабингтона действительно существовал, но и к своему ужасу убедился, что в непосредственной близости королевы находится ее враг, юрисконсульт доктор Парр! Какой-то внутренний голос говорил, однако, Леопольду, что если он сделал теперь решительный и опасный шаг для полного разоблачения заговора, то Бог даст ему также средства воспрепятствовать преступлению. Ему удалось провести Парра посредством выдумки, будто он, Леопольд состоит агентом Марии Стюарт, ему удалось проникнуть в кровавые замыслы Парра и узнать вероятное время их исполнения, и все зависит теперь от этого! Но каким образом увидеть королеву, если Уолсинхэм опять отказал Леопольду в аудиенции?

На следующий день Леопольд опять стоял перед Уолсинхэмом.

— Я просмотрел ваше донесение, сэр, — сказал статс-секретарь, — и королеве будет доложено обо всех, заслуживающих внимания сведениях.

— Следовательно, королева не прочла лично моего донесения?

— Не думаете ли вы, что правительница большого государства может читать все бумаги, которые нередко пишутся для того только, чтобы написать что-нибудь?

— Вам угодно намекнуть, что мое донесение ни к чему не годно, и что мое путешествие в Шотландию было совершенно бесполезно.

— Говоря откровенно — да!

— И ее величество не примет меня, если бы я даже мог сообщить ей кое-что, достойное внимания, или даже важное относительно Шотландии?

— Это может казаться важным только вам. Ее величество не видит никакого смысла в беседе с вами, и если вам не угодно сообщить мне то, что у вас на душе, то впредь можете смотреть на себя как на человека, находящегося в Англии только ради собственного удовольствия.

— Понимаю, сэр.

Леопольд поклонился и ушел.

Елизавета должна была возвратиться в Лондон, а с ней и ее любимец, сэр Уолтер Роули. На него только и надеялся Леопольд. 17-го ноября, в день Елизаветы, дворянство устраивало турнир, и как Леопольд узнал от лорда Мидльтона и других дворян, с которыми он завел знакомство, что турнир состоится в Гринвиче. Он отправился туда со своим служителем и с одним мавром, по имени Цимри, которого Леопольд купил. Этот сын востока, хорошо говоривший уже по-английски и по-немецки, долго находился в услужении у одного австрийского графа и сопровождал последнего в Лондон. Здесь престарелый граф скоропостижно умер в гостинице «Белый Медведь», и Цимри очутился, таким образом, без господина и без средств к существованию. Часто видя Леопольда, мавр предложил фон Веделю купить его, Цимри, у него же, т. е. у Цимри. Получив деньги за свою достойную особу, Цимри с этой минуты стал рабом Леопольда. Турнир в Гринвиче, фантастический и маскарадный характер предстоящего празднества и обладание Цимри, все это внушило Леопольду план самому явиться на ристалище. Он сообщил о своем намерении лорду Мидльтону, который со своей стороны предложил Леопольду всяческое содействие и отвел его к герольдмейстеру. Фон Ведель представил свою родословную, герб, императорский диплом, вследствие чего ему позволено было явиться на ристалище под своим щитом и в каком угодно костюме.

12-е ноября было торжественным днем для Лондона, приехала Елизавета, и этого было достаточно, чтобы сердца всех забились живее. Лорд-мэр выехал далеко за город со многими сотнями всадников, с целым цехом золотых дел мастеров в бархатных кафтанах и со всеми, у кого только были ноги, потому что не дворянство принимало здесь королеву, а народ. Леопольд тоже находился в толпе, ждавшей королеву. Шествие открывалось придворными служителями, за которыми следовала конная гвардия, придворные кавалеры и двадцать камергеров, и в их числе сэр Уолтер Роули верхом.

В золотой государственной карете, открытой со всех сторон, под красным бархатным балдахином, над которым развевалось четыре султана из перьев, сидела Елизавета, она была в ослепительно белой одежде, и на ее устах играла та приветливая и нежная улыбка, которой она всегда встречала народ, который возвел ее на престол из тюрьмы, гордость и любовь которого Елизавета составляла теперь. Все бросились на колени.

— Да здравствует народ! — вскричала королева.

— Боже, храни Королеву! — загремело ей в ответ, раздался колокольный звон, а с Тауэра загремели орудия. Непосредственно за каретой королевы ехали верхом Роберт Дадли, граф Лестер и лорд Бурлейг, двадцать четыре грандамы, пятьдесят лейб-стрелков с колчанами, луками и круглыми щитами и, наконец, лорд-мэр с олдерменами, цехами и со всем народом.

Роули был последней надеждой Леопольда, написавшего королеве письмо следующего содержания:

«Ваше величество, могущественнейшая и великодушнейшая королева! Как на чужеземца на меня смотрят с недоверием. Не имея возможности приблизиться к Вам, я избираю настоящий путь и заклинаю ваше величество смертью Вильгельма Оранского и страшной опасностью, которой ежечасно подвергается ваша жизнь, не доверяйте Уильяму Парру, доктору права! Он принадлежит к числу наемных убийц Испании или папы. Если бы ваше величество и теперь еще сочли это делом невозможным, то вспомните о моем предостережении, по крайней мере, тогда, когда северные католики снова восстанут. Я готов смертью подтвердить истину моих показаний.

Леопольд фон Ведель».

С письмом этим Леопольд отправился к Уолтеру Роули. Со времени своего прибытия в Англию фон Ведель настолько освоил английский язык, что уже мог обходиться без помощи переводчика, что делалось для него необходимее по мере приближения катастрофы, которая могла закончиться или гибелью Леопольда, или спасением королевы.