— Так он все-таки женится на ней, Нина?

— Разве вы еще сомневаетесь в этом, барышня? Я уже несколько недель тому назад рассказывала вам, что она тут была со старухой, он остановился в доме канцлера и накупил в модных магазинах по крайней мере на 6000 марок разных товаров, выбрали все, что только было лучшего! Вы не хотели верить мне и тогда, когда я сообщила вам, что подвенечное платье Анны уже заказано придворной швее. Как же вы теперь об этом узнали?

— Канцлер и его брат взяли десятидневный отпуск, чтобы праздновать свадьбу сестры с белокурым кремцовским медведем. Они завтра едут.

— Я чувствую, что должно происходить в вашей душе, и жалею вас!

— Это мне мало помогает. Жалобы и ненависть теперь бесполезны. Я совершенно обезоружена!!

— Тем более жалею я, что вы не можете победить эту ненависть, которая, как червь, гложет ваше сердце и, наконец, затронет и вашу красоту, так удивительно сохранившуюся до сих пор! Остерегайтесь этого, барышня!

— Ты справедлива! Но я еще все была так глупа и надеялась, что мне удастся отомстить Эйкштедтам и этому ненавистному Веделю! Он скоро будет держать ее в своих объятиях, и тогда все кончено!

— Я имею свое мнение касательно ваших чувств.

— Какие же?

— Причина вашей ненависти — любовь!!

— Как? — Сидония сильно покраснела.

— Я думаю, что на празднике, по случаю присяги, рыцарь вам так понравился, что вы сами охотно бы сделались госпожой фон Ведель.

— Молчи! Это прошло! Его тогдашнее грубое обращение вылечило меня! Неужели ты воображаешь себе, что мое сердце способно чувствовать любовь? Ха-ха-ха!

— Но зато оно тем более чувствует отраду ненависти. — Я все-таки думаю, очень хорошо, что все так случилось.

— Это странное утешение! Будто ты не знаешь, каково у меня на душе!

— Я знаю очень хорошо, что вы всегда милы и прелестны и что все лежат у ваших ног именно потому, что сердце ваше остается холодным и нетронутым!

— Подумайте-ка, что за жалкая участь была бы сидеть в Кремцове, воспитывать маленьких белокурых Веделей и помирать от тоски с этой скучной родней!

— Я некогда была мягкосердной дурочкой и теперь очень благодарна этому коренастому чудовищу за его смертельное оскорбление. Это заставило меня опомниться. Но меня поддерживает не холодность моего сердца, а разнообразие и беспрерывные волнения придворной жизни. Я думаю, что, если бы я удалилась от двора, я бы разом сделалась старухой. Спокойствие для меня — смерть!

— Вы всегда будете при дворе! Иначе, что скажут ваши обожатели, синьор Камилло, и, в особенности, некоторая высокопоставленная особа?

— Эту особу мне труднее всего затянуть в свои сети!

— Употребляете ли вы надлежащие средства?

— Странный вопрос! Я употребляю, чтобы завлечь его, все свои средства, кроме одного!

— Почему же?

— Потому именно, что это средство последнее! Эрнст же слишком ветренен, чтобы оно могло на него подействовать. Я боюсь неудачи.

— Извините, но я в том сомневаюсь.

— Так ты воображаешь себе, что умеешь лучше меня проникать в характеры?

— Я этого не говорила, но я смотрю на герцога другими глазами!

— В таком случае, дай мне посмотреть на него по-твоему.

— Я знала одного, который был очень на него похож, он был только моложе и глупее!

— Ты говоришь о Буссо, который пал в Венгрии? Какие глупости!

— Вы напрасно так говорите. Я вас уверяю, что он очень похож на Буссо, только пламеннее его и вовсе не так непостоянен, как вы думаете. Он нарочно увивается около всех дам, чтобы обмануть герцога и заставить его думать, что никого не любит, а, между тем, он любит ту, за которой менее всего ухаживает, именно вас!

— Было бы трудно доказать это.

— Знаком вам этот почерк? — горничная вынула из кармана записку.

Сидония прочла ее и слегка покраснела.

— Две тысячи марок за право быть здесь в мое отсутствие!

— Он был уже здесь несколько раз и всегда утром, когда вы у герцогини. Я говорю вам, барышня, что последнее средство будет иметь успех. Он или умрет большим отшельником, чем Буссо, или же сделается вашим рабом — и таким образом исполнится ваше величайшее желание!

— Излишне повторять тебе, что, если это получится, я буду в состоянии сделать для тебя очень много!

— Посмотрим, исполнится ли это желание, по крайней мере, в отношении герцога. — С этими словами она повела Сидонию в спальню.

Едва успели они войти туда, как тихо раздался звонок в коридоре, затем служанка, сидевшая в передней, вошла в гостиную.

Как тихо ни позвонили, Сидония все-таки услышала. Она вошла в гостиную в необыкновенном волнении, Нина последовала за нею.

— Что такое, Эмма? — спросила Сидония служанку.

— Итальянский посланник очень просит, чтобы вы его приняли.

Лицо Сидонии приняло холодное выражение.

— Скажи его превосходительству, что я занята приготовлениями к сегодняшнему балу и очень сожалею, что не могу его принять.

— Они говорили, барышня, что должны сообщить вам что-то очень важное. Сообщение это, по словам посланника, может быть полезно для вас только теперь, завтра, даже сегодня, после бала, будет уже поздно!

Сидония взглянула вопросительно на свою поверенную.

— Понимаешь ли ты это?

— Не совсем, барышня. Но он, без сомнения, уверен в важности своего сообщения, а то бы так не говорил!

— Так ты думаешь, что следует принять его?

— Непременно.

— Ну, так проси его превосходительство войти, но затем не принимай никого, слышишь? Позаботься также проводить его потом из дому так, чтобы никто не заметил!

— Будьте спокойны, я исполню это также незаметно, как всегда. — Эмма исчезла.

— Уже темнеет, моя красавица, барышня. Прикажете зажечь свечи?

— Нет. Пусть горит только одна свечка на моем туалете. Я приму его здесь. Ты же притвори дверь в спальню и, если мне нужно будет войти туда, спрячься за занавесью.

Нина скрылась. В передней послышались легкие шаги. Камилло Мартинего вошел в гостиную, держа в руке небольшой пакетик. Он на минуту остановился, устремив пламенный взор на прекрасную обер-гофмейстершу, потом с жаром поцеловал ей руку.

— Извините, что я вас беспокою, но меня заставляет необходимость.

— Только поэтому и принимаю я вас, signor. Но прошу вас быть кратким, так как я должна еще заняться своим туалетом.

— Это очень жесткое требование, прелестная синьора, однако я постараюсь его исполнить, но прежде чем открыть вам, что меня сюда привело, позвольте мне сказать вам несколько слов?

— Хорошо, только поторопитесь.

— Но здесь так темно, неужели вы хотите лишить меня счастия любоваться вашей красотой!

— Сегодня на балу успеете налюбоваться. Садитесь.

— Надеюсь, что никто нас не подслушивает?

— Я бы хотела знать, кто это посмеет!

— Я не буду утомлять вас новыми вздохами, чтобы смягчить ваше сердце.

— Это очень разумно! Однако моя дружба была вам все-таки приятна, не правда ли, синьор?

— Но я желал бы прийти к какому-нибудь концу, жестокая!

— Так придем же к концу!

— Вы сообщили мне когда-то, в минуту откровенности, что из-за каких-то обстоятельств ненавидите семейство Эйкштедт, а еще более — рыцаря Веделя из Кремцова.

— Это правда.

— Рыцарь женится на сестре канцлера. Завтра последний уезжает с братом в Кремцов.

— Это тоже верно.

— Если мне удастся дать вам возможность удовлетворить свою ненависть самым блестящим образом, могу ли я надеяться, что вы меня за то наградите в полной мере.

— Я не думаю, чтобы у вас было такое средство в руках, но положим даже, что вы его имеете. Все-таки о награде может быть речь лишь тогда, когда средство нам будет не только знакомо, но и подействует!!

— Я раньше и не требую награды. Но кто поручится мне, что вы, воспользовавшись моим сообщением, не забудете наградить меня? Вы так холодны!

— Кто способен питать ненависть, синьор, никогда не холоден! Откройте мне ваше средство.