— Если бы это зависело от меня, то никогда не желала бы быть печальной! — перебила вдова, подходя к жене Эйкштедта. — Я очень желала бы, чтобы вам понравилось у нас, милостивая госпожа!

— Я хочу этого же от всего сердца! — улыбнулась канцлерша, наклоняясь с лошади. Она обняла Иоанну и поцеловала ее.

— Гассо, — воскликнула хозяйка, — покажи себя ловким кавалером и помоги сойти девушкам!

Теперь только обратилась Иоанна к своему брату и подала ему руку.

— Здравствуй, милый Ганс. Ты сегодня должен занять место моего покойного мужа.

— Я должен? — спросил брат, устремляя иронический взгляд сначала на лицо, а потом на грудь сестры. Он сделал смелое движение рукой и вдруг вытащил складку рубашки из-под ее платья, которая предательски высовывалась из незастегнутой петли корсета.

— Что за шутки! — обратилась она к брату, сильно раскрасневшись и поспешно завязывая узел.

— Это что такое, Иоанна! Разве мы застали тебя врасплох? Пойду посмотрю, обсохло ли на губах Леопольда свежее молоко?

— Ну, хорошо! — прервала она, между тем как щеки ее загорелись гневным стыдом.

— Однако идемте в дом! — обратилась она к жене Эйкштедта, беря ее за руку.

Канцлер и капитан следовали за ними с Юмницем. Гассо же удачно выполнил свое первое задание в рыцарском звании. Он весь раскраснелся от смущения, снимая своими юношескими сильными руками Гертруду с седла. Веселая, ничего не подозревающая девочка смотрела на молодого человека как на нового друга и товарища. Она со смехом спускалась с седла, обвив руками шею Гассо, и ее роскошные локоны упали на лицо и плечи вновь посвященного рыцаря.

— Благодарю! — сказала она, становясь на землю. — Ты уже получил свою награду, господин паж! Так называют при дворе того, кто прислуживает, как, например, ты теперь, — объяснила она Гассо.

Взявшись за руки, вошли молодые люди в зал. Прислуга шла за ними.

— Разве твои барышни целуют всех молодых людей, которые им помогают сойти с лошади? — спросил ведельский стремянный эйктштедтскую служанку.

— Право, я и не думала об этом!

— Гм, да тут и думать нечего!

— А ты поменьше болтай, — возразила рассерженная служанка, — если твоя спина не хочет попробовать ремня!

Все собрались в зале. Дети были представлены друг другу и отведены к остальным в детскую.

Прислуга отнесла багаж прибывших в комнаты, предназначенные для гостей.

— Пройдем в мою комнату, госпожа Эмма, там вам будет очень удобно — сказала, улыбаясь Иоанна.

— Только не надолго, моя лучшая подруга, — вмешался канцлер — Мы придем скоро к вам, чтобы поговорить об очень важном деле.

— Я жду вас. Но сначала вы снимите ваш плащ, а ты, Ганс, — свои доспехи!

Дамы поднялись по лестнице и вошли в ту комнату, где Иоанна ранее предавалась своей печали. Когда канцлер и капитан сняли свои рыцарские костюмы, они поднялись на тот же этаж и постучали в дверь. Дверь отворилась, и они вошли.

Мужчины сидели у окна, выходившего в сад, около дам, которые по древнему обычаю уже выпили по стакану вина и закусили кремцовским печеньем. Иоанна предложила им бокал, привезенный ее покойным мужем из Италии. Курт пил из него перед смертью. Разговор вначале не клеился. Канцлер значительно и смущенно смотрел на свою супругу, но сам не говорил ни слова.

— Святой крест! — воскликнул Борк — Ну говорите же, родители, или я начну сам! Я ручаюсь, что Бог поможет вам, и сестра согласится с вами! — При этом он сделал большой глоток и передал кубок Эйкштедту.

— Скажи за меня, Борк! — сказал последний. — Благородной вдове Курта лучше выслушать мое предложение от брата, чем от меня самого.

— Ну хорошо! Пусть сестра узнает, что я согласен с твоим делом! Ты знаешь, Анна, каковы люди Эйкштедты и ты, я думаю, видела, что покойник Курт им оказывал такое же уважение, как и мне. Впрочем, без всяких око личностей! Господин канцлер привез к тебе своих дочерей, Гертруду и Анну и через меня предлагает тебе Гертруду выдать замуж за Гассо старшего сына Курта от первого брака, а Анну за Леопольда твоего младшего сына!

Наступила одна из тех торжественных минут, когда от решения главы зависит будущее счастье или горе семьи.

— Подождите немного! — Жена Веделя встала, подошла к исполинской кровати, когда-то покоившей ее и ее мужа во время ночной тишины, отдернула красную занавеску с правой стороны.

Присутствующие увидели висящий над подушками портрет покойного Курта, который был написан по ее желанию в Берлине. Иоанна остановилась перед портретом, взглянула на него с невыразимой скорбью и, тихо шевеля губами, стала просить у Бога силы и присутствия духа для предстоящего решения.

Теперь много людей смеются и называют даже безумцами и деспотами родителей, которые решают навсегда участь детей в таком раннем возрасте. В то же время гости смотрели на это как на что-то в высшей степени разумное и почетное, и Иоанна Ведель обратилась теперь к Богу, а также стала просить помощи у своего покойного мужа в том, что волновало ее сердце. После молитвы она опустила голову и несколько минут стояла, сильно задумавшись. Вдруг она выпрямилась, задернула занавеску и села на свое прежнее место. Лицо ее, обращенное к ожидавшим гостям, было серьезным и даже немного строгим. Канцлер встал перед ней с наклоненной головой, взволнованная канцлерша также поднялась и сказала:

— Я и муж мой ожидаем вашего решения на наше предложение, сделанное от всего сердца и с полным уважением к вам.

— Я же, — отвечала Иоанна, также вставая, — как одинокая женщина, надеясь на помощь Божию, с честью принимаю ваше предложение, что, наверное, сделал бы и мой покойный муж, если бы он был жив теперь!

Она протянула руки Эйкштедтам.

— Но как разумные родители, любящие своих детей, мы теперь должны хорошенько обсудить, что мы можем им дать, обеспечивая их счастье. Ты, Ганс, хорошо знаешь намерения и желания Эйкштедта?

— Да, я их узнал вчера вечером хорошо и передаю тебе. Они не послужат помехой, так как вполне согласуются с твоими планами.

— С другом и я так же поступлю хорошо. Я живу только для детей и поступаю всегда так, как будет лучше для них. Вы знаете, что моим мальчикам назначено в наследство. Гассо получил Фюрстензее и Блюмберг, Буссо, мой старший сын, получил Кремцов, а Леопольд — Реплин. Вы знаете, что Реплин — самое лучшее имение в Померании, и его будет вполне достаточно для Леопольда и Анны. Стало быть, канцлер, я предоставила детям средства для беззаботной жизни, а вы должны доставить им честь и уважение в свете. Герцог хорошо относился к Веделю, а если вы присоедините к этому ваше влияние, тогда мои сыновья легко достигнут того звания и уважения, которое соответствует их древнему роду и вашим заслугам.

— В этом уж твердо положитесь на меня, я сделаю все, что зависит от моего влияния. Нужно только сначала знать, к чему имеют склонность Гассо и Леопольд…

— Конечно, о помолвке детей нужно молчать, — перебила Иоанна канцлера, — пока они не достигнут совершеннолетия. Молодые люди становятся очень холодными друг к другу, когда узнают, в таком незрелом возрасте, что их уже соединили на всю жизнь. Нет ли у вас еще чего на сердце, канцлер?

— Да, у него есть, — ответил за него Борк, — но ему очень трудно высказать это.

— Почему так?

— Ах, любезная Иоанна, — вздохнул канцлер, — придворная жизнь не так уж счастлива, и в ней есть сильные огорчения. Моя должность, многочисленные поездки с дипломатическими целями, необходимая роскошь в Штеттине ввели меня в долги, которые лежат тяжестью на моем имении Ротен-Клемценов. Пока я жив, мои дела пойдут еще сносно, но Эмме и детям придется очень плохо, если я только не выкуплю имения.

Иоанна Ведель встала и взяла связку ключей.

— Сколько, Валентин?

— К сожалению, двадцать тысяч марок!

Наступило молчание. Лицо у Иоанны слегка подернулось.

— Со смертью моего мужа прекратились все пирушки и выезды, и я накопила за десять лет довольно много денег. В ящике у меня шестнадцать тысяч марок! Они вот тут, Ганс, отопри и отдай их Эйкштедту! Пока мы живы, канцлер, моя радость должна быть вашей радостью и ваша честь — моей честью! Как Ноэмию и Руфь, нас может разлучить только одна смерть!