Ненависть обер-гофмейстерши Борк и Сидонии к Иоанне и ее роду была очень опасна для жителей Кремцова, поскольку обе они имели силу при дворе. Главным оружием служила насмешка, и семейство Эйкштедтов, почти ежедневно сталкивающееся со двором, чувствовало на себе действие этих насмешек. Можно себе представить, как мать с дочерью рассказывали о слабости Иоанны в Штеттине, выставив ее и Леопольда в самом смешном виде. Когда Анна фон Эйкштедт считалась невестой Веделя, во многих кружках дразнили ее Леопольдом, коварно напоминая при этом о шестнадцати тысячах марок, данных Иоанной Эйкштедту. Все это ущемляло канцлера в его самых священных интересах. Если бы обер-гофмейстерша и Сидония удовлетворились бы этой местью, они достаточно быстро достигли бы разделения семейств Веделя и Эйкштедта. Новое, более тонкое оружие, направленное этими дамами против Кремцова, разрушило окончательно их первоначальный план, и кроме того, сильно повредило самой Маргарите.
Изгнанные монахи в Штеттине снова обратились к «всемогущей» госпоже Борк и подали ей жалобу Гилария. В ней Иоанна фон Ведель называлась язычницей, богохульницей и убийцей беззащитных подданных. С радостью принялась Маргарита за дело, и на тайной аудиенции передала жалобу самому герцогу. Барним был ужасно рассержен тем, что Иоанна не обратила внимания на его позволение, и яростно воскликнул, что повелительница Кремцова скоро почувствует его отеческую руку. Он призвал канцлера и строго объяснил ему все. Герцог Барним требовал, чтобы Иоанна судилась перед особенным судом, составленным из высшего духовенства страны. Кроме того, он приказал арестовать ее и пытками заставить сознаться в дурных поступках. Это известие возбудило при дворе и в городе огромный интерес. Прежние дурные речи о вдове были ничто перед ужасом этих обвинений. К сожалению, Эйкштедт не мог ничего сделать против ярости герцога и подлости Маргариты. Он действительно созвал духовенство страны и послал приказ об аресте вдовы Веделя. Это приказание пришлось исполнять ее брату, капитану Иоганну, старшему чиновнику герцога в Штатгарте. Естественно, Эйкштедт тайно известил обо всем Иоанну и капитана.
Известие об этом тяжком обвинении пришло в Кремцов во время допроса колбетцких монахов. Меж тем, пастор Матфей уже отправил донесение обо всем к высшему духовенству. Это письмо отличалось особенным лютеранским усердием и заключало в себе протест против герцогского позволения. Вот суждение об этом позволении: «Оно уничтожено и мы смотрели на него, как на попытку ввести в Померании снова папство. Это позволение колбетцкие монахи достали ложью через обер-гофмейстершу Борк у всемилостивейшего герцога. Маргарита за это получила от монахов драгоценный золотой подарок. Все преступления и дознания монахов помещены в протокол, который вскоре представит вам в Штеттин герцогский капитан Иоганн фон Борк против монахов, схваченных в Колбетце».
Эта справедливая жалоба, полная дерзости, свойственной протестантам, попала прежде всего к канцлеру фон Эйкштедту и возбудила в нем дьявольскую радость. Теперь он мог приняться за обер-гофмейстершу.
Он тотчас же сообщил свои намерения Иоганну фон Борку и приказал ему как можно скорее прислать в Штеттин протокол Допроса пленных и свидетелей. Приказание герцога относительно ареста вдовы Веделя было уже исполнено ее братом. Дело приняло вид смертельной битвы между двумя противниками, и, глядя на ведение его Эйкштедтом, нельзя было сомневаться в успешном исходе для Иоанны.
Канцлер, очевидно, сошел с прямого и законного пути, когда стал действовать против герцога Барнима. Он теперь мстил за позор, нанесенный Маргаритой и ее дочерью Сидонией ему и дочери Анне. Так как все дело клонилось к низложению обер-гофмейстерши, то он сразу решил поразить ее тем же оружием. Как только весь город узнал подробно о деле, старый герцог очутился в пикантном положении в своей стране. Маргарита считала совершенно невозможным, чтобы это дело вышло когда-нибудь на свет Божий.
Между тем Эйкштедт препроводил к самому герцогу протест, писанный к церковному собранию, признания монахов и другие важные бумаги, полученные из Кремцова. Дело приняло такой оборот, что его никак нельзя было притормозить. Потом канцлер передал протест и другие бумаги племянникам и наследникам Барнима, принцам Иоганну Фридриху и Эрнсту Людвигу. Весь двор включился в борьбу!
К сожалению, все окружение герцога уже давно делилось на две партии. Меньшая из них была могущественна и тайно ненавидима. Она состояла из самого властелина, обер-гофмейстерши фон Борк, Сидонии, их близкого окружения и тех высших чиновников, которые считали необходимым повиноваться, пока живет еще их старый господин. К ним невольно принадлежал канцлер. Другая партия состояла из остальной части двора и самой супруги Барнима, несчастной герцогини Фредерики, долго и беззащитно терпевшей от влияния Маргариты и от отношения к ней своего супруга. Племянники герцога, наследные принцы Иоганн Фридрих и Эрнст Людвиг со своими молодыми супругами примкнули к ней, оба принца были совершеннолетние и имели право на наследство, но только на отцовскую часть — Верхнюю Померанию. Но так как они должны были получить владения от Барнима, а старик был еще совершенно здоров, то принцы послушно и терпеливо ожидали, когда ему заблагорассудится умереть. Это обстоятельство, да к тому же еще влияние обер-гофмейстерши, огорчало принцев, они готовы были воспользоваться всяким случаем, чтобы поскорее прийти к цели.
Этот случай им предоставил Эйкштедт, и они с радостью ухватились за него. С бумагами и протестом в руке принцы явились к старой герцогине, угрожая Барниму. Старик сильно перепугался и, не будь он в зависимости от Маргариты Борк, он еще мог бы легко поправить свои дела. Теперь же Барним упорствовал, не считая Маргариту способной продать себя для папских целей, и в тоже время сознавая, что часть позора падет и на его седую голову. Он утверждал, что монахи солгали относительно подарка, и если они не докажут этого — Маргарита не будет удалена от двора! Барним приказал вести процесс против вдовы Веделя, но уже признал за ней право изгнания монахов. Однако это тяжелое обвинение и все оскорбления Иоанны фон Ведель после были предъявлены обер-гофмейстерше и самому герцогскому дому! Его упрямство ускорило катастрофу. За восемь дней до начала суда явился в Штеттин Иоганн фон Борк с пленными монахами и свидетелями. Передавая протокол герцогу, капитан объявил, что он скорее откажется от должности, чем арестует свою сестру.
Дело оборачивалось дурной стороной.
Принцы со своими советниками, хорошо изучившие кремцовский протокол, открыто объявили Барниму, что он может утратить свое влияние, если дело не выиграет на суде. Показания самих монахов доказывали нечестность Маргариты, а свидетели подтверждали злоупотребления монахов. Недоставало только одного — corpus delicti — самого подарка, полученного обер-гофмейстершей. Коварная Маргарита находилась в крайне тяжелом положении, она должна была пустить вход все свое красноречие и очарование, чтобы выйти сухой из воды. Через своих союзников она узнала, что с ней ничего не случится, если не найдут самого подарка, тогда она передала эту драгоценность Сидонии, а последняя запрятала ее так хорошо в замке, что никто не мог ее разыскать. Маргарита нарочно передала вещь своей дочери, для того чтобы тесно связать интересы Сидонии со своими.
Нравственными качествами обер-гофмейстерша, конечно, не блистала, но она, как любая мать, гордилась красотой дочери и другими ее достоинствами. Матери очень не нравилось, что она родила самого злого противника для себя. Но, в свою очередь, Сидония была настолько испорчена и бесчувственна, что смотрела на свою мать как на средство для достижения собственных целей. Когда она увидела, что дурным поступком может заявить о себе, она немедленно же предала мать. Сидония была хорошо знакома с придворными делами, и хотя герцогиня и принцы смотрели на нее с пренебрежением, но она льстивой преданностью добилась-таки своего. Ее презирали, но терпели!
