— С великой радостью по ту сторону канала воспринят был этот союз двух княжеских сердец, послуживших залогом дружбы Саксонии и Нидерландов, двух великих протестантских государств на континенте. Эти чувства, светлейшая чета, высказываю я от имени Елизаветы, Королевы Англии и Британии. В знак своего сестринского расположения к вам она посылает вам символ согласия народов, который побеждает даже естественную стихию, разделяющую нас!

Он кивнул головой к главному входу. Двери растворились. Вошло четверо слуг, одетых по старым английским обычаям. На плечах у них была доска, где стояли две модели корабля, сделанные из серебра и золота и сияющие драгоценными камнями. Корабли, как на полном ходу, были оснащены и шли с распущенными парусами. Первый представлял торговый корабль, на нем развевался голландский флаг львов с Оранским знаменем. Сбоку модели находился золотой поясной портрет королевы, а под ним название корабля «Елизавета». Другой был военный корабль с восемнадцатью пушками, английским знаменем и носил название «Оранский». Слуги подошли к новобрачным, встали на колени и поднесли подарок.

— Как этот торговый корабль с изображением и именем Елизаветы плавает под знаменем Зеландских львов, так пусть прилежание и торговля Нидерландов и Англии соединятся, чтобы сообща нести во все страны и континенты богатства, мир и цивилизацию! Как военный корабль соединяет вместе знамя Англии и имя Оранского для общих побед, так же народы Англии и Германии должны соединиться при посредстве Нидерландов против общего старого римского врага. Мы его ненавидим, как губителя счастья народов, притеснителя свободы совести и князя тьмы на земле! Никто лучше вас, светлейший принц, не поймет, что означает в такое опасное время свадебный подарок моей повелительницы. Она любит вас как сестра и доверяет как брату! Да здравствует светлейшая чета, да здравствует Саксония и Нидерланды!

Так закончил свою речь лорд Сидней. Зазвучали трубы, над собранием пронеслись возгласы радости. Поднимали постоянно тосты за Анну и Оранского, Саксонию и Нидерланды. После тостов Сидней подошел к принцу, открыл у кораблей ящики, вынул оттуда два документа и, подавая их Вильгельму, сказал:

— Прочтите их! Они содержат в себе будущий торговый и оборонительный союз, который будет иметь силу, когда настанет минута решения! Если вы не в силах будете перенести всего, тогда вы можете рассчитывать на помощь.

Оранский поставил дорогие подарки на стол, крепко пожал руку лорда и ответил;

— Что королева Англии предлагает мне свою дружбу в этот день, выражая это в брачном подарке, — такое событие наполняет мое сердце надеждой и доверием, что мы найдем истину! Во Франции, Фландрии, Англии и Италии начинается борьба между светом веры и засильем суеверия! Пусть этот корабль будет спасительным ковчегом, на котором нам хотелось бы пристать к дружескому берегу. Если моей крови суждено пролиться, то она прольется за дело свободы и веры, если они будут стеснены в Англии, Германии и Нидерландах! Эти три страны в час опасности должны быть также верны друг другу, как и во время мира. Скоро придет опасность, уже раздаются первые удары во Фландрии! Пусть крики притесненных братьев за веру долетят до их друзей. Дружба, которую мы заключаем в дни радости и любви, должна освятиться мечом во дни нужды и опасности! Но из всех моих союзников я предпочитаю тебя, мать своего народа! Да здравствует Елизавета!

Эти слова подействовали, как крик чаек перед бурей, как призывные крики на поле битвы! Все вскочили! Обнажили мечи свои и, потрясая ими, закричали: «За Германию, Англию, Нидерланды! За свободу веры! За Елизавету и Оранского!»

Хотя Леопольд мало разбирался в тогдашних политических вопросах, однако эта сцена произвела неизгладимое впечатление на его пылкий ум. Он чувствовал, что наступает время борьбы, он понял, что должен вступиться за дело, которое для всех этих важных людей дороже их положения, их жизни. Он считал прекрасным присоединить и свои слабые силы для цели, воспламенившей много храбрых и гордых сердец!

Обед кончился. Курфюрст и его гости удалились. Лука фон Бланкензее отозвал Леопольда в сторону.

— Возьми свою лютню, мальчик, и ожидай меня у выхода. Я представлю тебя господину, который хочет познакомиться с тобой. Когда тебя заставят играть, выбери хорошую песню и пой свободно. При прощании в Фюрстензее ты пел очень хорошо. Может быть, от этого зависит, быть ли тебе когда-нибудь рыцарем.

Леопольд поспешил в гостиницу, бывшую недалеко от дворца, и с лютней возвратился к указанным дверям. Княжеское общество разделилось, дамы ушли в свои комнаты, а неизвестные дворяне оставались еще тут. Здесь его встретил Лука фон Бланкензее, стоящий с графом Мансфельдом.

— Вот он! — сказал первый. — Леопольд, следуй за господином графом, он был другом покойного Лютера. Я не принадлежу более к доверенному кругу, постарайся доставить честь себе и мне.

— Постараюсь по мере моих сил, брат.

Лука снял шапку и поклонился.

— Следуй за мной, мальчик, — сказал Мансфельд и заметил: — Кто имеет верное сердце, неустрашимый дух и может свои чувства излагать в песнях, тот должен петь все, что придет ему на ум, и ему будет все удаваться. Так делал Лютер, и его пение было радостью для всех.

Они пошли по длинному коридору, который вел к главному входу и где толпилось еще много господ. Граф вошел в комнату с высокими сводами, где за столом сидели князья и тихо разговаривали о делах. На столе среди кружек вина и печенья стояли оба драгоценных корабля. Общество было гораздо меньше прежнего и, кроме князей, включало в себя еще неизвестных людей, имена которых были неразрывно связаны с протестантским учением.

— А, граф, — обратился курфюрст к Мансфельду, — мы вас ждали. Я уж боялся, что вы отправились спать.

— Нет, я ждал этого мальчика, ходившего за своим инструментом.

— Что? Это странствующий менестрель — воскликнул Эгмонт. — Они очень редки теперь!

— Нет, это не менестрель, это скромный юноша который хочет учиться служить господам и благородным обычаям. Его песня не искусна он поет подобно жаворонку на ветке.

— Хорошо, мальчик, — Оранский поклонился Леопольду. — Пой, что у тебя на уме и никого не стесняйся.

Леопольд встал перед курфюрстом и его зятем. В его душе накопилось много волнующих впечатлений. Он и теперь еще слышал клятвы и звон мечей.

«Что значат эти военные крики, этот далекий гул? Вперед, вперед, мое отечество, с твоими лучшими сыновьями! Стесняют свободу веры, наступают кровавые времена! Оранский призывает! Пусть все идут сражаться вместе с ним!

Хотят уничтожить немецкую свободу цепями и мечами! Снова приближаются мрачные солдаты чтобы отнять у нас свет! Пусть гибнут — только бы существовало бы светлое учение Лютера Оранский призывает! В смерти благородно возвысится немецкая честь!

Если мой жребий — идти на войну то я с радостью согласен на это, меня уже давно тянет на поле благо родных дел! Не должно оставаться на свете папской тирании и итальянской ереси! Оранский призывает! Мое сердце стремится к нему, оно должно быть с ним!»

— Прекрасный юноша! — сильно взволнованный Оранский встал и поцеловал Леопольда в лоб. Со всех сторон послышалось одобрение.

— Клянусь честью это благородная кровь господин граф!

— Старая померанская кровь исполина, всемилостивейший господин! Он бьет так же хорошо, как и поет. Изгнанные монахи уже пострадали от Леопольда фон Веделя.

— Ведель, — Оранский положил руку на плечо юноши — откуда твой род имеет дворянство и щит?

— Мой предок разрушил языческий храм золотой женщины-солнца в Зальцведеле. Поэтому император и Альбрехт Бранденбургский позволили ему носить на щите и шлеме солнце. С тех пор все Ведели сделались детьми солнца, и я, как дитя света, хочу исполнить мой долг.

— Проси себе милости!

— Я хотел бы ехать с вами слугой.

— С этим я не согласен, милостивый принц! — вмешался Фолирад. — Он слишком горяч и неопытен для наступающих важных дней. Надо просветить его ум и укрепить учением. Его родные поэтому передали мне мальчика в услужение. В походах к друзьям его песня будет служить хорошим вербовщиком для меня!