На берегу озера на голой березе висел скворечник. Один скворец долго и внимательно наблюдал за нашей работой. Он выглядывал, вертел головой, видимо, стараясь понять, чем тут занимаются люди.

Я выплеснул на лед мутную воду с илом и отошел к другой проруби. Скворец тут же слетел с березы и стал бродить по грязной воде, поклевывая всплывших червячков.

Потом убедившись, что возле проруби еды хватит на всех, скворец улетел в село. Вскоре на озеро опустилась стайка повеселевших птиц.

Пробираясь меж густых трав и кустарников, бесшумно течет ручеек. Там, где упавшая валежина заставила его выточить небольшое озерцо, качается, кружится легкий берестяной черпачок. Кто-то проходил мимо напился и пустил его, словно игрушечное суденышко в плавание.

А рядом стоит березка. Это с ее белоснежного ствола снято колечко бересты. Все ниже опускаются ее зеленые косы, и вот уже почти незаметной становится нанесенная рана...

Проходят мимо лесного ручья охотники. Черпают освежающую прохладу, плещут ею в лицо, улыбаются березке... Но она молчит. Не хочет забыть давней обиды.

Прибрежные кусты ивняка будто замерли: ни один листок не шелохнется.

Но вот в кустах послышался тихий, еле уловимый шорох. Я осторожно повернул голову. Чуть дрогнула одна веточка. Я присмотрелся и разглядел совсем близко между листьями темно-коричневую точку. Шорох, как мне показалось, исходил оттуда.

Я протянул руку, но точка поспешно перескочила на другую веточку, чуть повыше.

Теперь я не мог ее достать, но уже понял, что это глазок маленькой птички. Ее пестрое оперенье так сливалось с пестротой листьев, что птичку трудно было разглядеть. Казалось, будто какой-то художник взял краску с каждой ветки, с каждого листа и раскрасил ею перышки, чтобы укрыть ее от недобрых глаз.

Если бы мне раньше сказали, что ночью можно увидеть радугу, я бы не поверил.

Но, оказывается, можно. Я сам, своими глазами однажды увидел ее.

В тихую летнюю ночь мы с товарищем коротали время у костра на берегу реки. Надвинулась туча и затянула все небо. Пошел мелкий, но сильный дождь. Мы укрылись в шалаше.

Вскоре я выглянул из шалаша. Дождь почти перестал. И вдруг я увидел нависшую над рекой радугу. Только она была не разноцветная, а молочно-белая.

Тогда я вылез из шалаша и огляделся вокруг. На востоке, низко над горизонтом, среди черных рваных туч появился просвет, и в него краешком выглядывала луна.

Я стоял под моросящим дождем и любовался этим чудом — светящейся во мгле ночной радугой.

В прозрачной воде, освещенные утренним солнцем, шевеля красноватыми плавниками, проплывали крупные толстые голавли.

— Ох, и наловлю же сегодня рыбы! — радовался я.

Но красноперые красавцы всплывают из глубины, ходят поверху, словно дразнят: полюбуйся, мол, какие мы, а наживку не берут. Чего я только не перепробовал: и красного, и белого червя насаживал, и зерно, и творог, и хлеб, даже кузнечика.

Не клюет и все!

Разозлился, плюнул и решил возвращаться домой. А потом подумал: «Рыба-то не дура, она потому не клюет, что меня видит».

Забрал я одну удочку, нацепил на крючок кузнечика и перешел на новое место по соседству. Прячась за кустами, осторожно закидываю удочку. Э, досада! Леска зацепилась за ветку, и кузнечик повис в воздухе, почти касаясь воды.

Боясь спугнуть рыбу, я не стал распутывать леску, а пошел за другой удочкой. Возвратился — и собственным глазам не верю: на запутавшейся леске бьется над водой рыбина. Уж не сон ли?

Мне припомнилось, как один знакомый рыбак когда-то рассказывал, что голавли выпрыгивают из воды и ловят бабочек и стрекоз. Я ему тогда не поверил, потому что еще со школы знал, что летающие рыбы водятся только в южных морях.

Тут не поверить было трудно. Но я все-таки еще сомневался.

Снял рыбу с крючка, нацепил нового кузнечика и закинул удочку так, чтобы наживка раскачивалась над водой, не задевая ее. Ждать пришлось недолго. Из воды опять выскочил голавль.

Оказывается, и в нашей Иньве водятся летающие рыбы. Не всегда, выходит, врут рыболовы.

Обычно я возвращался с рыбалки полем, но как-то раз свернул со знакомой тропинки и пошел через болото. Здесь идти было и дальше и трудней, зато прохладней.

Солнце стояло высоко. Короткие прозрачные тени от низкорослых деревьев и кустов прятались в густой жаркой траве и терялись между кочками.

Очень хотелось пить. И вдруг я услышал тихое журчанье. Остановился, прислушался. Вода журчала где-то совсем близко.

Рядом рос низкий густой куст смородины. Я приподнял одну склонившуюся до земли ветку с широкими листьями и гроздьями красных ягод. Несколько спелых смородин шлепнулось в воду: под веткой оказалась наполненная прозрачной водой небольшая круглая ямка.

Было видно, как посредине ее светлым столбиком пробивается тоненькая струйка, перекатывая по песчаному дну мелкие разноцветные камешки. Из ямки вытекал ручеек и через несколько шагов пропадал, уходя в землю.

Я напился и снова прикрыл родничок веткой смородины.

Теперь я всегда возвращался с реки этим путем и каждый раз останавливался у родничка.

Но однажды я увидел, что кто-то обломал куст, истоптал вокруг траву, ступил в ямку, смешал светлую воду с грязью...

После этого я уже не сворачивал с тропинки на болото, и до сих пор мне становится грустно, когда вспомнится затоптанный родничок под смородиновым кустом.

Однажды бродил я по молодому лесу и собирал подберезовики и подосиновики. Под маленькой пушистой елочкой увидел синюю сыроежку. «Возьму уж и ее, — думаю, — тоже ведь гриб».

Только нагнулся и протянул руку за сыроежкой — вдруг мне под ноги как будто кто сыпанул целое решето недоспевших помидоров. Помидоры раскатились и в тот же миг исчезли, словно их и не бывало.

Я догадался, что это тетеревята, и стал внимательно осматривать все вокруг. Вон один пушистый комочек закатился в ямку и притаился под большим осиновым листом. Я на цыпочках подкрался к тетеревенку, хотел поймать его и рассмотреть поближе.

В это время из-под елки с шумом выпорхнула тетерка-мать. Распушила перья, распустила крылья и забилась, словно раненая. Пока я смотрел на нее, тетеревенок исчез из-под листа.

Тетерка ковыляла, припадая к земле, уводила от птенцов. Я пошел за ней. Наконец она вспорхнула и улетела.

Я присел под березой. Где-то невдалеке тетерка созывала своих детенышей. И я подумал: «Как сильна материнская любовь, и на какой риск идет даже птица ради этой любви...».

От палящих лучей августовского солнца и трава повяла. Мне хотелось плеснуть в лицо горсть холодной воды, смыть пот, напиться. Но вода в Иньве была теплая и грязная: где-то в верховьях уже третий день экскаватор черпал из реки гальку, и от этого во всю ширину Иньвы текла муть.

Вспомнил, что недалеко в реку впадает ручей Светлица. Вода в нем холодная, светлая, узкое голубое русло устья Светлицы просматривается до самого дна. Но на этот раз я увидел неожиданную картину. В ручей набилось столько рыбы, что, казалось, не осталось в воде свободного места. Тут и бойкие, увертливые язи, и широкие подлещики, и красноглазые плотвички, и широколобые голавли, и полосатые окуни, и даже брусковатые, пятнистые щуки. Зубастые хищники прижались к траве у берега, ведут себя сдержанно.

Я не стал подходить вплотную к ручью, постарался незамеченным уйти от «аквариума», чтобы не спугнуть его временных обитателей. Пройдет муть — и рыба спустится в Иньву.

Был серый осенний день. Все небо затянули низкие облака. Я лежал на поблекшей, остро пахнущей траве под березой, и береза тихо осыпала меня желтыми листьями.