В лес прилетели красивые хохлатые птицы — свиристели. Небольшими стайками они порхали с дерева на дерево, обирали мерзлые ягоды с тонкоствольных рябинок, боярышника и калины. При этом птицы все время тихо пересвистывались, и казалось, что это ветер играет на волшебной свирели.

В последние дни Малышом овладело незнакомое ему раньше чувство тоски. Он то и дело бегал по лесу в надежде встретить другого зайца. Пробовал даже звать его, издавая короткий крик, барабанил лапками по стволу упавшего дерева. Но никто не откликался на его призыв.

Как только наступал вечер, Малыш оставлял лежку и опять начинал поиски. В некоторых местах он наследил так густо, что получились глубокие тропки. С рассветом измученный Малыш выбирал подходящее место и ложился на весь день.

В эту ночь Малыш тоже долго бегал по лесу. Выскочив на дорогу и вытянувшись столбиком, он долго прислушивался. Ни один подозрительный, звук не коснулся его длинных ушей. Успокоенный, он неторопливо запрыгал по дороге. Днем здесь прошло несколько возов. Кое-где на снегу валялись клочки сена, упавшие с этих возов. Малыш задержался возле одного такого клочка. От него хорошо пахло летом и солнцем. Наскоро пожевав, он, словно что-то вспомнив, побежал дальше.

В том месте, где дорога делала крутой поворот, Малыш вдруг увидел зайца. Незнакомец выскочил из-за кустов неожиданно, собираясь, видимо, тоже полакомиться душистым сеном, но, встретив собрата, замер на месте.

В несколько прыжков Малыш оказался рядом. Приподнялся на задних лапках, радостно разглядывая незнакомца. Это была молодая зайчиха. Она перестала жевать сено и, недовольная, что ей помешали, отскочила в сторону. Оглянувшись на Малыша, она вернулась к остаткам сена. Он игриво подбежал к ней, легонько тронул лапой, заверяя в своих добрых намерениях.

Зайчиха никак не отозвалась на это проявление ласки и миролюбия. Она спокойно доела сено и не спеша запрыгала по дороге в сторону поля, где когда-то у Малыша произошла памятная схватка с ястребом. Временами она оглядывалась, будто приглашая его бежать следом за ней. Малыш не раздумывал. Он легко догнал зайчиху и запрыгал рядом, всем своим видом выказывая радость, желание вместе побегать и порезвиться. Зайчиха не отгоняла его. Наверное, он ей понравился, хотя у него и было разорвано одно ухо. Иначе она могла бы дать ему шлепок, чтобы не надоедал, и ускакать прочь.

Так, обгоняя друг друга, они легко и весело прыгали по дороге, иногда останавливались, подбирали клочки сена, вместе съедали и бежали дальше.

Дорога вывела их на просторную лужайку. Со всех сторон ее окружали высокие, покрытые пышными шапками снега, деревья. Все искрилось и переливалось в лунном серебристом свете. Даже шубки Малыша и зайчихи тоже, казалось, излучали мягкое серебристое сияние.

Оставив дорогу, зайцы побежали по пушистому свежему снегу через эту удивительно прекрасную лужайку, оставляя за собой два идущих рядом следа.

Вышел я на опушку, на границу между лесом и полем, здесь, думаю, самое место пообедать. Достал хлеб, яблоки, сыр.

Но в лесу нет ничего вкуснее черного хлеба и вприкуску с земляничкой. А ягоды вокруг меня, и под листиком, и на листике — собирай да ешь.

Прилетела оса. И кружит, снует туда-сюда: чем бы полакомиться? Сыр — не то, помидор — не то... Наконец, выбрала яблоко. Быстро оползала его, шевеля усиками, нашла вмятинку и припала. Полосатое брюшко пульсирует, а вдоль него крылышки узенькие, как две оглобельки.

Я не гоню осу — тут уж трудно сказать, кто у кого в гостях. Муравей заполз — ему тоже почет и уважение. Муравьи — санитары леса. А осы — известно мне — истребляют мух. Так лучше обедать в компании с осой, хотя она и кусачая, чем с надоедливыми мухами.

На угощение осе я даже разрезал яблоко.

Маленькое птичье гнездышко, свитое корзиночкой из сухой травы, валялось на земле.

Кто-то сбросил с куста. Не задумываясь, одним махом скинул с ветки. А сколько было труда у птицы, чтобы построить свой дом-гнездо, выложить мягким, теплым пухом, собранным по клочочку!

Разные бывают гнезда: большие — вороньи, грачиные; сорока набрасывает сверху крышу из прутьев; ласточки лепят из глины; береговушки копают норы на отвесных берегах, к ним не сразу доберешься. А это гнездышко, уютное и теплое, покачивалось на ветке, зеленые листья прикрывали его от дождя, и наверняка была бы в нем большая семья. Но оно валяется на боку и словно укоряет прохожих: «Не стыдно? Обидели малую птицу, разорили большую семью».

Вхожу в лес. Над головой смыкаются ветви. Осматриваюсь. В тени и полумраке вижу оранжевый пятачок. Это волнушка. Нашел одну, она выказала вторую и третью.

Выбрался из ельника — наткнулся на сыроежку. Их я тоже не бракую: пусть слабенькая синявочка — а все грибнику прибавочка.

Сколько найдешь грибов, столько и поклонов отвесишь. Хорошему грибу — поклон; червивому — поклон, иначе его не распознаешь; поганке — поклон, если не отличишь ее от съедобного; листочку какому-нибудь — поклон, коль обманешься и примешь его за шляпку гриба.

Земляничке и костянике тоже поклон...

По тоненькому стебельку бежит пестрая божья коровка. Выше, выше — уж все цветы внизу, а она все бежит. Взбежала на метелочку: простор какой! Спинка у нее будто треснула — расправились крылышки, и она полетела.

Чтобы взлететь, божьи коровки всегда находят стартовую площадку. Посадишь ее на руку, она выбежит на край ладони либо на кончик пальца и — стартует. Если поднимется высоко и улетит вдаль — то, говорят, к хорошей погоде.

Мохнатый шмель навестил меня ранним утром. На листьях еще сверкала роса, а он уже принялся обшаривать розовые вьюнки. Проворно забирался внутрь и, пятясь, выкатывался из цветка мохнатым комочком.

Мне так и хотелось потрогать, погладить его. Но занятый шмель старательно гудел и, если задеть, небось, рассердился бы.

Однако шмели только пугают нас видом своим, а по характеру они добряки: не жалят и не кусают.

Шерстистый загривок у шмеля вытерся, словно бы мозоль у него, как у настоящего трудяги. Это оттого, что, добывая сладкие капельки, собирая пыльцу, шмели с силой расталкивают лепестки, упираясь в них загривком и спинкой.

А трудятся они с рассвета и допоздна. Порой даже в пасмурную и прохладную погоду.

В тесноте сорняков по задворкам разрастаются лопухи, они же репейники. Мощно раскидывая широкие листья, репейник глушит соседние растения и травы. Цепкий и хваткий, он не пропустит никого, лишь бы переселиться на новое место.

Зимой на закуржавелые сухие репьи садятся стайки птиц. Расклевывая колючки, они добывают семена.

Пусть репейник колюч да непригож, все же кое-кому и гож.

Перед белым грибом я встаю на колени. И, добираясь до него, приговариваю:

— Батюшка ты мой!

Срезаю и первым делом осматриваю гриб снизу. Ядреный! На крепкой белой ножке — муравей. Раскинул он лапки и в драку норовит вступить. Я благодарю муравья: гриб охранял! А он все равно драться хочет.

«Ну, коли так, поди, драчун, послужи другому грибу!» — дунул я на него, и. затерялся муравей в траве.

Муравьиные тропинки петляют в траве, разбегаются по лесу, и каждая ведет к муравейнику. По тропинкам движутся муравьи. Одни волокут насекомых во много раз больше себя. Другие тащат хвоинки, чешуйки семян, разный лесной мусор. Поднимают все это на муравейник.