Многие, годы искал и летней порой цветок с чудодейственной силой и нынче случайно наткнулся на него в дальнем углу поскотины возле Горельника. На низеньких тонких стеблях прямо-таки маками пламенели запашистые соцветия.

Собрался я вырыть тысячелистник из земли вместе с корнями и к себе в огород пересадить, уж и ножик достал, да раздумал и спрятал нож. Пускай остаются цветы на своем месте. Может статься, найдет их человек, которому они окажутся нужнее.

На задах, за сараями, ахнули два выстрела. Немного погодя еще и еще! Сороку, которая давно крутилась перед окнами и смоляным глазом косилась на корытце с кормом для уток, как ветром сдуло.

Выскакиваю на улицу. В переулке возле берез двое разглядывают что-то под ногами. Узнаю: сосед с сыном, живут через четыре дома от нас. Мальчик присел на корточки и говорит громко, почти ликующе: «Во, бьет, да, папка?!».

Подхожу. Какие-то не то тряпочки, не то клочья ваты рассыпаны по снегу. Пыжи от зарядов, наверно? Вглядываюсь... и перехватило дух, сделалось не по себе. Иссеченные дробью, на снегу лежат несколько чечеток, маленьких, безобидных, хлопотливых пичуг. Вид такой — будто птах измололи на мясорубке.

Чечетки с осени стали прилетать на две старые березы в нашем заулке. Кормились на ветках семенами из шишечек-семянок. Почему они облюбовали именно эти деревья и прилетали на них из леса? Одна и та же стайка наведывалась сюда или, пролетая мимо, присаживались разные — не знаю, но по утрам, выбегая к колодцу за водой, я частенько видел птах, слышал их мелодичные, тихие переклики. И вот — расплата за доверчивость...

«Зачем?!» — глянул я в глаза отцу. Сытое, почти квадратное красное лицо, нетрезвая ухмылка, глаза виляющие, тупые и ответ под стать глазам: «Вишь, ружье новое купил! Пристреливаем, пробуем. Если насчет документов — тут все оформлено, как следует». И сын за отцом, как эхо: «Ружье пробуем! Завтра на охоту пойдем!». Отец достает какие-то бумажки, трясет передо мной... Почему он все-таки оправдывается? Ведь, по его словам, «все оформлено как следует!».

Потом они поворачиваются и, не оглядываясь, уходят. Я стою под березами, смотрю на темные пятна на снегу. Думаю: «Появилось в деревне еще одно ружье. В кого-то выстрелит оно в следующий раз?».

В полумгле рослого ельника, постукивая о ветки, перед самым моим носом свалилась сверху большая шишка. Я подумал, что шишку обронила белка, и встал за ствол. Если на самом деле белка виновата, она не утерпит, спустится подобрать потерю. Скоро из веток донесся едва различимый шелест, и на нижнем сучке показался пепельно-голубой зверек. Белка сбежала по стволу, ухватила шишку в зубы и понесла назад, в плотный еловый шатер, где лущила семена.

Я огляделся и прямо перед собой увидел, что с соседнего дерева кто-то еще наблюдает за белкой. Поначалу я оторопел: глазенки смотрят, а хозяина не видать! Будто сама елка прозрела и настороженно следит за мной. С трудом различил обладательницу этих темных глазок-буравчиков — птаху величиной с наперсток. Прицепилась к стволу, притаилась... Она и одета под цвет еловой коры — спинка буроватая, брюшко с легкой белесиной. Тонюсенький, как иголка, носик чуток выгнут вниз. Перья в хвосте реденькие, точно половину их кто-то повыщипал. Невзрачный вид, что и говорить!

В какое-то мгновение птичка отцепилась от ствола, перепорхнула на другую елку. Присела в самом низу на комель и винтом-винтом шустро поскакала вверх, беспрестанно вставляя клювик-иголку в трещины на коре, поковыривая там, выискивая чего-то. Обследовала ствол, оглядела и дальше, к другому дереву порхнула. На лету по-мышиному тонкий голос подала: «Спи-спи-и...».

За свой едва внятный свист и носит птичка имя — пищуха. Совсем несправедливое имя! Можно подумать, только то и знает птаха, что пищать жалобно, на жизнь жаловаться. Труженицей беспримерной, старательницей — вернее ее назвать. День-деньской, пока не стемнеет, кружит и кружит пищуха в хвойном лесу. Осматривает елки, присаживается на сосны, не ленится заглянуть в пихтач и лиственничник.

Старательно ведет птица разведку. Осмотр дерева начинает обязательно от корня, цепляется острыми коготками, прыгает по стволу к веткам. Внимательно все проверит и перебирается дальше, снова садится под самый корень и скачет вверх.

Не беда, что мала работница и тонок клюв-иголочка. И с таким «инструментом» все трещинки, бороздки, изломы на коре проверяются добросовестно и никаким вредителям не поздоровится.

Ради интереса по часам заметил время. Минутная стрелка сделала полный круг, а малая охотница успела побывать на двух деревьях. Сколько же она облетит и осмотрит их за день!

Перепархивая к третьей, старой толстой ели, пищуха вновь подала озабоченный голосок. Вроде бы про себя удивилась: ого, дескать, вот где работы мне будет!

Так и запросилась на язык у меня пословица: «И мала словами, да крепка делами».

Из теплого дупла белку выжила на мороз старая сова-неясыть. Влетела перед утром, растопорщилась вся, глазищами-фонарями зыркнула и заныла жутко. Со страху метнулась белка в запасное отверстие, выскочила и пошла считать макушки.

Бежала долго, все казалось, что сова настигнет и сейчас вцепится в спинку железными когтями. Сбавила ход в плотном густом ельнике.

Поозиралась. Вот где доброе место. Ельник густ, и свежих шишек-семянок по деревьям много. Только елки все точно на подбор: свежие, здоровые, дупла в ельнике не найти. Белка отыскала дерево поветвистее, погуще. На одной широкой ветке концы загнула и заплела. Потом мелких лапок насламывала, закрыла ими все дырки. С еловых стволов мху наносила, утеплила гнездо изнутри, а от старой липы приволокла пучок мочалин и тоже заплела их изнутри в стенки. По бокам гнезда оставила две дырки — вход и выход. На ночь затекала их моховыми затычками.

Живет белка в ельнике, — спокойная, сытая у нее жизнь. Утром спустится на землю, от дерева к дереву побегает, поиграет. Потом идет на старую ель завтракать. Зрелые шишки на елке семян полны.

Внизу на снег слетели откуда-то два рябчика. Носятся друг за другом, играют в догонялки. Один рябчик разгорячился игрой, стал в снегу купаться. Плещется в снежной ванной — белыми фонтанчиками вспархивает из-под крыльев снег. Разошелся рябчик и об осторожности забыл.

«Непорядок это, — замечает острым глазом белка. — Играть играйте, но осторожность терять не надо. Много отыщется в лесу кривых когтей да острых зубов». Будто бы невзначай выронила белка из лапок шишку, прямо в крыло угодила рябчику.

Напуганные птицы мигом взлетели на деревья. Отряхнулись и запощипывали еловые почки. А внизу и точно: вылез из густого чапыжника на рябчиные наброды большущий зверь. Шерсть на шубе густая, искрасна-желтая и вся в коричневых пятнах.

Толстую морду зверь в снег окунул, долго внюхивался, фыркал сердито и усами шевелил. Замерла белка на ветке, рябчики присмирели — рысь внизу, коварный, злой хищник. Ей покажись только — беды не оберешься.

Но рысь не заметила белки и рябчиков; медленно, не слышно ступая мохнатыми лапами по снегу, убралась обратно в кусты. Рысь — зверина ночная, ей отсыпаться сейчас надо. И потянулась она на лежку.

Снова принялись птицы за почки, зверек — за шишки. Неожиданно рябчики сорвались, наперегонки полетели в еловую глушь, упали где-то и затаились. Чего бы им испугаться? Навострилась и белка... все вроде бы спокойно. Ан нет! Вон, на соседнем дереве струйкой просыпался снег, дрогнула ветка, крадется кто-то. Затихла белка и увидела: столбиком поднялась на мохнатой еловой лапке куница. Поднялась и спряталась тотчас. Ее, белку, выслеживает, не иначе.

Кинулась белка по стволу к макушке, перемахнула на другое дерево и все дальше, дальше скакала, не останавливалась. Куница ничего не видела. Она подкралась осторожно, соскочила на сучья, где только что сидела белка, и долго озиралась, выглядывая, куда могла подеваться добыча. А добыча была далеко.