В 1493 году Барселона узнавала о важном событии, случившемся в Лиссабоне или в Севилье, на седьмой-восьмой день, Флоренция получала об этом известие на одиннадцатый день, Франкфурт — спустя три недели, а в Краков оно могло дойти за полтора месяца.
Однако такое запоздание не вызывало ни малейшего раздражения на берегах Майна или у стен Вавеля. Поляки и немцы XV столетия полагали, что они живут в век великих скоростей, ведь во времена Генриха Птицелова или Болеслава Храброго новости доходили куда медленнее, и о кончине папы или дворцовом перевороте в Византии предки Коперника или Гутенберга доведывались на третий или четвертый месяц.
И если на мгновение перенестись в XV век и настроить душу на волну этого времени, то нетрудно будет прийти к выводу, что известия об открытиях Колумба расходились по странам Западной Европы в стремительном темпе.
Они вряд ли дошли до ломбардских пахарей, силезских рудокопов и английских йоменов, подобного рода новости не волновали простого европейца, который не знал грамоты и имел самое смутное представление о земном шаре. Но вести из Севильи и Барселоны возбуждали жгучий интерес в правящих кругах Венеции и Генуи, беспокоили царедворцев Генриха VII Английского, на все лады обсуждались флорентийскими и антверпенскими купцами и банкирами.
Невероятно малочисленны были в ту пору люди, причислявшие себя к ученому кругу, но они были между собой связаны очень крепко и изъяснялись на едином языке науки — латыни.
Не очень ясные вести о плавании трех кастильских кораблей к «Индиям», несомненно, горячо обсуждались в аудиториях Болоньи, Кракова, Сорбонны и Оксфорда. Новые и при этом богатые земли в тысяче лиг от берегов Европы, диковинные люди с кожей цвета бронзы, необычайные растения, птицы и звери, обнаруженные в этом плавании, — все это с трудом вмещалось в умы ученых мужей, взрывало их привычные представления о земной ойкумене.
И вместе с тем психологически и флорентийский банкир, и сорбоннский любомудр были уже подготовлены к неожиданным открытиям.
Рубежи старой ойкумены непрерывно раздвигались со времени Энрике Мореплавателя, пять лет назад пройден был мыс Доброй Надежды, к картам Птолемея, восстановленным его византийскими комментаторами два столетия назад, непрерывно добавляли tabula moderna — новые листы, на которые наносились контуры недавно открытых земель.
Поздней весной и летом 1493 года еще никто не решался утверждать, что Колумб нашел Новый Свет, еще непонятно было, как далеко на запад простираются гирлянды новообретенных островов, еще не рассеялось изумленное недоверие, с которым воспринимались необычные вести о плавании Адмирала Моря-Океана. Недаром же в апреле 1493 года прославленный ученый-гуманист Пьетро Мартир де Ангьера, упоминая о прибытии Колумба в Испанию, с пренебрежением писал: Colonus quidam occiduos adnavigavit ad littres usque Indicum — «Некто Колон дошел, как он полагает, до индийского берега» (86, 47). Однако именно в эту весну и в это лето, пока еще смутно, в сознании передовых европейцев зародилась мысль о великом значении открытия Колумба.
В главе «Северная интермедия» вскользь был затронут вопрос: действительно ли Колумб открыл Америку? «Северная интермедия» — это сомнительное плавание молодого генуэзца к берегам Исландии, это события 1477 года, которые нельзя даже считать прологом к великим свершением 1492 года. Вот почему мы не сочли возможным в рамках этой главы рассматривать сложную проблему приоритета в открытии Нового Света. Однако в заключительных разделах той части книги, которая посвящена первому плаванию Колумба, уместно снова вернуться к этой проблеме. Или, вернее, к этим проблемам, ибо требуется дать ответ на два вопроса: № 1. Действительно ли Колумб был первым европейцем, который дошел до берегов Америки? И № 2. Действительно ли в 1492 году он открыл эту часть света?
На первый вопрос ответ может быть дан лишь один: Колумб, бесспорно, был далеко не первым европейцем, побывавшим на американских землях.
Норманны, прославленные мореходы раннего средневековья, в IX веке достигли Исландии, в X столетии появились на берегах Гренландии — земли, несомненно, американской, а на рубеже X и XI веков добрались до страны Винланд, которую современные историки норманнских походов искали на побережье Северной Америки в интервале между Лабрадором и Новой Англией.
Подвиги северных Одиссеев были воспеты в исландских сагах, и герои этих саг, в том нет сомнения, — лица совершенно реальные. Один из них, Лейв Эйрикссон, или Лейв Счастливый, около 1000 года ходил в Винланд, и не исключена возможность, что его лет на десять опередил не менее смелый викинг Бьярни Херьюльфссон.
Где находилась страна Винланд, установить нелегко, но вполне вероятно, что кое-какие следы ее удалось в 1964 году обнаружить норвежскому исследователю Хельге Ингстаду. В местности Ланс-о-Мидоу на острове Ньюфаундленде Ингстад открыл древнее скандинавское поселение — фундаменты домов из затвердевшего дерна, следы кузницы и бани, каменное пряслице, гвозди, кусок бронзы, глыбы шлака и железной руды. По данным радиоуглеродного анализа, материальные остатки этого поселения датируются с диапазоном колебаний в 100–150 лет, и их можно отнести к IX–XI векам, то есть к эпохе Лейва Эйрикссона, хотя доказать, что именно Лейв и его люди строили в Ланс-о-Мидоу дома и плавили здесь железо, пока еще невозможно (9).
Конгресс США поспешил в 1965 году объявить день 9 октября днем Лейва Эйрикссона, первого европейца, дошедшего до берегов Северной Америки. Решение это представляется несколько преждевременным, во-первых, потому, что археологические работы на Ньюфаундленде еще не завершены, и, во-вторых, по той причине, что Лейв Эйрикссон может оказаться не первым скандинавом, вступившим на американский берег, честь эту, как уже упоминалось, некоторые историки приписывают Бьярни Херьюльфссону.
Однако конгресс прав в одном: подвиги смелых скандинавских мореплавателей, в исходе первого тысячелетия нашей эры побывавших на североамериканских берегах, заслуживают всеобщего признания.
В равной мере это относится и к потомкам Бьярни Херьюльфссона и Лейва Эйрикссона. Доподлинно известно, что в XI–XII веках они основали несколько поселений в Гренландии и что эти поселения существовали до конца XIV столетия.
Однако обретения норманнов были «открытиями в себе», сведения о походах в Гренландию и в страну Винланд распространялись в очень узком скандинавском ареале и не оказывали ни малейшего влияния на развитие географических представлений средневекового мира.
В этой связи как нельзя более справедливым нам кажется суждение видного советского историка-скандинависта А. Я. Гуревича (8, 159). «Даже посетив Америку, — пишет он, — и прожив несколько лет на одном из ее островов, норманны не открыли ее в том смысле, в каком открыл Америку Колумб: реальных последствий ни для американских индейцев, ни для эскимосов, ни для европейцев этот эпизод не имел. Никакой древненорманнской карты у Колумба не было, да и не могло быть, по той простой причине, что скандинавы эпохи викингов не умели чертить карт»[58].
Собственно говоря, приводя эти слова А. Я. Гуревича (а подобные же взгляды разделяют и крупнейшие советские историки географических открытий И. П. Магидович и М. А. Коган), мы даем ответ на второй вопрос, поставленный чуть выше: действительно ли Колумб в 1492 году открыл Америку?
Да, он и в самом деле совершил это великое открытие.
В 1491 году Европа не имела понятия о гигантской американской суше, которая вобрала в себя два материка и великое множество больших и малых островов.
В 1493 году Европа получила первые сведения о первых землях Америки, а четверть века спустя на картах мира четко проступили контуры Нового Света, и к трем частям света, известным с глубочайшей древности, добавилась четвертая часть, о которой решительно ничего не ведали античные географы и их средневековые комментаторы.
