Глухая и смутная тревога жила в душах этих невольных аргонавтов, и чем дальше отодвигались родные берега, тем беспокойней становилось на кораблях Колумбовой флотилии.
Начало пути
«Залив Кобыл» — уголок Атлантики между юго-западным выступом Пиренейского полуострова и Канарскими островами — был самой обжитой частью Моря-Океана, Колумб бывал в этих водах в пору своих гвинейских плаваний, а палосские моряки чувствовали себя здесь как дома. Переход к Канарским островам занял шесть дней, но благополучным он не был. Случилось происшествие, без которого редко обходятся авторы морских романов. В 1973 году такие происшествия считаются диверсиями, в 1492 году Колумб называл их кознями. На «Пинте» дважды, 6 и 7 августа, ломался руль. После второй поломки выяснилось, что рулевое управление требует полной замены, да к тому же еще в корпусе «Пинты» открылась течь.
«Полагают и подозревают, — говорится в дневнике первого плавания (24, 80), — что все это случилось из-за козней Гомеса Раскона и Кристобаля Кинтеро, которому принадлежала каравелла, потому что он не желал выйти в это плавание. И Адмирал говорит, что перед выходом в море было замечено, что эти люди строят козни и ковы».
Гомес Раскон был совладельцем «Пинты» и соумышленником главного «диверсанта» — Кинтеро. Надо полагать, что капитан «Пинты» Мартин Алонсо Пинсон прозрачно намекнул заговорщикам, какова будет их участь, в случае если подобные происшествия повторятся, и в дальнейшем на «Пинте» аварий больше не было. Однако поврежденный корабль нуждался в замене или ремонте, а поэтому решено было «идти к острову Гран-Канария, дабы там оставить каравеллу» (24, 80).
9 августа флотилия подошла к Канарским островам. В ту пору Кастилия утвердилась лишь на восточных и центральных островах этого архипелага — Лансароте, Гран-Канарии и Гомере. На самом большом из этих островов — Гран-Канарии правила вдова ленника королевы Изабеллы Хуана Фернандеса де Боабдильи, которая впоследствии, если верить земляку Адмирала и его спутнику по второму плаванию Микелю Кунео, была неравнодушна к первооткрывателю Нового Света.
«Пинта» отдала якорь у берегов Гран-Канарии, но противные ветры помешали пристать к этому острову «Санта-Марии» и «Нинье», и Адмирал увел оба эти корабля на Гомеру, куда прибыл 12 августа. Он надеялся заменить «Пинту» одним севильским кораблем, на котором где-то плавала донья Беатрис, но ни ее, ни этого корабля не дождался. Волей-неволей пришлось оставить во флотилии «Пинту». Ремонт «Пинты» затянулся и был закончен только в первых числах сентября, и тем временем Адмирал сменил оснастку на «Нинье» и поставил вместо косых парусов прямые.
В двадцатых числах августа Адмирал побывал на Гран-Канарии и по пути, проходя мимо острова Тенерифе и гигантского вулкана Пико-де-Тейде, «растолковал морякам, какова причина й основание такому огню, и слова свои подкрепил описанием горы Этны в Сицилии и многих других подобных же гор, которые довелось ему повидать» (58, 77).
Здесь, у подножия огнедышащей горы, которую суеверные моряки считали пастью дьявола, Колумб ошеломил свою аудиторию, объяснив ей суть вполне естественных причин грандиозных вулканических извержений. Недаром Александр Гумбольдт отметил, что великий мореплаватель был великим натуралистом, наделенным даром познавать загадочные явления природы. Он открыл законы атлантических течений, он обратил внимание на феномен магнитных склонений, он дал первое описание флоры и фауны новооткрытых земель Нового Света.
Правда, этот дар сочетался в нем с наивным и слепым преклонением перед боговдохновенным Ветхим заветом, правда, он свято верил авторитетам седой древности, утверждая, что мир мал, правда, у берегов Ориноко он искал земной рай, но ведь жил, думал и плавал он в XV веке, предпоследнем столетии средневековья…
В начале сентября Адмирал пополнил на Гомере запасы мяса, пресной воды и дров и в четверг, 6 сентября, вышел в море, взяв курс на запад. «Таким образом, — писал Фернандо Колон, — день 6 сентября 1492 года следует считать исходным днем этого предприятия и перехода через океан» (58, 78).
Только 7 сентября на море был штиль, с 8-го подули северо-восточные пассаты, свежие и благословенные ветры, попутные для плавания в западном направлении.
«В течение первых десяти дней (с 9 по 18 сентября) дул ровный восточный пассат, и флотилия продвинулась к западу на 1163 морские мили. Это был медовый месяц плавания», — пишет С. Э. Морисон. «Que era plazer grande el gusto de las mañanas» — «Как чудесен был вкус утра!» — записал Колумб в своем дневнике. Эти слова тронут сердце любого, кто только плавал в пассатах, — ему придут на память и прелесть утренней зари, бросающей розовые отсветы на облака и паруса, он вспомнит и нечто такое, чего не было у Колумба, — первую чашку кофе. Каравеллы шли по северной границе северовосточных пассатов, где ветер только начинает взрывать воду, и море было спокойным, а воздух, как отметил Адмирал в своем дневнике, «был как в Андалузии в апреле, не хватало только пения соловья» (22, 52).
Корабли шли на запад необыкновенно быстро, случалось, что за сутки они пробегали по 60 лиг, а 60 лиг — это около 150 морских миль[49].
Пожалуй, шли они даже слишком быстро! С каждым днем отдалялась флотилия от родных берегов, а Морю-Океану не было конца, и на кораблях нарастала тревога. Адмирал, однако, нашел способ успокоить команду.
В воскресенье, 9 сентября, в дневнике было отмечено: «Прошли за день 15 лиг, Адмирал принял решение отсчитывать доли пути меньше, чем проходили в действительности, в том случае, если плавание оказалось бы длительным, чтобы людьми не овладевали страх и растерянность» (24, 81).
На следующий день вместо 60 лиг, пройденных за сутки, объявили экипажу 48 лиг.
Так заведена была «двойная бухгалтерия», так отныне вели истинную и обманную, запись пройденным дистанциям.
У Адмирала совесть была чиста. Сама церковь, всемогущая и непогрешимая, оправдывает «ложь во спасение». В данном же случае от поведения участников экспедиции зависело, быть ей или не быть.
В четверг, 13 сентября, взбунтовались стрелки компаса. «В первые часы ночи, — писал Фернандо Колон, — компасные иглы отошли на северо-восток на полчетверти [четверть 11¼ градуса], а к утру они отошли еще на полчетверти, и отсюда он, Адмирал, заключил, что стрелка глядит не на звезду, которую называют Полярной, а в другую точку, определенную, но невидимую. Это отклонение, до той поры никому не ведомое, по праву вызвало удивление, и еще больше изумило оно на третий день, когда от тех мест прошли сто лиг и стрелки в начале ночи отошли на целую четверть, а к утру снова показывали в то место, где находилась Полярная звезда» (58, 78).
Это было явление магнитного склонения, и Колумб сразу же сообразил, что не везде и не всегда стрелка компаса точно указывает на север. Отныне он постоянно сверял по Полярной звезде показания путеводного прибора.
Богу хвала, 16 сентября появилось «множество пучков зеленой травы, и, как можно было судить по ее виду, трава эта лишь недавно была оторвана от земли. Поэтому все полагали, что корабли, находятся вблизи какого-то острова, и, по мнению Адмирала, это был именно остров, а не материк. Он говорит: «Материк лежит еще дальше» (24, 82–83).
Итак, корабли подошли к неведомому острову. Быть может, к таинственному острову Антилье, быть может, к не менее загадочному острову Семи городов…
Саргассово море
Да, трава была зеленая и свежая, и становилось ее все больше и больше, но лот всякий раз, когда бросали его в воду (удивительно прозрачную и голубую, как небо), дна не доставал.
Где там! Свинцовое грузило уходило в пучину, двести саженей линя вытравили впустую, и морякам невдомек было, что даже на двух тысячах саженей лот не достанет дна. Корабли вступили в Саргассово море, в море без берегов, тихую океанскую заводь, окольцованную великими атлантическими течениями. Стаи морских птиц пасутся здесь на бездонных лугах. Огромные скопления саргассовых водорослей странствуют в этом море по воле волн, по прихоти переменчивых ветров. Порой кажется, будто на пенистых гребнях колышутся морские виноградники. Подобны лозам длинные зеленовато-бурые плети, и часто они усеяны крупными «виноградинами» — полыми поплавками, которые удерживают на воде эти блуждающие заросли.
