К несчастью для Жаклин д'Эскоман, у нее не сохранилась эта записка от Генриетты д'Антрэг. Более того, она утверждала, что Равальяк в порыве угрызений совести или от страха сломал лезвие своего ножа, вонзив его между плитами, которыми был выложен пол в некой комнате. Ей указали на то, что в той комнате был паркет, а вовсе не выложенный плитами пол. Более того, вызывало сомнение, что Равальяк так запросто рассказывал о своих планах, к тому же за год до их осуществления. Ведь она утверждала, что дело происходило в 1609 г. Видимо, она добавляла кое-что от себя, чтобы ввести в заблуждение судей.
Из этих подробностей, оборачивавшихся против нее, члены парламента, допущенные ко двору, сумели извлечь выгоду. Те же из них, которые стремились лишь вершить правосудие, боялись поставить регентшу Марию Медичи, королеву Франции, в ситуацию, угрожавшую новой опустошительной гражданской войной. Поэтому 5 марта 1611 г. они вынесли возмутительное решение: дело откладывалось с учетом высокопоставленного положения обвиняемых, и обвинительница одна оставалась в тюрьме.
Пьер де Л'Этуаль в своем "Журнале Генриха IV" сказал об этом так: "Посягнув на великих мира сего во имя общего блага, схлопочешь лишь побои!"
Убедиться в этом пришлось и Ашиллу де Арлею, которого сменил на его посту де Верден, его коллега, происходивший из той же семьи, что и Катрин де Верден, которую Генрих, в то время еще Наваррский, бросился лишать девственности в ее Лонгжанском аббатстве, покуда его войска осаждали Париж, 17 лет назад. Поводом для смещения де Арлея послужило мнение, что он перестал справляться с обязанностями председателя парламента из-за своего преклонного возраста, плохого зрения и ослабления слуха (из письма нунция Убальдини от 29 марта 1611 г.).
Но он давно уже вызывал подозрения у происпанской и проватиканской группировок. В самом деле, когда-то он предал осуждению уже упомянутые творения иезуита Марианны, ратующие за цареубийство, а также не менее красноречивого иезуита Робера Беллармена, который в своей публикации "О суверенной власти папы" писал: "Когда церковь, отторгнув принца после тщетных отеческих укоров от причастия верующих, освобождает в случае необходимости его подданных от клятвы на верность и в конце концов низлагает упорствующего в своих заблуждениях суверена, тогда кто-то должен исполнить ее волю".
Яснее не скажешь. Этот апологет цареубийства был в 1930 г. Римом канонизирован и провозглашен "учителем церкви".
К великому сожалению, папа Пий XII не напомнил об этих принципах германскому духовенству, когда оно подписало конкордат с правительством Адольфа Гитлера, вменявший своим епископам в обязанность принесение клятвы верности нацистскому государству.
Когда Жан Шатель был приговорен к смерти и казнен, папа издал эдикт, резко порицавший этот приговор. А парламент под председательством Ашилла де Арлея приказал публично сжечь папский эдикт, как посягавший на всякое понятие правосудия и превозносящий убийство.
Можно вообразить себе ярость папы Сикста V, который уже подготовил другой заговор в Англии в 1587 г. с целью убийства королевы Елизаветы, ранее также отлученной от церкви его предшественником Пием V, бывшим великим инквизитором. Такая дерзость со стороны парламента и Ашилла де Арлея привела в ужас летописцев тех времен, вплоть до того, что ни один из них так и не решился описать сожжение папского указа. След этого события был обнаружен в архивах Ватикана лишь в наши дни, то есть три века спустя. Но вернемся к нашей истории.
Прошло четыре месяца. Жаклин д'Эскоман по-прежнему сидела в тюрьме. Надо было наконец вынести приговор и ей. По логике вещей и по юридическим законам того времени, ее должны были либо повесить за лжесвидетельство, либо оправдать. Но во втором случае ее обвинения остались бы в силе. А что было делать с великими мира сего, если против них выдвигались подобные обвинения?
Через некоторых своих ставленников в парламенте д'Эпернон решительно требовал смертного приговора для нее. Ему это не удалось, и девятью голосами против девяти Жаклин д'Эскоман была приговорена к пожизненному заключению. Для того чтобы поскорее ее умертвить, ее замуровали в нечто вроде узкой ниши в Консьержери, в которой было маленькое отверстие, достаточное для того, чтобы передавать ей хлеб и воду, но далеко не достаточное для того, чтобы выветривался запах испражнений. Она пробыла там вплоть до 1617 г., то есть в течение шести долгих лет, до того момента, когда Шарль д'Альбер де Люинь, выходец из тосканской семьи, носившей имя Томазо Альберти и в XV веке обосновавшейся в Венессинском графстве, стал первым министром Людовика XIII, который также сделал его герцогом и пэром в награду за его искусство соколиной охоты.
В тот год Шарль д'Альбер де Люинь приказал перевезти Жаклин д'Эскоман из Консьержери в монастырь Раскаявшихся девиц и поместить ее в новую одиночную и такую же узкую камеру, где она была замурована уже навеки. Ее заключение в женский монастырь еще надежнее исключало любое сношение с внешним миром. Там она и скончалась в невообразимой грязи, посреди своих испражнений и раздетая догола.
Нужно сказать, что де Люинь, выходец из мелкого дворянства, воспитанный при дворе, где он был пажом Генриха IV, затем "начальником Королевской соколиной охоты", стал пэром и герцогом, а потом коннетаблем, не имея никакого военного образования, а лишь благодаря дружбе с 14-летним королем Людовиком XIII, и в интересах этого придворного было вызывать недовольство знатных вельмож двора.
Он женился на Мари де Роан-Монбазон, ставшей впоследствии знаменитой под именем своего второго мужа, герцога де Шеврёз, участвуя во всех заговорах своего супруга, а также прославившись своими бесчисленными любовными подвигами.
Между прочим, Мари де Роан-Монбазон была дочерью Эркюля де Роана, герцога де Монбазона, сопровождавшего Генриха IV среди прочих придворных в карете в тот роковой день 14 мая 1610 г. И, допуская, что ее отец не был замешан в заговоре, он тем не менее был другом герцога д'Эпернона. Де Люинь, будучи любезным зятем, не пошел бы, разумеется, на освобождение Жаклин д'Эскоман. Напротив, он принял все необходимые меры для того, чтобы еще надежнее заставить ее замолчать.
Но, однако, б мая 1616 г., когда Мария Медичи подписывала в Лудене договор с Конде, восставшими принцами и Генеральными штатами, молодой Людовик XIII, два года назад достигший совершеннолетия, заявил и обещал следующее: "Будет проведено новое расследование причин смерти короля, моего отца…"
Но монархии устроены так, что короли сами являются пленниками в центре паутины под названием «двор». И крайне редко удается им иметь точные сведения о том, что происходит в самом низу, вдали от их славы.
Дворец правосудия, бывший Дворец короля, ставший Парламентским дворцом, был таинственным образом подожжен в 1618 г. Общественное мнение, не колеблясь ни минуты, заключило: пожар был устроен с целью уничтожения материалов процесса Равальяка и Жаклин д'Эскоман. И действительно, все документы исчезли. Альбер де Люинь, являвшийся тогда первым министром, был обвинен в поджоге с целью предания полному забвению обвинений Жаклин д'Эскоман. Как бы то ни было, по словам Филиппа Эрланже, бесполезно пытаться искать соответствующие исторические документы в архивах Вены, Брюсселя (перенесенных затем в Вену), Симанкаса (Испания), Турина, Гааги, так как ни одного документа по этому делу за период с конца апреля по 1 июля 1610 г. вообще не существует.
Лишь в "Большом хранилище" в Венеции и в тайных архивах Ватикана привилегированные историки смогли отыскать документы, дающие формальное описание закулисных действий различных политических и религиозных сил, которые, проявив упорство и не падая духом, сумели организовать убийство того, кто должен был войти в историю под вполне заслуженным прозвищем Похотливый Разбойник.
И, как уже говорилось, в понедельник 12 декабря 1622 г. в Лионском соборе в присутствии Марии Медичи, возвратившейся из своего изгнания в Блуа и вновь введенной в Государственный совет благодаря стараниям своего советника Армана дю Плесси де Ришелье, которого она сделала кардиналом, и в присутствии всего королевского двора Габриэль-Анжелика, незаконнорожденная дочь Генриxa IV и Генриетты д'Антрэг, маркизы де Вернейль, обвенчалась с Бернаром де Ногаре, маркизом де Ла Валеттом, сыном герцога д'Эпернона.
