Через несколько дней Жаклин д'Эскоман представила во дворец правосудия написанное по всей форме обвинение против герцога д'Эпернона и Генриетты д'Антрэг под названием "Истинный манифест по поводу смерти Генриха IV".
Жаклин сразу же оказалась в тюрьме, а затем она была отправлена в монастырь. 15 января 1611 г., выйдя из него, она направилась к королеве Маргарите, которая когда-то отказалась взять ее к себе в услужение. Добившись того, что ее согласились принять и выслушать, она рассказала все, что знала о д'Эперноне и Генриетте д'Антрэг, сообщила, что принимала Равальяка по рекомендации последней, когда та была в Маркусси, а также то, что временно жила у мадемуазель дю Тийе.
Маргарита де Валуа, бывшая супруга Генриха IV, не сохранила добрых воспоминаний о своем муже, который хотел подстроить ей, как он выражался, «каверзу» и не заботился об обуздании своих сексуальных бесчинств. Она попросила Жаклин д'Эскомак зайти к ней вновь на следующий день. А на следующий день, 17 января 1611., когда она стала повторять в подробностях свой рассказ, Мария Медичи, королева Франции, коронованная накануне убийства своего супруга, и регентша королевства, была поставлена в известность. За портьерой подслушивали верные ей люди: вездесущий д'Эпернон и Пьер Жаннен. Последний, бывший лигист и бывший советник герцога де Майенна, главы "Священной лиги", которого Мария Медичи назначила в 161 б г. суперинтендантом финансов, отнюдь не симпатизировал Жаклин д'Эскоман.
По его приказу она была арестована и препровождена в Консьержери. Это не только не утолило ее жажду справедливости, но и вдохновило на немедленное сочинение нового обвинения, гласившего, что по приказу маркизы де Венейль был отравлен Тома Робер, прево из Питивье, который находился в тюрьме, куда он был заключен после убийства короля. Выслуживаясь перед семейством д'Антрэг, он допустил неосторожность, сообщив об убийстве Генриха IV еще в тот момент, когда оно только совершалось! Обвиненный в связи с этим в сообщничестве, он мог заговорить под «пыткой». Генриетта д'Антрэг заставила его замолчать навсегда.
Было решено устроить очную ставку мадемуазель дю Тийе и Жаклин д'Эскоман. Очная ставка обернулась в пользу последней. Слуга дю Тийе подтвердил обвинение д'Эскоман в том, что его хозяйка "содержала Равальяка во время его пребывания в Париже". И дю Тийе была вынуждена признать сей факт. Эта важная подробность осталась бы неизвестной, если бы мы не обнаружили ее в переписке Фоскарини, посла Венеции, который сообщил ее сенату Светлейшей республики (т. е. Венеции. – Прим. ред.).
Поэтому Пьер де Л'Этуаль в своем "Журнале Генриха IV", говоря о Жаклин д'Эскоман, отмечал: "Она хорошо и разумно говорит, будучи решительной, твердой и постоянной, без всяких отклонений в своих ответах и обвинениях, подкрепленных очень вескими доказательствами, что очень удивляет судей".
Нужно сказать, что обвиняемая не шла напролом. Как следует из тех же писем венецианского посла в сенат, она утверждала, что "Равальяк очень часто наведывался к мадемуазель дю Тийе, фаворитке герцога, что маркиза де Вернейль играла важную роль в этом деле, так как надеялась, что оно перерастет в восстание в королевстве, что тогда на ней женится герцог де Гиз, что ее объявят регентшей, ее юного сына, герцога де Вернейля – королем, а герцога д'Эпернона – констаблем и что она располагает доказательствами этих истин".
В письме от 18 января 1611 г. Фоскарини заявлял: "Пока непонятно, почему так поступает вышеназванная мадемуазель: из-за своего безумия или из желания опорочить герцога д'Эпернона и всех остальных".
Чтобы пустить следствие по ложному следу, прокурор Ла Гель по приказу королевского двора обвинил д'Эскоман в "колдовстве, изготовлении фальшивых денег и прочих преступлениях". Разразился такой скандал, что Первый председатель суда Ашилл де Арлей приказал прокурору удалиться. Тогда главный адвокат Сервен потребовал ареста герцога д'Эпернона, но, видимо, его не поддержали, и судьи перенесли обсуждение этого требования на другой день под предлогом того, что "ввиду важности данного вопроса необходимы более зрелые размышления" (см.: Письмо Фоскарини сенату Венеции).
Узнав о требовании арестовать его, д'Эпернон пришел в ярость и пригрозил главному адвокату, что убьет его.
30 января 1611 г. Первый председатель Ашилл де Арлей вызвал к себе домой маркизу де Вернейль и допрашивал ее пять часов подряд. Узнав об этом, Мария Медичи послала спросить у де Арлея, что он думает о данном процессе. Ответ был весьма красноречив, хотя и очень таинствен: "Скажите королеве, – ответил де Арлей посыльному, – что Бог определил мне жить в этом веке для того, чтобы видеть и слышать странные вещи, которые, я думал, мне никогда в жизни не доведется увидеть или услышать". [127]
Дворянин-посыльный, желая понять его намерения, чтобы доложить о них королеве, лицемерно заметил ему, что нет никаких доказательств, подтверждающих обвинения, выдвинутые Жаклин д'Эскоман. Вответ на это Ашилл деАрлей, воздев руки к небу, возразил:
"Доказательства? Их даже слишком много!"
Такой оборот дела никак не мог успокоить д'Эпернона, который уже видел себя раздираемым на части четырьмя лошадьми после обычных и специальных пыток, после пыток раскаленными щипцами с различными сопутствующими приспособлениями. Изо дня в день он с бьющимся сердцем вопрошал Антуана Сегье, главного адвоката парижского парламента, о ходе расследования. Наконец, однажды он осмелился обратиться к самому Ашиллу де Арлею. Но, будучи ничтожным гордецом, явился к нему в сапогах при шпорах, со шпагой на боку и привел своей наглостью в негодование Первого председателя. Принят он был, соответственно, хуже некуда:
– Мне нечего вам сказать, я ваш судья…
– Но я имел дерзость прийти к вам, чтобы найти в вашем лице друга…
– У меня нет друзей. Я буду судить вас по справедливости, довольствуйтесь этим.
Д'Эпернон пошел жаловаться королеве, которая попросила Ашилла де Арлея не обходиться столь сурово с герцогом и пэром. Но шло время, и в следственном досье скапливались факты, настолько серьезные, что судьи решили впредь вести расследование, тайно договорившись поклясться на Евангелии в том, что они никому ничего не будут сообщать о ходе следствия. Но нет такой клятвы, которая не могла бы быть куплена за золото. Поэтому тайные агенты Светлейшей республики продолжали получать сведения, которые, к счастью, не затерялись. Так, в письме от 2 февраля 1611 г. венецианский посол Фоскарини информировал сенат о главном признании дю Тийе:
"Мадемуазель дю Тийе созналась в том, что она была знакома с убийцей короля, которому она неоднократно давала средства на жизнь. Этому моменту судьи придают большое значение. Парламент проявляет решимость продолжать расследование и добраться до самой сути совершенного злодейства. Но многие считают, что силы, направлявшие и уводившие в сторону следствие, по-прежнему не дремлют. Д'Эскоман рассуждает очень здраво, и никто больше не утверждает, что ею движет безумие".
Тогда парламент попытался включить ее в группу подозреваемых, учинив ей допрос о ее собственных отношениях с Равальяком. Вот что произошло, по ее показаниям, несколько дней спустя после Рождества 1608 г. и мессы в церкви Сен-Жан-де-ля-Грев:
"Через несколько дней маркиза де Вернейль направила ко мне в Париж Равальяка, прибывшего из Маркусси, где находилась и она сама. Он вручил мне письмо, в котором говорилось: "Госпожа д'Эскоман, посылаю к Вам этого человека в сопровождении Этьена, лакея моего отца. Рекомендую Вам его, позаботьтесь о нем". Я приняла Равальяка, не пытаясь выяснить, кто он, накормила его ужином и направила переночевать в город к некоему Ла Ривьеру, наперснику моей хозяйки. Однажды, когда Равальяк пришел обедать, я спросила у него, отчего маркиза питает к нему интерес. Он ответил, что причиной тому – его участие в делах герцога д'Эпернона. Успокоившись, я пошла за бумагами, намереваясь попросить его внести ясность в одно дело. Вернувшись, я увидела, что он исчез. Удивленная всеми этими странностями, я попыталась войти в доверие к сообщникам, чтобы побольше узнать".