Мария сильно изменилась за время плена, однако не растеряла своей красоты. Лицо ее, будто высеченное из мрамора, было бледным, глаза лихорадочно блестели, на длинных ресницах застыли слезы.

При виде своего истязателя она не испугалась, едва заметным движением выразив свой гнев и презрение. Затем шагнула к радже и вызывающе крикнула:

— Что угодно вам? Вы хотите опять меня терзать, я не заслужила такого обращения! Это бесчестно, Это, наконец, подло.

— Разве повторять вам уверения в любви — значит терзать вас, Мария?

— Разумеется. Ваша любовь для меня — оскорбление, и я не могу разделить се, не сделавшись самым презренным, самым низким существом.

— О, вы не познали моей страсти, Мария!

— И не хочу познавать.

— О, если бы вы знали…

— Не желаю знать.

— Выслушайте меня…

— Не хочу и слушать.

Дургаль–Саиб гневно топнул ногой:

— Однако я буду говорить, и волей–неволей слова мои достигнут вашего слуха. Вы обвиняете меня в вероломстве и жестокости, а сами разве не попираете ногами мое сердце? Я не виноват, что сердце мое пылает любовью к вам, виновата ваша ослепительная красота. Вина моя состоит лишь в том, что я не слеп. Вы говорите о позоре, но разве позор разделить имя, почет, богатство и власть знатного принца?

— Я отказываюсь, — перебила его Мария, — и так будет всегда.

— Вы недоверчивы, Мария, и мои искренние чувства принимаете за обман, коварство и измену. В сторону — неразумные опасения. Я согласен связать свою судьбу с вашей, исполнив обряд вашей веры. Христианская религия не допускает многоженства, и я по одному нашему слову отошлю всех женщин моего гарема. Вы видите, Мария, что любовь моя непритворна… я не лицемерю, когда говорю, что горю желанием назвать вас моей женой.

— Вы знаете, что это немыслимо, — возразила Мария.

— Почему?

— Потому что сердце мое принадлежит Джорджу Малькольму.

— Он умер! — заметил Дургаль–Саиб.

— От руки вашей, не так ли?

— И в чем же тут грех — соперник устранен!

— Если Джордж Малькольм жив — я его невеста, если он умер — я его вдова! — убежденно произнесла Мария.

— Трудно в ваши лета похоронить сердце, оно еще оживет и будет принадлежать мне.

Мария презрительно, в упор взглянула на Дургаль–Саиба.

— Вы обладаете тайной превращения презрения и ненависти в любовь?

Слова эти вызвали молнию гнева, уже давно скопившегося в сердце раджи. Лицо его вспыхнуло, глаза сверкнули, он выпрямился и крикнул хриплым, дрожащим голосом:

— Ты пренебрегаешь мной, безумная, берегись!

— Я не боюсь, — остудила его пыл Мария, — Бог сбережет меня!

— Ты забываешь, что ты в моих руках.

— Это я всегда помню, как и то, что и вы в руках Божьих.

— Я молю, когда могу приказывать, — возмутился раджа, — я унижаюсь… остерегайтесь, Мария.

— Что можете вы мне сделать? Убить? Тогда делайте это черное дело… Но любви своей я вам не отдам.

— Тогда я убью вас, если вы будете сопротивляться.

— Ну так убейте! Смерть будет для меня благодеянием. Я буду благословлять вас, Дургаль. Смерть соединит меня с Джорджем.

Раджа стоял ошеломленный, не в силах произнести ни единого слова. Наконец, придя в себя, он спросил:

— Значит, между моей любовью и смертью вы выберете…

— Смерть! — ответила девушка, — поверьте, что я, не колеблясь, исполню это.

— Так пусть исполнится ваше желание!

Мария предала мысленно свою душу Богу, ожидая, что вот сейчас Дургаль–Саиб кинется на нее с кинжалом, выхватив его из–за пояса.

Но ожидания ее не сбылись. Раджа приблизился к столу и ударил в тамбр. Занавесь раздвинулась, и вошла Миндра с подносом в руках.

— Поставь на стол, — приказал раджа, — и удались.

Служанка исполнила приказание. Раджа пристально взглянул на Марию, ее прекрасные глаза выдержали этот взгляд. Дургаль–Саиб по этому ясному взору, исполненному мученической решимости, понял, что она не сдастся и что всякая дальнейшая попытка сближения будет безуспешной. Поэтому он немедленно приступил к делу. Приблизившись к столу, наполнил стакан жидкостью, находящейся во флаконе.

— Выпейте это! — обратился он к Марии.

— Здесь смерть? — спросила она.

— Да, смерть, но вы можете еще избежать ее. Решайтесь, и жизнь ваша наполнится счастьем и богатством.

Мария схватила стакан и залпом осушила его.

— О, я свободна! — воскликнула она с видом торжества, бросив стакан к ногам Дургаля.

— Я умру, убитая вами, как умер мой жених, проклятие вам, Дургаль–Саиб!

Прошло две секунды, Марии казалось, что сердце ее замирает и смертельный холод охватывает ее тело. Дургаль пристально смотрел на нее, и губы его искривились саркастической усмешкой.

— Вы пугаете меня, отравляете мои последние минуты, не смотрите на меня так, — потребовала Мария, — дайте умереть спокойно!

— Умереть! — повторил с насмешкой раджа. — Вы уверены в этом? Да бросьте!

— Что со мной? — разговаривала сама с собой девушка, хватаясь руками за голову, — я вас слышу, но не понимаю. Что произошло?

— Хочу сказать, что бросились, желая умереть, в приготовленную для вас ловушку.

— Ловушку? — повторила Мария с ужасом.

— Да, искусно приготовленную для того, чтобы вы не могли ускользнуть. Не смерть заключалась в этом напитке, Мария Бюртель, а бессилие! Пройдет несколько минут, и будучи в полном сознании вы станете моей вещью, причем совершенно без сопротивления. Ненависть ваша не поможет на этот раз, даже без насилия станете моей. Где же теперь ваше сопротивление, гордая англичанка?

Мария вскрикнула, пораженная такой наглой откровенностью. В этом крике слились безысходная тоска и безудержное отчаяние. Она не хотела верить происшедшему, решив бороться против непреодолимого страха или бежать без оглядки куда глаза глядят.

Раджа не препятствовал ее попытке, он был уверен в результате.

И в самом деле, Мария не сделала и двух шагов, как остановилась. Ей показалось, что мраморные плиты пола ускользают из–под ее ног. Она боролась с собой, искала средство поразить себя и не находила. Страшное физическое и нравственное оцепенение, предсказанное Дургаль–Саибом, овладело ее душой и телом. Руки, как плети, безвольно опустились, зрачки стали неподвижными, дрожь пронзила мышцы. Она перестала бороться и думать, обратившись в статую из плоти и крови с неопределенным сознанием и парализованной волей.

Раджа взял Марию на руки и положил ее на один из диванов. Его глаза выражали дикое торжество и нетерпение. Мария не произнесла ни слова, не сделала ни малейшего движения.

Ее можно было принять за мертвую по страшной бледности лица, но глаза ее были открыты, и из их уголков текли слезы.

Дургаль–Саиб сделал шаг назад и, бросив на жертву торжествующий взгляд, радостно вымолвил:

— Ты теперь моя, Мария, и ни боги, ни люди не вырвут тебя из моих объятий.

— Лжешь, развратник! — раздался мужской голос, и из–за откинутой занавеси появился Джордж Малькольм с кинжалом за поясом и револьвером в руках.

Дургаль–Саиб, несмотря на еще не смытый с лица англичанина грим, узнал своего противника и злобно прорычал:

— Джордж Малькольм?!

— Да, это я! Вопреки всем вашим зверствам и планам. Я пришел освободить из твоих лап ту, которую люблю.

— Это тебе сделать не удастся, — дико крикнул раджа.

— Ты ворвался в мой дом и здесь найдешь свою смерть!

— Ты думаешь?

Дургаль–Саиб уже протянул руку к тамбуру, но Джордж, направив на него револьвер, заметил:

— Берегись, при малейшей попытке поднять тревогу ты будешь убит еще до того, как кто–то успеет прийти сюда.

Рука раджи опустилась.

— Так–то лучше!

— Вы хотите моей смерти?

— Вы сами думаете иначе, хотя и говорите это, — перебил Джордж, — убийство — удел таких тварей, как принцесса Джелла и раджа Дургаль–Саиб.

— Зачем тогда вы пришли сюда?

— Повторяю, чтобы освободить свою невесту, Марию Бюртель.