— Темнишь, бес! Темнишь да водишь! — яростно кинулся к яме Десняк.

— Ой, грозец-молодец! — захихикал призрак, вновь обращаясь в дымное облако. — Грозцы-то грозят, а жильцы живут — о-хо-хо!..

— Где… живут? — прошептал Десняк, останавливаясь на краю ямы.

— Там, куда тебе ходу нет, — сказал старец.

— Да не больно-то мне туда и хотелось, — усмехнулся Десняк, — я так, больше из интересу спросил.

— Ах так! — воскликнул старец. — Ну так знай: будет тебе интерес, когда в мое место пойдешь!

— А какая мне в том корысть… — начал было Десняк, но тут облако сгустилось, и призрак так глянул ему в лицо, что голова пошла кругом, дыхание пресеклось и перед глазами поплыл туман. Когда он разошелся, Десняк увидел, что его Милка стоит против городских ворот, а сам он сидит в седле задом наперед и, зажав в горсти конец лошадиного хвоста, вычесывает его крупным черепаховым гребнем с перламутровыми рыбками по спинке.

Хохот стражников привел Десняка в чувство. Он переломил в пальцах спинку гребня, выпустил из руки лошадиный хвост и, кольнув Милкин круп черепаховым осколком, пустил кобылу в галоп. Проскакивая под аркой городских ворот, он погрозил хохочущим стражникам кулаком, перекрутился на седле, схватил поводья и так яростно всадил шпоры в лошадиные бока, что Милка зло выкатила на седока лиловый глаз, заржала и, высоко подбросив широкий зад, едва не выкинула всадника из седла.

После встречи с отшельником Десняк две ночи спал спокойно, а на третью все же решился подняться на башню, запереться в каморке и взять с полки «Книгу предчувствий и предсказаний», найденную неким искателем древностей в одном из подвалов Мертвого Города. Но прежде чем раскрыть ее, Десняк положил перед собой несколько липовых табличек, покрытых тонким восковым налетом, и по памяти нацарапал на них все, что говорил ему лесной отшельник. Теперь оставалось лишь раскрыть в «Книге» нужные страницы и, найдя на рисунке или в тексте пустые места, заполнить их загадочными высказываниями старца.

Но едва он перевернул титульный лист с изображением Древа Мудрости, как воздух в каморке затрепетал от легких беспорядочных сквознячков, и все страницы, сорвавшись с переплета, закружились над столом, подобно огромным бабочкам с тяжелыми хрустящими крыльями.

— Опять ты ищешь там, где не прятал! — услышал Десняк строгий голос старца. — Он придет сам, воин с ясным, бестрепетным взглядом, и никто, даже Смерть, не смутит Его! Он пронзит ее черный лик своим светлым взором и воскресит из праха пленников Вечной Тьмы, ибо Его Время превыше Темной Вечности!

— Имя? — прошептал Десняк, быстро оглянувшись на дверь.

— Зачем тебе знать Его имя? — так же тихо прошелестело в душном воздухе.

— Как зачем? — удивился Десняк. — Кто ж Его тогда узнает?.. Кто встретит?.. Кто проложит пути?..

— Найдутся такие, кто и без имени встретит! — суровым голосом ответил старец. — Те, кто не с небес знамений ищет, не книжной премудростью богатеет, но видит Истину в сердце своем!

— А что будет со мной, когда Он явится? — прошептал Десняк, оглядываясь по сторонам.

— Вышел сеятель сеяти семена своя, и упало одно семя на камни придорожные, прилетела птица, клюнула — и нет его! — ответил старец протяжным, затихающим голосом.

— Какой еще сеятель?! Какая птица! — заорал Десняк. — Сам ты семя крапивное! Аспид подколодный!..

Но ответом на его яростный крик была тишина, и только мышь прошуршала среди берестяных свитков, беспорядочно сваленных в дальнем углу стола. Десняк поднял голову и увидел, что вылетевшие из книжного переплета листы все еще парят под потолком, шелестя обтрепанными углами. Он распахнул обе половины тяжелой кожаной обложки, а когда листы, подобно летучим мышам, спустились к столу и в прежнем порядке приросли к шершавому валику корешка, осторожно закрыл книгу и замкнул ее тисненые створки на три серебряные застежки.

Все эти подробности одна за другой всплывали в измученном бессонницей мозгу Десняка, пока он возвращался домой в шатком скрипучем возке, туго обтянутом лосиными шкурами и до половины прикрытом тяжелой медвежьей полостью.

Он почти не удивился, когда въехал в ворота и увидел с десяток рысьяков, со скучающими лицами сидящих на крыльце терема. Кучер резко рванул вожжи и оглянулся на Десняка, готовый по первому его знаку развернуть сани и, выскочив из ворот, пустить жеребца во весь мах. Но рысьяки уже соскакивали с крыльца и бежали им навстречу. Десняк неподвижно сидел в санях и по привычке сжимал в ладони рукоятку тяжелого короткого меча, а когда один из рысьяков приказал ему подняться в каморку на башне и уложить в дорожные сундуки самые нужные книги, порошки, склянки, камни и запечатанные мешочки с травами, Десняк вылез из саней и побрел к крыльцу шаркающей стариковской походкой.

Четверо рысьяков поднялись вместе с ним и, когда он открыл дверь каморки, вошли следом и, выдвинув из углов плетеные короба, стали быстро и сноровисто укладывать в них все, на что ни обращался усталый и потухший взгляд старого чернокнижника. Набив короба доверху, рысьяки снесли их во двор и составили в крытый возок с высокими глухими бортами. Десняк оглядел голые бревенчатые стены каморки, вырвал из бороды несколько витых волосков, сунул их за дверной косяк и, услышав снизу резкие повелительные крики, стал неторопливо спускаться по лестнице.

Пока возок, запряженный двумя раскормленными битюгами, проезжал по узким сумрачным улочкам, Десняк вполуха слушал болтовню скачущих следом всадников. И хотя разговор шел довольно сумбурный и, по обыкновению, густо пересыпался смачной, к месту и не к месту, бранью, но все же из него можно было понять, что утром плотники сколотили на княжьем дворе помост, а после полудня заезжие скоморохи расставили на нем свои ширмы и дали обещанное представление.

Поначалу все шло нормально, но, как только из-за ширм показалась лошадиная физиономия Леся, сидевшие на своих рукавицах Теха и Гоха разом вскочили и, спотыкаясь об ноги собравшихся зевак, попятились к воротам. При этом Теха что-то мычал и заикался, а Гоха лишь стучал зубами и дрожащей рукой указывал на Леся, который как ни в чем не бывало прохаживался перед ширмами. У самых ворот Теха все же выдавил из себя какое-то слово, а когда подскочившие рысьяки поднесли ему браги, выдул ее, стуча зубами о край ковша, и, указав на лицедея пальцем, твердо выговорил: «Оборотень! В огне не горит, в воде не тонет и на дыбе вьюном вьется!..»

Рысьяки рванули к помосту, но толпа, собравшаяся на представление по зову княжьего глашатая, стала неприметно затирать их, отчего кое-где возникали мелкие стычки, грозившие перерасти в большую жестокую драку, где каждый бьется вроде как за себя и против всех, но при этом норовит достать кого-нибудь из ненавистных княжеских опричников.

Лицедеи, однако, вовсе не были заинтересованы в том, чтобы представление сорвалось. Они быстро сдвинули ширмы и, карабкаясь по плечам и спинам друг друга, нагромоздили посреди помоста высоченную пирамиду из человеческих тел. При этом Лесь оказался на самом верху и, когда толпа, забыв о Техе и Гохе, уставилась на него, стал выбрасывать из рукавов шелковые ленты, ниспадавшие на лицедеев, стоявших ниже, и обвивавшие их наподобие чешуйчатых колец.

Начиная с этого момента слова ехавших за возком всадников стали расходиться. Одни говорили, что после того, как вся пирамида была оплетена переливающимся шелком, на ее вершине возникли три огнедышащие головы, на что другие возражали, говоря, что голова была одна, но извергала из ноздрей, рта, глаз и ушей такие снопы искр, что среди них зрителям могла бы запросто померещиться и дюжина голов. Сходились лишь в том, что воздвигнутое на помосте существо было почти точной копией Триглава, сраженного покойным князем Владигором. Никакого страха это чучело поначалу не вызвало, когда же пробившиеся сквозь толпу рысьяки со всех сторон полезли на помост, требуя выдачи Леся, из пасти чудовища в лицо самому ретивому опричнику брызнула струя огня, мгновенно воспламенившая волосяные кисточки и перьевой султан на его пятнистой шапке. Тот взвыл от ужаса и, закрутившись волчком посреди помоста, нагнал на остальных рысьяков такого страху, что они словно окаменели и стояли не двигаясь до тех пор, пока на месте их товарища не осталась горка серебристой золы.