— Ты здесь ляжешь, а я там, — сказал старик, указывая Десняку на ложе у стены и проходя в глубь пещерки. — Каким в колыбельку, таким и в могилку, так, что ли?

— Так-то так, да и могилка у тебя ничего, — кивнул Десняк, глядя, как старик достает из темной ниши в стене обвязанные тряпочками и заткнутые мхом глиняные горшочки, запотевшие кувшинчики и ковшики, вырезанные из плотных березовых капов.

— Готов, хоть сейчас готов! — оживился старик, расставляя свои посудинки по гладкой поверхности пня. — А на могилку мою не смотри, это так, норка звериная, где и спасаюсь от всеобщей погибели до скончания живота своего!

— Какая всеобщая погибель? — насторожился Десняк, на полпути остановив руку с наполненным ковшом.

— А до вас, что, не дошла еще? Младенцы в утробах материнских не чахнут?

Старец склонился над горшочком и выловил из него осклизлый грибок, наколов его на двузубец из рябиновой веточки.

— Нет, не чахнут, у меня полный двор бегает мал мала меньше, — неожиданно сболтнул про все свои грехи Десняк. — Девки ядреные: что ни год — то приплод!

— Погоди радоваться, и до вас дойдет! — вдруг тихо и зловеще прошептал старец, в упор взглянув на Десняка темными расширенными зрачками.

— Что… дойдет? — насторожился Десняк.

— Налетят смертоносцы, что пауки-сенокосцы! — пробормотал старик, склоняясь к очагу и перекладывая обугленный крест из березовых чурочек.

— Какие еще смертоносцы?! — Десняк поперхнулся простоквашей, закашлялся и поставил ковшик на пень.

— А такие, что никаких детей на них не нарожаешься, — все пожрут, аспиды! — воскликнул старик, быстро взглянув на Десняка через плечо. — А смерть что солнце — во все глаза не глянешь!

— Кто не глянет, а у кого и глаз не сморгнет — пересмотрит! — процедил Десняк.

— Это у кого же такой глаз? Не у тебя ли? — усмехнулся старый отшельник.

— А хоть бы и так! — зло ответил Десняк.

— Ох-ох-ох! — жалобно и в то же время как-то насмешливо запричитал старец. — Стоят вилы, на вилах грабли, на граблях ревун, на ревуне сапун, на сапуне глядун, на глядуне роща, а в роще свиньи роются?!. О-хо-хо!.. Глаза глядят, что собаки едят, да помочь нельзя!.. И-хи-хи!.. Кости глядят, а мяса не видать!.. Уа-ха-ха!..

Старый отшельник вдруг зашелся диким, подвывающим на низах хохотом и, резко повернувшись к охотнику, уперся в его лицо твердым холодным взглядом. Десняк словно оцепенел, сидя на застеленной еловым лапником скамье. Взгляд старца как будто втягивал его в себя, в засасывающую тьму зрачков, как втягивает водоворот сорвавшуюся в реку белку. В этой тьме возникали и тут же гасли призрачные стены огромного города, то кипящего шумной деятельной жизнью, то погруженного в сумеречный мрак запустения и забвения. Одна картина сменялась другой; из сумрака выплывали красивые молодые лица, которые вдруг искажались страшными судорогами, рты взрывались ячеистой пеной, и вот уже бесконечная череда подпираемых старческими плечами гробов тянулась по тесным улочкам, сопровождаемая заунывным воем рожков и мерным рокотом барабанов.

— Стань овцой, а волки готовы! — глухо бормотал отшельник. — Есть шуба, да на волке пришита!.. От волка ушел, да на медведя напоролся!.. Ух-ху-ху-у!..

В душу Десняка проник такой жуткий, леденящий холод, что он не выдержал и на миг прикрыл глаза. Десняк не знал, как долго длилось это мгновение, но, когда он вновь открыл глаза, ни старца, ни уставленного ковшиками пня перед ним не было. Он сидел в седле на спине своей кобылы, стоявшей посреди заснеженной лесной опушки, а вдали между шелушистыми березовыми стволиками виднелись посадские избушки, освещенные ярким утренним солнцем. Десняк оглянулся, ища отпечатки конских копыт, но снег вокруг был чист, словно его кобыла перенеслась на опушку по воздуху. Десняк робко, словно боясь, что от малейшей неосторожности он сам может обратиться в бестелесный призрак, тронул поводья и вздохнул с облегчением, лишь когда Милка в ответ тряхнула заснеженной гривой и тронулась с места, взрыв копытом сухой, пушистый снег.

Когда Десняк приблизился к городским воротам, ему навстречу вылетела на рысях дюжина черных всадников на крепких мохноногих жеребчиках. Они едва не смяли встречного охотника, а когда он свел свою кобылу на обочину, проскочили мимо и, не сбавляя хода, поскакали к лесу. На охотников они не походили хотя бы потому, что при них не было собак, но, глядя им вслед, Десняк почувствовал в душе смутную тревогу.

Он вернулся в свой терем, отдохнул, выспался, а наутро вновь оседлал Милку, выехал за Посад и, слегка хлестнув кобылу плетью, бросил поводья. Умное животное потянуло ноздрями воздух и уверенно двинулось в направлении опушки.

Вскоре между замшелыми еловыми стволами показался просвет, и кобылка вынесла Десняка на небольшую заснеженную полянку, посреди которой темнела яма, окруженная обломками проваленной кровли. Рядом с ямой виднелась проплешина, покрытая пощипанными кустиками примороженной, присыпанной утренним снежком травки.

Десняк соскочил с седла и, чуть не по пояс проваливаясь в пушистый снег, подбежал к краю ямы. Она была пуста: в проломленном очаге валялись глиняные черепки, из домовины скалился окаменевший от мороза труп рыси, снег по краям ямы был взрыт копытами так, словно вокруг пещерки происходила страшная борьба. Но с кем здесь могла схватиться дюжина черных всадников? Со старцем? С рысью, из закоченевшей груди которой торчал обломок охотничьего копья?

Десняк вспомнил прощальный взгляд отшельника, и по его позвоночнику заструился ручеек ледяного пота.

«Но как же так? — подумал он. — Неужели он им так запросто дался? Таким взглядом не то что дюжину — сотню в столбняк запросто вогнать можно…»

— Можно-то оно можно, да вот нужно ли? — вдруг услышал он за спиной тихий голос.

— А чего с ними, душегубами, цацкаться? — воскликнул Десняк, оборачиваясь.

— Разве ж это душегубы? — раздался смешок со дна ямы. — Это так, держиморды приказные, только и страху в них, что кони черные да маски на лицах. А стяни его с седла багром да сдери всю эту сбрую — один пшик останется!

— Пока что я пшик только тут вижу, — сказал Десняк, разводя руками над развороченной пещеркой.

— А ты внимательней погляди! — так повелительно прозвучал со дна ямы голос невидимого старца, что Десняк невольно застыл на месте и впился взглядом в черепки, разбросанные среди пепла и углей погасшего очага. И вдруг он увидел, что над свинцовыми чешуйками золы курится едва приметный сизый дымок.

— Ну что, теперь видишь? — с усмешкой спросил старец.

— Вижу! — с трепетом в голосе прошептал Десняк, не отводя глаз от призрачной струйки, постепенно разраставшейся и принимавшей очертания одетого в грубую дерюгу человека.

— А теперь опусти глаза! — приказал призрак. — Не то так здесь и закоченеешь!

— Да-да, сей же час! — пролепетал Десняк, опуская веки и для верности прикрывая их ладонями. — Ты скажи только: эти черные так и ушли несолоно хлебавши?

— Молчи! — строго оборвал призрак. — Что тебе до этого праха?!

— Праха? Какого праха? Где? Я ж сам видел…

— Маловер, ой маловер! — презрительно рассмеялся старец. — Он «видел»! Разлепи очи, разрешаю.

Десняк отвел ладони от лица, чуть приоткрыл глаза и увидел вокруг себя бурую землю, покрытую конскими и человеческими костями. Слабый ветерок шевелил сухую траву между голыми ребрами, глубоко вросшими в дерн, среди разбросанных тут и там черепов колыхались бахромчатые шляпки бледных поганок.

— Ну и довольно, а то ослепнешь! — усмехнулся старец, опять покрывая поляну пушистым снежным покровом.

— Постой!.. Погоди!.. Что это было?.. Где?.. Когда?..

Десняк заметался вокруг ямы, падая и глубоко зарываясь в снег как раз в тех местах, где он только что видел голые костяки. Его пальцы пробивали старый многослойный наст, но, достигнув окаменевшей от мороза земли, нашаривали лишь ломкие стебельки травы да хрупкую труху опавших листьев.

— Вечно ты ищешь там, где не прятал! — неотступно витал над его плечом насмешливый шепоток старца. — Было времечко, ела кума семечко, а ныне и толкут, да не дают!.. Временем в горку, временем в норку!..