— Анкона бир сумар куакте наули чил или кара! — глухо забормотал Урсул, откидывая крышку шкатулки и опуская шарик в ее темное нутро.

Когда он захлопнул крышку, шкатулка затрещала так, словно в нее натолкали сверчков. Десняк испугался, что она вот-вот вспыхнет в руках Урсула, но голубые лучи исчезли, не причинив шкатулке ни малейшего вреда. Напротив, они словно собрались в один мощный сноп, выстреливший из отверстия в стенке и образовавший круг света на белой поверхности ковра. Урсул постучал ногтями по крышке, пробурчал какую-то неразборчивую фразу, и в светлом круге появилось темное пятно с расплывчатыми краями.

Десняк насторожился, а когда из тумана внутри пятна стали проступать очертания человеческой фигуры в длиннополой рубахе, застыл от изумления и ужаса. От бродяг и наемников, приходивших в Стольный Город с купеческими караванами, он несколько раз слышал о чудесных лучистых шарах, впитывающих человеческие очертания, а затем испускающих из себя впитанные изображения. Но большая часть подобных свидетельств звучала столь путано и противоречиво, что трезвый холодный ум Десняка вскоре отнес их к разряду небылиц. И вот теперь он собственными глазами наблюдал за движениями плоской фигурки на освещенной поверхности ковра и с ужасом узнавал себя в седобородом старике, нелепо взмахивавшем широкими рукавами рубахи.

— Чур меня! Чур меня! — испуганно залопотал Десняк, когда его двойник отслоился от стенки и завис в воздухе, едва касаясь ногами пола.

Следом за старцем из туманных глубин пятна выплыла нагая Цилла. Она на миг застыла в луче, а когда Урсул чуть слышно пощелкал ногтем по крышке шкатулки, покорно опустилась на пол и широко развела темные ноги. Двойник Десняка засуетился, упал на колени и стал хвататься за подол рубахи, путаясь руками в широких шелковых складках. В какой-то миг Десняку даже показалось, что голые ступни призрака преобразились в раздвоенные копыта, а из-под подола рубахи мелькнул мохнатый конец хвоста.

— Сгинь, нечистый! — прохрипел он и метнул в морок тяжелый кинжал.

Клинок пролетел сквозь кошмарное видение и вонзился в ковер, отбросив на плотный белый ворс крестообразную тень рукоятки.

— Что, нервишки сдают? — усмехнулся Урсул, продолжая постукивать ногтями по крышке шкатулки.

— Кончай, гад! — рявкнул Десняк, яростно разодрав на груди шнуровку шелковой рубахи.

— Хочешь кончить? Сейчас сделаем!

Урсул склонился над крышкой шкатулки, чуть слышно прошептал длинную цокающую фразу, под действием которой двойник Десняка словно помолодел: борода сократилась вдвое, потемнела, спина выпрямилась, а сквозь старческую гречку на лбу и щеках проступил клюквенный румянец. Но не эти перемены более всего потрясли Десняка, а недвусмысленный конус, плавно вздыбивший подол его рубахи ниже пупа. Женская фигура приподнялась с пола, села и, подвинувшись к его чудесно преображенному двойнику, обняла его колени и зарылась лицом в шелковые складки.

— Ишь похабель-то какая! — хихикнул он, глядя на любовные игры призрачной пары.

— Почему похабель? — живо откликнулся Урсул. — Цилла знает более ста видов любви, но не отдает особого предпочтения какому-либо одному из них.

— Все умеет, только не летает, да? — облизнул губы Десняк.

— Не летает?! Кто сказал «не летает»?

Урсул перекрыл луч прозрачной восковой ладонью, погрузив в дымный мрак довольно откровенную сцену, и негромко, но отчетливо произнес имя плясуньи. В ответ послышался длинный свистящий вздох, и не успел Десняк повернуть голову, как Цилла зависла над ним, свесив в дымные струи опрокинутые холмики грудей.

— Ч-чур! Ч-чур меня! — забормотал Десняк, закрывая лицо растопыренной пятерней.

— Что, страшно? — усмехнулся Урсул. — А кто вшивал орлиные перья под кожу новорожденным? Девять из десяти младенцев не выдерживали дикой операции, а выживших так закармливали сырым мясом, что каждый второй их них успевал умереть еще до того, как его сбрасывали с речного обрыва в расчете на то, что оперенные ручки поймают восходящий поток воздуха и перенесут дитя на другой берег! Было такое?

— Так это ж опыты, — затравленно пролепетал Десняк, — для общей пользы…

— Какая польза, идиот? — гневно воскликнул Урсул. — Что ты знаешь о природе вещей, чтобы так рассуждать?! Всякой твари от века определено творцом место и время под солнцем, и кто ты, чтобы ломать его предначертания? Ничтожество! Раб! Червь!

Урсул убрал ладонь с пути голубого луча, и Десняк увидел у стены два человеческих скелета, сцепившихся беззубыми челюстями.

— Нет! Нет! Не хочу! — закричал он, выставив перед собой руки.

— А куда ты денешься? — ехидно зашипел над его ухом тенорок Урсула.

— Нет! Не хочу! Пронеси! — хрипел Десняк, жадно ловя ртом слоистый дым.

— Вспомни несчастных, гниющих в твоих подземельях, — холодно продолжал Урсул. — Они-то в чем виноваты? Или опять опыты для общей пользы?

— Довольно, пощади! Всех отпущу! Хоромы возведу для убогих!..

— Врешь, хам! Выйдешь отсюда и забудешь про все! — гневно крикнул Урсул, поворачивая шкатулку и направляя на Десняка яркий голубой луч.

— Нет! Клянусь! Отсохни моя рука, если забуду!

Десняк упал лицом в пол и пополз к Урсулу, путаясь коленями в шелковом подоле рубахи.

— Вот так-то лучше, — услышал он над головой голос Урсула. — Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати, — так у вас говорят?

— Так точно-с! — подтвердил Десняк, стукнувшись лбом в половицу.

— Ты согласен?

— Согласен! Всегда согласен! Глас народа — глас божий!..

— Ну тогда иди, я отпускаю. Вижу, что поумнел, пень старый! А то пришел: то ему не так, это…

Голос Урсула постепенно отдалялся и таял в ушах Десняка. В последний миг перед ним возникла глубокая воронка, с ее дна в глаза ему ударил ослепительный голубой луч, а затем все погрузилось в удушливую тьму.

Очнулся Десняк в своей каморке на верхнем ярусе рубленой башни. Бычий пузырь в окошке был окрашен в кровавые закатные тона, а на лавочке у двери сидел Ерыга и пристально смотрел на своего господина. Его правый глаз горел злым волчьим огнем, а в левом светилась такая собачья преданность, что Десняку на миг померещилось, что и само лицо опричника, до глаз заросшее кое-как соскобленной и подпаленной щетиной, грубо слеплено из двух половин: волчьей и собачьей.

Десняк с трудом оторвал бороду от столешницы и вдруг с ужасом увидел перед собой сухую, обрубленную по локоть человеческую руку.

— Что… это? — спросил он, с силой смахнув со стола этот жуткий предмет.

— Рука-с! — с собачьей улыбочкой прошептал Ерыга.

Лицо его подобострастно осклабилось, но глаза вспыхнули ярой, неугасимой злобой, от которой по спине Десняка пробежала холодная колкая дрожь.

— Сам вижу, что не хер собачий! — буркнул он. — Но почему здесь? Кто принес?

— С ладьи доставили-с, от Урсула, — пролепетал Ерыга. — Сказали, будто вы сами приказали-с!.. Для опытов.

— Для опытов, говоришь? — Десняк привстал с табурета и навис над столом, широко расправив сухие костистые плечи. — Будут им опыты! Такие опыты, что всем чертям тошно станет! Понял?

— Понял-с! — кивнул Ерыга, поочередно подмигнув господину собачьим и волчьим глазами.

— Ну так чего ж ты сидишь? — сквозь зубы процедил Десняк. — Как медовуху жрать, так первый, а как харчи отрабатывать, так не допросишься! Паразиты! Дармоеды проклятые!

— Не пори горячку, хозяин, — грубо перебил Ерыга, — еще не вечер…

— А смола? Пакля? Трубки камышовые? Провозитесь до третьих петухов, а луна ждать не будет! Взойдет, и хрен вы тогда к бортам подплывете, всех копьями переколют, как налимов!

— Не боись, хозяин, не переколют, — проворчал Ерыга, поднимаясь с лавочки, — и за смолу не беспокойся, все готово: и смола, и пакля, и трубки, и крючья с веревками, — отработаем твою медовуху…

Опричник молодцевато одернул полы кафтана и взялся на ручку двери.

— Девку мне не попортите, — сказал Десняк, морщась от скрипа несмазанных петель, — и шкатулку с камнем не утопите!