— Собака лает — ветер носит! — поморщился Десняк.

— Не говори так, господин! — учтиво возразил Урсул. — Хорошая пастушья собака стоит хорошего боевого коня.

— Мне плевать, сколько стоит пес! — перебил Десняк. — Я хочу эту девку!

Когда Цилла сошла с помоста и наклонилась над ним, он вложил перстень в темную влажную ложбинку между ее грудями. Плясунья томно вздохнула, плавно опустилась на колени и, откинувшись назад, затрепетала всем телом. Гирлянды серебристого бисера заметались по ее коже, подобно ночному звездопаду, а сама она выгнулась змеей и, расставив ноги, просунула между ними смуглое лицо и опалила Десняка таким жарким взглядом, что в горле у него пересохло, а ребра свело жесткой короткой судорогой.

— А если до ушей князя дойдет, что жалкий, ничтожный торговец нарушает его светлейшее повеление? — назойливо бубнил в его ухо глухой шепоток Урсула.

— Светлейшие уши — не твоя печаль! — огрызнулся Десняк, сглотнув подкативший к горлу комок. — Или я еще должен доказывать тебе, кто здесь хозяин?

— Нет, нет, мой господин! — Урсул замахал ладонями и, вырвав из бороды длинный волнистый волосок, стал нервно накручивать его на палец. — Я нисколько не сомневаюсь в могуществе древнего обычая, но все же я хотел бы заручиться…

— Чем заручиться, сморчок косоглазый? — протянул Десняк, вынимая из кармана ограненное изумрудное яичко и вкладывая его в чуть приоткрытые губы красавицы.

— Я полагаю, что купчая, составленная задним числом, вполне могла бы послужить оправдательным документом на тот случай, если люди молодого князя вздумают сунуть свои носы… — быстро залепетал Урсул.

— За этим дело не станет, — перебил Десняк, — сколько?

— Дарю, — вдруг коротко шепнул Урсул в восковое ухо Десняка. — Бери ее, мой господин…

— Как это «бери»? — перебил Десняк. — Я не нищий, чтобы принимать подачки!

— Ты не дослушал, — захихикал Урсул. — Я сказал: бери, если… сможешь!

— А если не смогу?

Десняк сглотнул слюну и облизнул внезапно пересохшие губы. В его животе вдруг натянулась и лопнула тугая невидимая струна, а чресла мгновенно налились тяжелым пульсирующим жаром.

— Тогда не пускай свои богатства на ветер, — усмехнулся Урсул. — Не советую…

— Я советую мне не советовать, — огрызнулся Десняк. — Вон отсюда! Все вон!

— Однако господин горяч, — почтительно забормотал Урсул, отступая к двери и подавая повелительный знак полуобнаженным стражникам, замершим по углам каморки.

— Седина в бороду, бес в ребро, — глухо прорычал Десняк, срывая золотую ременную пряжку и распуская тяжелые складки кафтана. — Иди ко мне, птичка!

Но вместо того, чтобы распластаться перед ним на толстом ковре, плясунья вскочила на помост и, сорвав с груди длинную гирлянду, швырнула в Десняка горсть бисера. Десняк поймал ртом несколько теплых бусин, а когда дверь за его спиной захлопнулась, сбросил с плеч кафтан, сел на пол и, не сводя с плясуньи влажных глаз, начал стаскивать собранные в гармошку сапоги. Плясунья вилась вокруг него и, беспорядочно срывая с себя сверкающие гирлянды, осыпала Десняка бисерными струями. К тому времени, когда на нем осталась одна лишь тонкая шелковая рубашка, весь бисер раскатился по полу, оставив в спутанной бороде Десняка несколько гладких твердых горошин. Он с беспокойством поглядывал на совершенно нагую Циллу, упиравшуюся в помост широко разведенными коленями.

— Иди! Иди ко мне! — стонала она, медленно проводя ладонями по внутренней поверхности бедер.

— Спешу! Спешу! — бормотал Десняк, сглатывая слюну и неприметно запуская руку под подол шелковой рубашки.

— Ну что ты медлишь? Что ты там возишься? — томно ворковала Цилла, глядя перед собой мутными от вожделения глазами.

— Да вот, бусинка закатилась… — хихикал Десняк, сжимая в пальцах твердую как камень горошинку и протягивая ее плясунье.

— И это все?! — воскликнула она, когда Десняк дотянулся до ее пупка и опустил бусинку в потную темную ямку.

— Что ты, что ты, моя птичка, конечно нет, это так, шутка, игра, — испуганно залепетал Десняк, чувствуя холодную предательскую пустоту в средоточии сухих чресел.

— Да ты шутник, старичок! — рассмеялась Цилла, сжимая в ладонях набухшие темно-вишневые соски.

— Старый конь борозды не испортит, — пробормотал Десняк, подвигаясь к ней.

— Пусть портит, я разрешаю, — застонала Цилла, опрокидываясь на спину и широко раздвигая длинные смуглые ноги.

Десняк вскочил, рванулся к ней, но запутался коленями в шелковых складках рубахи и, упав головой вперед, ткнулся носом в твердый, обмытый благовониями лобок плясуньи.

— О!.. О!.. Еще, старичок! Еще! — закричала она, играя жаркими мускулистыми бедрами.

— Счас! Счас! — хрипло шептал Десняк, стараясь выпутаться из скользких, прилипчатых складок рубахи.

— Скорей! Скорей! Что ты там возишься?! — стонала Цилла, впиваясь в его уши длинными острыми ногтями.

— Пусти, дрянь, больно! — взвыл Десняк, упираясь ладонями в ее гладкий упругий живот.

— Терпи, старичок, терпи! Назвался груздем — полезай в кузов! — приговаривала Цилла, продолжая терзать его большие и несколько оттопыренные уши.

Десняк напрягся, выбросил руки вперед и из последних сил воткнул ей под ребра твердые костяшки пальцев. Плясунья охнула, ослабила колючую хватку и распласталась на помосте.

— То-то же, — пробормотал Десняк, поднимаясь на ноги и отряхивая рубаху.

Цилла лежала на черном бархате и, закусив губу, насмешливо смотрела на него из-под полуприкрытых век. По щекам плясуньи стекали две блестящие слезы, но ее взгляд светился дерзостью и победительным нахальством.

— Чего уставилась, дура? — выругался Десняк. — Тебе что, жеребца подавать?

— Жеребца? Что ж, могу и с жеребцом! — томно усмехнулась Цилла. — Если захочу. Он хоть драться не будет.

— Вот ведь стерва какая! — сплюнул Десняк. — Но я тебя обломаю! Попляшешь у меня!

— У тебя? С какой стати? — удивилась Цилла, садясь на помосте и скрещивая под собой ноги.

— А с такой!

Десняк кинулся к своему ремню, выдернул из ножен короткий широкий нож и, резко запрокинув голову плясуньи, упер кончик клинка в пульсирующую жилу на ее шее.

— Поняла? Все поняла? — зло зашипел он, глядя как из-под стали выступает черная капелька крови.

— Она-то поняла, а вот ты, боюсь, нет, — вдруг услышал он голос Урсула. — Убери нож, хам, и топай отсюда, пока живой…

Десняк отвел клинок, поднял голову и увидел двух мускулистых черных стражников, наставивших на него блестящие наконечники копий. Урсул стоял между ними и смотрел на Десняка холодным взглядом.

— Давай шевелись! — сказал он. — Нам с тобой, правда, спешить уже некуда, но за этих горячих парней я не ручаюсь!

Урсул негромко щелкнул пальцами, стражники подпрыгнули на месте и, согласно звякнув браслетами на лодыжках и запястьях, так далеко выбросили перед собой копья, что Десняк почувствовал на щеках два легких мгновенных укола.

— Понял? Или объяснять дальше? — спросил Урсул.

— Да куда уж дальше! — зло процедил Десняк, чувствуя липкие струйки крови на крыльях носа.

— Не догадываешься? Совсем мозги отшибло? — спросил Урсул. — Скоморохи ведь не только молодого князя представить могут, но и… объяснять дальше?

— Пусть попробуют! — пробурчал Десняк, натягивая сапог. — Заживо сгною, стервецов! Псами затравлю!

— Всех не затравишь! Да и народ, опять же, что подумает? На воре шапка горит, так у вас говорят?

— Мудрый змей! — усмехнулся Десняк. — Ну что ж, пусть тогда клевещут! Кто им поверит?

— Это моя забота, — сказал Урсул.

— Думаешь, тебе, чужеземцу, веры больше будет?

— При чем здесь я, — сказал Урсул, — желающие сами смогут убедиться, своими собственными глазами…

Он подошел к стене, рывком распустил от потолка до пола широкий белый ковер и, отступив на середину каморки, извлек из кармана халата темную резную шкатулочку. Затем он поднял руку к потолку, щелкнул пальцами, и каморка наполнилась ровным мерцающим светом. Десняк поднял глаза и увидел в ладони Урсула мелко ограненный шарик размером с воронье яйцо. Грани шара испускали холодные голубые лучи, но пылинки, попадая в них, наливались алым свечением, вспыхивали и сгорали, оставляя в воздухе едкий запах паленой шерсти.