Но по мере того, как медведь загонял новую дворцовую дружину в тупик, до Десняка стало доходить, что дело только с виду представляется таким забавным. Как ни крути, а рассвирепевший Силыч принадлежал-таки ему. Десняку уже не раз приходилось платить пени в княжескую казну, когда медведь из шалости задирал холопа, девку или жирную лопоухую свинью. Но здесь дело запросто могло обернуться кое-чем похуже, ибо «рысьяки» держали себя как княжьи мужи, а потому жалобы на любой причиненный им вред поступали в дворцовый Приказ Тайных Дел, и виновный очень скоро попадал в такие ежовые рукавицы, по сравнению с которыми мозолистые руки Техи и Гохи могли сойти разве что за молодые крапивные листочки.
Когда эта перспектива предстала перед Десняком во всей своей очевидности, он быстро прошел в дальний угол комнатки, снял со стенки арбалет и вернулся к окошку, на ходу крутя ворот и натягивая толстую многожильную тетиву. Подойдя к окну, он уложил ореховое ложе арбалета на подоконник, завел тетиву в зацеп спускового крючка и наложил на вырез в роговой дуге короткую костяную стрелку с кованым из харалужной стали наконечником.
— Прости, Силыч, — шептал он, смазывая ядом глубокие желобки и острые стальные зазубрины, — но мне сейчас в лапы этой стервы попасть — все одно что в омуте сгинуть: мясо с костей заживо сдерет, не то что кожу! А ты у меня сейчас враз отойдешь, без мук, да и я за тобой вскорости подамся, первый-то звонок ох как нынче хорошо прозвенел, до сих пор в башке гудит, и под язык как будто кто медную заклепку от уздечки положил. Так что иди, Силыч, по своей дорожке, а я уж за тобой, хоть и говорят, что разные они у нас. Лихом только не поминай меня, грешного, мне еще пожить надо малость, прищемить гадюку подколодную…
Десняк приложил к плечу тяжелый приклад, прижался щекой к вырезанному на ореховом ложе волку и стал неспешно ловить в прорезь мушки наконечник стрелы и мохнатый загривок Силыча. Но вместо мощных медвежьих лопаток на острие стрелы вдруг возник рыжеватый лисий тулупчик, ворот которого почти сплошь покрывали густые русые кудри, увенчанные драным волчьим малахаем.
— Повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сложить, — с досадой пробормотал Десняк, норовя выделить медведя через плечо или голову невесть откуда свалившегося проходимца, который не только бесстрашно шел прямо на разъяренного зверя, но еще и подзывал его, ласково называя «Силычем» и держа на вытянутой ладони кусок янтарного медового сота.
— Куда прешь, дурень! — чуть не крикнул Десняк, отводя плечо от приклада и снимая палец со спускового крючка.
Вместо крика из его пересохшего горла вырвалось лишь слабое сипение, но и оно достигло ушей Силыча, уже несколько мгновений чутко слушавшего мертвую, не нарушаемую даже человеческим дыханием тишину двора. «Рысьяки» и дворня замерли и во все глаза таращились на нищего оборванца, решившего покончить счеты с жизнью таким ужасным способом.
Медведь обернулся и увидел бродягу с медовым сотом на ладони. Десняк тоже замер и, боясь, что тетива сама собой сорвется с зацепа, отвел в сторону арбалет. Воображение наперед представило ему картину гибели человека в страшных медвежьих объятиях, но любовь к своему зверю пересилила жалость к безродному человеку, и потому Десняк решил не вмешиваться в ход дальнейших событий.
Если бродяга в преддверии суровой зимы решил свести счеты с жизнью, мешать ему в этом было бы по меньшей мере глупо. Правда, в эту версию не совсем вписывался загустевший медовый сот, лежащий на беззащитно протянутой руке, но так как поведение бродяги изрядно смахивало на юродство, то и мед, возможно, следовало понимать как некую награду и прощение неразумному, не ведающему добра и зла зверю.
Пока эти и другие подобные мысли роились в голове Десняка, Силыч приблизился к проходимцу на расстояние вытянутой лапы, но вместо того, чтобы с ходу снести ему полчерепа, ловко поддел когтем медовый сот и, подкинув его в воздух, поймал янтарный кусок широко раскрытой пастью.
В тишине Десняк услышал спокойный голос пришельца.
— Иди ко мне, Силыч, не бойся, — негромко приговаривал он, приближаясь к зверю, — покажи, что там злые дядьки с тобой сделали.
Медведь послушно поднял лапу и показал человеку торчащий из густого окровавленного меха обломок дротика.
— Ай-ай-ай! — запричитал бродяга при виде обломка. — Ему бы самому такую штуку под ребро, мучителю окаянному!
Все так же причитая и даже как бы слегка пританцовывая в лад собственному бормотанию, пришелец подошел к медведю вплотную, взялся рукой за обломок и выдернул его из раны. Силыч тихонько рыкнул от боли, но так и остался стоять, жуя медовый сот и держа поднятую лапу над головой своего избавителя. А тот тем временем достал из висящего на поясе кожаного мешочка щепотку темной пыли, поплевал в ладонь, замесил порошок на собственной слюне и, раздвинув пальцами заскорузлую от крови медвежью шерсть, стал мерными круговыми движениями втирать мазь в края кровоточащей раны. Силыч кряхтел, охал, вертел лобастой башкой, но его когти все так же недвижно торчали в воздухе над русоволосой головой пришельца, кропотливо выбиравшего из раны клочки шерсти, занесенные туда наконечником дротика.
— Ну вот и кончились, Силыч, твои муки, — сказал бродяга, поднимая голову и вновь нахлобучивая на русые кудри упавшую волчью шапку. — Лапу не опускай, подержи, пока края схватятся…
Он отступил в сторону, и востроглазый Десняк увидел на месте кровавой дыры, обычно оставляемой наконечником копья или дротика, лишь тонкую темную полоску. Но еще больше поразило Десняка то, что шерсть вокруг раны была аккуратно выбрита, хотя он не заметил в руках пришельца ничего даже отдаленно похожего на нож или бритву. При этом фигура и повадка бродяги в какие-то мгновения казались Десняку настолько знакомыми, что он буквально впивался глазами в его затылок, посылая ему мысленный приказ повернуть голову. Десняк с молодых лет упражнял в себе эту способность и к зрелым годам развил ее до такой степени, что останавливал взглядом бегущего кабана и направлял полет выпущенной из лука стрелы. К старости сила его взгляда несколько ослабла, но и сейчас он еще мог сбить на землю выпущенного из голубятни голубя и без рук поднять над столом кувшин, чтобы наполнить вином глиняную кружку.
Но воля пришельца была явно сильнее мысленного приказа Десняка; русый затылок оставался неподвижен, словно гранитный валун, получивший заряд сухого гороха из камышовой трубки. Впрочем, после того, как Десняк увидел не только бесстрашие, но и врачебное искусство незнакомца, у него уже не осталось сомнений, что к нему во двор забрел один из бродячих знахарей-травознаев, распознающих любую болезнь по цвету ногтей, выкуривающих смертную истому дымом сухих папоротников и поднимающих безнадежно больных чуть ли не со дна могилы.
Любопытство вмиг выжало из Десняка остатки телесной слабости и липкого, сосущего страха перед рысьими масками дворцовых новиков. Боярин отпрянул от окна, сорвал с гвоздя беличий халат, накинул его на плечи, воткнул ноги в сапоги и, путаясь ногами в широких меховых складках, загрохотал каблуками по узким ступеням винтовой лестницы. На последней ступени Десняк оступился, рухнул на дверь всем телом и, вышибив ее из коробки вместе с петлями, вывалился в притихший, изрытый конскими копытами двор.
— Где? Где? Куда он ушел? Отвечайте, козлы вонючие?! — заорал он, вскочив на ноги и бегло оглядев опустевший двор и приоткрытые створки ворот, косо висевшие на разболтанных петлях.
Тупые лица дворни, заполонившие окошки подобно жирным поминальным блинам, лишь вразнобой моргали поросячьими ресницами, чихали и беззвучно шевелили пухлыми губами, всей своей массой напоминая ноздреватое сдобное тесто, выпершее крышку и перевалившее через края долбленой липовой опары.
«Рысьяки» быстрее других ожили после охватившего их столбняка, но вместо того, чтобы преследовать медведя, исчезнувшего со двора вместе со своим лекарем, они дружно взялись вытаскивать из оконного проема своего не в меру упитанного товарища. Одни тянули его за сапоги, другие, зайдя внутрь трапезной, изо всех сил упирались в голову и плечи, отчего бедняга кряхтел, пыхтел, но не догадывался выпускать из себя воздух и подтягивать к позвоночнику жирный живот, а напротив, сильнее и сильнее раздувался от натуги. Завидев Десняка, «рысьяки» с хмурыми лицами разбрелись по двору, собирая уцелевших лошадей и снимая седла с задранных медведем.
