Дымов помолчал и уже совершенно другим тоном сказал, обращаясь к прорабу:

— Чтобы завтра вы и ваши сварщики появились на эстакаде в последний раз. Чтобы больше я вас там не видел. А как лестницы на наклонном мосту?

— Вечером закончили.

— Ходить можно? Или лазить придется?

— Можно ходить.

— Ну, я, например, могу сейчас пройти по этим лестницам?

— Если проект предусматривает ваши габариты — сможете.

Смеются все, а Дымов охотнее других. Дымов — крупный, грузный, а лесенки, ведущие на колошник, очень узенькие.

Дымов предоставил слово Дерябину. Тот поспешно встал, пожевал тонкими губами и начал обстоятельно докладывать, но, перехватив нетерпеливый взгляд Дымова, быстро закруглился:

— В общем, Иннокентий Пантелеймонович, нужно считать, что с графиком — порядок.

— Нельзя ли все-таки сжать ваш график?

— Насколько я помню, Иннокентий Пантелеймонович, ни одна из построенных, в прошлом году домен…

— При чем здесь прошлый год? В прошлом году вы сидели в главке и хвалили нас за темпы. А сейчас за те темпы нас с вами ругать следует.

— Монтируем, Иннокентий Пантелеймонович, согласно проекту.

— Когда проект утверждали, на такой башенный кран не рассчитывали. А у вас вот какой могучий помощник появился! — И Дымов показал пальцем на окно, в сторону крана.

Дерябин пожал плечами и сделал жест, словно умывал руки.

— Рисковать надо вовремя, Иннокентий Пантелеймонович. Поскольку я отвечаю за монтаж…

— А я что же, по-вашему, не отвечаю за монтаж? — Дымов уже пригнул голову и с сердитым вниманием, исподлобья, смотрел на Дерябина, будто впервые видел его длинное, сплюснутое с обеих сторон лицо.

— Любите вы, товарищ Дерябин, спокойную жизнь, — неожиданно сказал Гинзбург твердым, решительным голосом; таким тоном говорят иные мягкосердечные люди, которые знают о своей слабости и стараются скрыть ее от окружающих. — Никак свой отдельный кабинет не забудете.

— Спокойная жизнь? — Дерябин недовольно поморщился. — Я бы, между нами говоря, не сказал, Григорий Наумович, что у меня спокойная жизнь.

— Не в том дело, чтобы доложить здесь о выполнении графика, — сказал Дымов жестко. — Еще бы вы план не выполнили!.. С таким народом! С такими подъемными механизмами! Но есть у вас эдакая трестовская манера — резервы припрятать. Чтобы потом в героях числиться. Думаете, мне нужны такие герои? Не нужны! Почему наверху мало народу?

— Тесно там, Иннокентий Пантелеймонович. Верхолазы будут возражать.

Токмаков с трудом удержался, чтобы не крикнуть с места: «Вранье!»

— Откуда вы знаете! Наверху были сегодня?

— Откровенно говоря, не был, Иннокентий Пантелеймонович, но…

— А вчера? — У Гинзбурга уже опять был скучающий вид, а глаза полузакрыты.

— Вчера, Григорий Наумович, не пришлось, но сами понимаете…

— Вот в том-то и дело. — Дымов вновь сердито посмотрел на Дерябина. — А Токмаков говорит, что можно еще укрупнить детали, утяжелить подъемы.

Дерябин передернул плечами.

— Мало ли что говорят, Иннокентий Пантелеймонович! — Дерябин покрутил в руках свиток с чертежами. — Токмаков — известный сорвиголова…

— А что по этому поводу думает сам товарищ Токмаков? — Дымов поискал глазами Токмакова и слегка подался вперед, отчего его плечи стали еще более покатыми.

Дерябин, следуя за взглядом Дымова, увидел в углу за печкой Токмакова, Откуда он тут взялся? Сам напросился? Пригласили? И зачем? Очная ставка?

Токмаков встал, чувствуя на себе любопытные взгляды. Стенографистка перестала чинить карандаш, а Гинзбург поднял веки и принялся сосать незажженную трубку. В комнате стало очень тихо, гул стройки за окном сделался более явственным.

— Монтаж укрупнить можно, кран позволяет, — сказал Токмаков твердо.

— В некоторой степени позволяет, — сказал Дерябин, не подымая глаз на Дымова. — Хотя и не вполне…

— Понятно! — Дымов стукнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули карандаши, лежащие перед стенографисткой. — Вот именно — не вполне!

— Сами понимаете, Иннокентий Пантелеймонович, — вздохнул Дерябин. — Откровенно говоря, придется повернуть всю работу.

— Только смотрите, товарищ Дерябин, чтобы у вас не получилось, как у того прораба, который обещал повернуть всю работу на триста шестьдесят градусов…

Дерябин сидел обиженный и все поглядывал недоверчиво в ту сторону, где сидел Токмаков.

Дерябину не хотелось прислушиваться ко всему этому. Надоело. Дымов его все-таки не ценит, как он того заслуживает. Придирается. Вечно недоволен, даже если монтаж идет по графику. Когда же кончится эта стройка? Невыносимо!

Два с половиной месяца еще торчать в Каменогорске. А в отпуск — зимой? Зина опять надуется. Хорошо, если обойдется без истерики…

Неприятности у Дерябина начались сразу после Нового года, когда министр сказал на совещании: «А вам, Дерябин, полезно будет глотнуть свежего воздуха. Сидите сиднем в кабинете, а проветриваете его плохо». И вот послали в эту командировку на периферию. Добро бы министр послал его старшим прорабом временно, ликвидировать прорыв, потому что не надеялся на местных инженеров! А если эта командировка — постоянная? Уже полтора месяца Дерябин глотает свежую пыль и его обдувают сквозняки на высоте. И от работы этой тошно, и в свободные вечера скучища. Он уже и забыл, когда последний раз в преферанс играл. Сыграть бы пулечку — так не с кем… Дерябин до сих пор не перевел свои часы на местное время. Так ему удобнее звонить по ночам в Москву, жене. Только поздно ночью жену застанешь дома. Конечно, дома ей скучно. Крутятся вокруг нее всякие шаркуны, как в новогоднюю ночь в «Метрополе»: «Разрешите пригласить вашу даму!» А потом и разрешения спрашивать не стали. Надо ночью опять позвонить Зине… Когда же кончится эта каторга?..

Зазвонил телефон. Дерябин встрепенулся, как разбуженный. Дымов взял трубку.

— Да. Что?.. Здравствуй. — Лицо его стало растерянным. — Стеклянный? Позвони потом… Срочно?

Дымов зажал рукой трубку и спросил у стенографистки шепотом:

— Стеклянный — через два «эн»? Стенографистка торопливо кивнула и шепотом же ответила:

— Одно из трех исключений…

— Ну конечно, через два «эн»… Да… Вот умница! Очень занят, Веточка. Завтра утром увидимся… Ну, значит, после обеда… Ну, тогда — вечером. Да, два «эн». Одно из трех исключений. Можешь смело писать. Под мою ответственность.

Дымов положил трубку и смущенно огляделся.

— Это у дочки наследственное… — Он нажал кнопку звонка и сурово сказал вошедшей секретарше: — Не соединяйте меня. Вы же знаете порядок!

Снова зазвонил телефон. Дымов посмотрел на него неприязненно, не сразу взял трубку и поднес ее к уху не спеша.

— Вот странные люди! Я же просил не соединять! Сколько раз… Что? Давайте, давайте! Здравствуйте, Александр Павлович. График? Как условились. Пока держимся…

После первых же реплик Дымова в комнате установилась тишина, Все поняли, что управляющий говорит с министром. Дыхание Москвы донеслось сюда, в этот дощатый домик на строительной площадке, за тысячи километров.

— И я так думаю. Не забудьте, Александр Павлович. Хотя бы тысячу покрышек. Хожу совсем разутый… Ничего не прибедняюсь!.. При чем здесь мой характер? Новый поселок? На днях место выберем… А людей дадите?.. Ничего не прибедняюсь!.. Карпухин?.. Конечно, не вовремя. Клепка в разгаре, а тут гастроли. — Дымов тяжело вздохнул. — Если бы не ваша телеграмма, ни за что не пустил бы… Гинзбург? Тем более. Пусть сюда прилетают, консультируются, если хотят… Спасибо, передам…

Конечно, не время отрывать сейчас Карпухина от работы. Но Дымову приятно сознавать, что Карпухин будет делиться опытом «Уралстроя», что где-то на других стройках идет слава о его клепальщиках. И пусть Карпухин обязательно едет на «победе», чтобы все видели: человек приехал не с какой-нибудь стройки-замухрышки, а с самого «Уралстроя»…

— Министр сильно не ругал. — Дымов, записал что-то в настольный блокнот. — Но, в случае чего, сами понимаете… Особенно если график!