Пасечник все-таки прозевал появление Кати.

— А вы меня будто и не замечаете, Коля! — услышал Пасечник совсем рядом.

Катя уже выкладывала на тумбочку у кровати гостинцы.

— Замечтался, — признался Пасечник, — как буду на костылях за вами прыгать, Екатерина Петровна.

— Не всегда же на костылях!

— Да нет уж, Катя. Калека есть калека. Врачи лучше нас знают.

— Они уж наболтают! — выкрикнула Катя. — Вы им не верьте.

Катя готова была снова заплакать. Дежурный врач долго не пускал ее к Пасечнику, уверяя, что ее, как он выразился, коллега идет на поправку. Кате послышалось, что врач обозвал Пасечника калекой, она поскандалила с ним, разревелась, и только поэтому ее пропустили в неурочное время в палату.

— И на земле богато работы. И бог с ними совсем, с этой верхотурой и с футболом.

Пасечник неожиданно запел вполголоса на мотив старой солдатской песни:

— Эх, на всю жизнь в офсайд попал. Вне игры. А ведь было время — голы забивал, меня вратари даже боялись…

— И так проживем!.. Теперь я вас, Коля, бояться буду.

Пасечника так обрадовали слова Кати, что он не нашел ничего лучшего, как сказать:

— Поеду на Азовское море. Тюльку ловить. — И поправился: — Вдвоем поедем. К дяде.

— Ах, Коля! Опять вы сочиняете…

— Сочиняю? Люди врут больше всего после охоты и перед свадьбой. На охоте я не был. А жениться… — Пасечник взглянул на Катю, сидевшую рядом, у тумбочки, и притворно вздохнул. — Вдруг гипс снимут, а нога не так срослась?.. Женюсь тогда сразу на двух костылях.

— Глупости. Даже неудобно слушать.

— Неудобно только в трубе сидеть, когда дым идет.

— Мне дым никогда глаза не ест, дочь жигаря, привыкла. А вот тем, кто напраслину говорит, видно, стыд глаза не ест…

Катя поджала дрожащие губы и встала.

Пасечник взял ее за руку и усадил обратно на табуретку.

— Простите меня, Катюша. Надо было язык себе прикусить, когда пришлось лететь по воздуху. Как это я тогда растерялся, не успел! Чем обижаться на больного, вы бы лучше ему газетку почитали. Что там сообщают в осведомленных кругах про нашу стройку?

Катя принялась читать газету. Когда она запиналась на каком-нибудь слове, Пасечник приходил ей на помощь.

Катя и не подозревала, что Пасечник эту газету уже прочитал до последней строчки.

Монтажники закончили сборку «свечи» и «подсвечников» на земле, натянули тент, и под этой парусиновой кровлей зажглись зарницы сварки. Шереметьев и еще несколько человек сварили тяжеловес; на них с завистью поглядывали все, кого прогнал сверху дождь и кому не было работы на земле.

«Свеча» с двумя «подсвечниками» — грандиозное сооружение. Два патрубка-газоотвода сложной конфигурации сходятся вверху под углом в одну толстую трубу. «Подсвечники» образуют причудливую арку, настолько просторную, что под ней могли бы разъехаться поезда. Это сооружение, весом около тридцати пяти тонн, предстояло поднять на высоту пятнадцати этажей.

Укрупнение «свечи» на земле позволяло вместо трех подъемов сделать всего-навсего один, правда, очень ответственный и трудный.

Токмаков собрал монтажников и подробно изложил им план подъема. Все сидели на «свече». Пункт за пунктом монтажники обсуждали план, делали свои замечания.

Тут же сидел Гладких и, положив папку на колени, выводил на чистом листе бумаги: «Слушали» и «Постановили»…

Токмаков попросил — пусть каждый выскажет свое мнение о плане подъема.

Машинист крана сказал:

— Главное, чтобы все было в ажуре. А то начнется — этого нету и того нема. Знаю я такой монтаж: Ванька дома — Гришки нет, Гришка дома — Ваньки нет… А кран — он за себя ответит.

Вадим сделал несколько дельных замечаний, из которых видно было, что план ясен ему во всех подробностях.

Борис был огорчен тем, что не может, как все, высказаться по существу. Он старался походить на старого воздушного волка. Но где ему разобраться во всех этих тонкостях, связанных с блоками, лебедками, полиспастами!

«Опять Константин Максимович внимательно на меня смотрит. Ждет, чтобы я выступил?»

Но Борис ошибался. Токмаков часто смотрел на него потому, что искал и находил в нем сходство с Машей.

Токмаков взглянул на небо.

Только бы завтра не было ветра!

Облака с резко очерченными краями, похожие на льдины, медленно плыли в вымытом небе, особенно ярком после пасмурных дней.

Матвеев молчал. Он углубился в чертежи и схемы, которые взял у Токмакова, — тот смотрел на Матвеева с доброй усмешкой.

— В общем, все в аккурате сделано. Одобряю. Подсчитали не хуже… — Матвеев запнулся, — Гипромеза. Можно начинать. Чтобы только без ветра. — Он пристально всмотрелся в небо, силясь угадать, какая погода будет завтра.

Каждый, кто брал слово, и все, кто слушал, поглядывали на верхушку домны, пытаясь представить себе завтрашний маршрут «свечи».

Бесфамильных трудно приходилось на месте такого авторитетного бригадира, как Пасечник. Сегодня, перед ответственным подъемом, он это особенно остро почувствовал.

Нужно было передвинуть вспомогательную лебедку, а на ее пути лежала исполинская труба, из тех принадлежностей домны, которые язык никак не поворачивается называть деталями.

В обычное время такая задача решается очень просто: вызвать паропутевой кран — и он играючи перенесет трубу в сторону.

Но сейчас на пути стояли платформы с огнеупорным кирпичом, транспортер разгружал кирпич. Токмаков вызвал кран, но тому не было дороги.

Токмаков нетерпеливо поглядывал на часы, с раздражением смотрел на платформы, на кирпич, на транспортер, выстланный оранжевой пылью.

Ничего не поделаешь, нужно подождать минут двадцать.

«Двадцать минут? Обидно! — с досадой подумал Токмаков. — И так с обедом запаздываем. Но ничего не поделаешь. Впрочем, почему это не поделаешь?»

— А если мы эту трубу оттащим вручную? — спросил Токмаков у Матвеева.

— Вручную?

Вся фигура Матвеева — и поднятые брови, и мелкие морщинки, набежавшие на лоб, и приподнятые плечи — выражала крайнюю степень удивления.

— А что особенного? Подумаешь, оттащить трубу! Не терять же двадцать минут!

— В самом деле! — обрадовался Матвеев и почесал лысину, для чего ему не пришлось снимать кепку. — Сделаем как дважды два. О чем разговор? Конечно! Сейчас хлопцев кликну. Руки все сделают! Здорово это ты, Константин Максимыч, догадался! Можно сказать, новатор!

Токмаков с удовольствием рассмеялся.

Монтажники собирались к трубе, веселые, оживленные. Самая возможность размяться перед обедом, поработать физически была очень заманчива. Слышались шутки и смех.

— А почему вручную? — заинтересовался Хаенко.

— С сегодняшнего дня введена зарядка перед обедом, — сказал Бесфамильных; с некоторых пор он явно подражал Пасечнику. — А то я заметил, что ты вчера жевал без аппетита.

Если бы труба была круглой и ее можно было перекатывать! Но эта труба под напором десятков рук, плеч и спин едва стронулась со своего места. Дело не ладилось.

«Пожалуй, нужно кому-то командовать!». Токмаков неуверенно произнес:

— Ну, дружно, давайте-ка еще разок попробуем. Однако труба осталась на месте.

— Отставить! — подал команду Токмаков.

Он не привык командовать, когда работают вручную, и охотно уступил это дело Матвееву.

— Эх, молодо-зелено! — весело закричал Матвеев. — Собрались здесь лебедь, рак да щука… Отвыкли вы от настоящего дела.

— А мы и не привыкали, дедушка, — засмеялся Борис.

Впервые Борис принимал участие в таком аврале. Он старался и тужился изо всех сил. Достал из-за пояса рукавицы, надел и уперся ладонями в трубу.