Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Ну, а если бы, Пантелеймоныч, нашлась для него хорошая работа на домнах? — спросил Терновой с легкой усмешкой.

— Такой работы нет и быть не может. Не хуже меня знаешь.

— А если бы?

— Что ты заладил — «если бы»! Эстакаду пусть клепает!

— Да, склепают тебе эстакаду! Я для Карпухина нашел работу. Бригадиром рубщиков будет. На домнах. Шутка сказать, двадцать пять домен. Это не фунт изюму! Серебряную свадьбу человек сегодня празднует!

Карпухин все так же молча, но уже с посветлевшим лицом отошел прочь.

Терновой сговорился с начальством: юбиляру Карпухину доверили вместе со старшим газовщиком задуть домну.

Карпухин еще никогда не удостаивался такой чести. Но, узнав об этом, не удержался и пробурчал:

— Дураку и черт дорогу уступает…

В старое время домну «на счастье» разжигали сторублевкой-«катенькой». То была традиционная взятка заводчика судьбе — чтобы печь не капризничала; чтобы рабочие не бастовали; чтобы росли дивиденды акционерного общества.

Теперь незачем задаривать судьбу, но задувка новой домны всегда походит на священнодействие.

Все посматривают на часы. Раздается команда:

— Дать воздух в печь!

Берестов рванулся в будку управления и закричал в телефонную трубку: «Воздуха мне, воздуха!» — таким истошным голосом, будто сам задыхался.

Вскоре Карпухин вместе с газовщиком повернул штурвал горячей задвижки, и воздух, вобравший в себя весь зной раскаленного каупера, устремился в домну и родил в ней животворный огонь.

Казалось невероятным, что еще вчера в печи, где сейчас дует свирепый огненный сквозняк, тускло горела электрическая лампочка, пахло высушенным я досками и по огнеупорному паркету разгуливали доменщики.

Нестройное «ура», возгласы, крики, заглушаемые гудением печи.

— Что-то газ сегодня глаза ест, — проворчал Карпухин, вытирая слезы.

Где-то в темном углу поддоменника сидели Токмаков, Борис, Матвеев, Вадим и еще несколько монтажников. Они тоже решили дождаться чугуна.

— Значит, с нами хочешь ехать? — спросил Матвеев у Бориса. — А не рано тебе в цыгане записываться? Совсем зеленый. Небось совершенного летия не достиг еще?

— Недавно восемнадцать стукнуло.

— Восемнадцать лет всего живешь на белом свете. А я этим делом да-а-а-авно занимаюсь. И авторитетно могу заявить: без учения теперь стоящий строитель не вырастет! Ведь меня как обучали? «Бери трос потяжелее, тащи подальше» — вот и вся наука была. А теперь? Все привилегии молодым. Только учись!

— Буду учиться.

— Даже если бы ты учиться не захотел, тебе прораб такой роскоши не позволит. Он тебя чуть свет подымет и задаст задачку про ексентриси… Тьфу, черт ее побери!..

Токмаков в полудремоте все слышал и ухмыльнулся:

— Не чертыхайся, старый! Задачку-то смекнул решить, а произнести не можешь: экс-цент-три-си-тет!

Борис не спускал глаз с отца. Тот все чаще подходил к фурмам и заглядывал через глазки в утробу печи. Как бы примеряясь, он брал в руки лом, отполированный своими и чужими ладонями; потом еще раз проверил баллоны с кислородом для прожигания летки.

— Пора! — скомандовал Берестов горновому, стараясь оставаться спокойным.

Мастер и старший горновой в четыре руки начинают разделывать летку. Они стоят на железном листе, брошенном на песчаную канаву — будущее русло чугунного потока. Раскачиваясь в такт, они долбят ломом огнеупорную глину.

— А где Нежданов? Как же можно? Первая плавка — и без Нежданова? — спрашивает Дымов с деланным испугом. — Домна просто откажется выдать чугун.

Но Нежданов уже бежит, на ходу напяливая шляпу на глаза. Он задержался в аппаратной, записывал последние показания приборов.

Следом за Неждановым, бесцеремонно толкаясь, бежит Флягин.

Все напряженно следят за согласными движениями горновых. Никому не разрешается подходить близко к летке в этот момент.

В декабре 1942 года, когда в Каменогорске пускали домну, не сумели как следует просушить для желоба промерзший песок. Произошел так называемый хлопок. Дымов стоял близко, чугун плеснул ему в затылок. Воротник шубы и ушанка сгорели, и Дымову обожгло шею…

И все-таки именно о той домне, пущенной в дни Сталинградской битвы, когда вся южная металлургия была захвачена врагом и каждый второй наш снаряд был из каменогорской стали, Дымов вспоминает с особой нежностью.

Все тоньше и тоньше глиняный простенок, держащий чугун взаперти.

Он уже начинает светиться изнутри.

Пробивается синий язычок пламени.

Чугун еще заперт, но вот он находит лазейку и вырывается наружу со стихийной силой.

Берестов и горновые отскочили в стороны и прижались к самой домне. Железный лист, на котором они только что стояли, покраснел.

Взрыв света и тепла.

Ослепительное сияние и зной, обжигающий кожу и дыхание.

Отсветы доменного пожара ложатся на потные лица.

Малиновый, кроваво-красный, розовый, желтый, белый пар поднимается у истоков чугунной реки.

И переменчивые отблески огня загораются на очках Нежданова, будто кто-то очень расторопно меняет в них цветные стекла.

Сперва чугун идет по песчаному руслу с ленцой, нехотя, затем бежит все быстрее, не зная удержу. Разноцветный пар подымается над желобом и застилает весь литейный двор.

Защитив лицо согнутой в локте рукой, горновой переступает через огненные арыки и ставит заслонки, управляя половодьем чугуна. Мастер Берестов и горновые шагают через эти ручьи непринужденно и уверенно, не глядя под ноги, с особой повадкой доменщиков.

Дымов смотрел на ручей чугуна в песчаном желобе и думал, что ручей этот — только маленький приток, который вливается в большую огненную реку…

Где-то в Сибири уже выходят горновые на утреннюю смену. В Кривом Роге еще глубокая ночь. Сегодня доменщики — сибиряки и криворожцы — узнают, что у них есть еще одна домна-союз-ница!

Очень может быть, что вот из этого металла будут изготовлены следующие домны, — ведь Дымов в Каменогорске получал металл с заводов, которые сам строил.

Двадцать восемь лет назад, после штурма Перекопского перешейка, Дымов лежал раненный в Керчи, в семье горнового металлургического завода.

Тогда, в год всеобщей разрухи, на Керченском заводе продолжала не угасая гореть единственная во всей Советской России доменная печь.

Горновые хранили ее огонь, как люди берегли когда-то пламя первобытного костра. Словно горновые знали, что от огня этой печи займутся когда-нибудь и разгорятся доменным пожаром все потушенные войной и разрухой печи.

Маленькая героическая домна стояла как часовой на посту, оберегая будущее своей страны.

С тех пор вся страна виделась Дымову прежде всего в бессонных заревах металлургических заводов, которые он учился строить, строил, строит и будет строить…

— Ну, о чем задумался, Пантелеймоиыч? — Терновой положил Дымову руку на плечо.

— Да вот стою, гадаю — за что меня будут ругать на стройке следующей домны в Красных Песках? Ругать-то будут все равно…

— В этом можешь не сомневаться.

— Но вот интересно — за что? — У Дымова в голосе не было и нотки обиды, одно лишь любопытство. — И что я сам найду нового? За что буду себя ругать задним числом? До чего не додумался здесь, в Каменогорске?

— Задним числом мы все умеем предвидеть, — усмехнулся Терновой. — Задним умом и я умный!..

Терновой, так же как и Дымов, был радостно возбужден.

Пустили новую мощную домну. Он опять поддерживает огнем чье-то наступление, как, бывало, батареи его полка поддерживали своим огнем наступающих. Терновой смотрит на искрящийся поток чугуна, и у него такое чувство, будто именно этого вот чугуна ждут, нетерпеливо ждут все формовщики, все литейщики, все кузнецы страны, которая залечивает после войны свои раны.

Однако становится больно губам, нёбу, легким, глазам от чугуна, который течет по желобам, наполняя один ковш за другим.

Раскаленные звездочки кремния мечутся над желобами россыпями белых искр. Кажется, вот-вот вспыхнет на людях одежда.

69
{"b":"165895","o":1}