— Нет, — сказала Кейт, оборачиваясь к нему. Теперь их разделяла кружка горячего, дымящегося чая. — На, выпей. Думаю, тебе сразу станет легче.

Джон взял кружку из ее рук и поставил в сторону.

— Я тоже ни о чем не жалею, — произнес он. — Иногда мне казалось, что я должен, но я не жалел — ни тогда, ни сейчас.

Он кончиками пальцев дотронулся до ее щеки и, убрав назад непослушные пряди, наклонился и легонько поцеловал. Кейт ощутила, как в ней тотчас проснулось желание, острое, как боль, и вместе с тем такое сладостное. Ее губы тотчас раскрылись, движимые воспоминаниями и желанием. Они слились в страстном поцелуе, таком же жарком и обжигающем, как и огонь, что бушевал в сердцах и телах обоих. Сердце Кейт стучало так громко, что его биение отдавалось эхом в груди Куинна. Она ощутила, как грудь в ожидании его прикосновений сделалась слегка болезненной, соски напряглись, требуя своей доли ласк. Куинн сильнее прижал ее к себе, и она животом чувствовала, что он возбужден.

Джон пробудет здесь всего несколько дней, напомнила ускользающая логика. Он здесь для того, чтобы расследовать дело, а вовсе не потому, что скучал по ней или же хотел вернуть то, от чего сам когда-то отказался. И то, что сейчас происходит, ничего не значит.

— Нет, — сказала она негромко, когда он наконец оторвал от нее свои губы. — Я ни о чем не сожалению, но это не значит, что я готова вновь через это пройти. Я здесь не для того, чтобы тебе так было удобней.

— Ты считаешь, что именно за этим я здесь? — спросил он. — Ты считаешь, что я жду, что ты ляжешь со мной в постель, потому что мне так хочется и ты знаешь, что мне нравится? Я думал, ты лучше изучила меня, Кейт. — Его голос неожиданно сделался резким и хриплым. Он скользнул по ее сердцу, словно мозолистая рука. — Боже мой, а ведь ты единственная, кто когда-либо меня понимал!

— По крайней мере, мне так казалось, — прошептала Кейт. — А в самом конце у меня было такое чувство, будто мы вообще друг друга не знаем.

Куинн вздохнул и отступил.

— Что ж, давай будем считать, что мы с тобой старые друзья и ничего больше. Договорились? — предложила Кейт, сглатывая комок в горле. — Ты приехал сюда не ради меня, Джон. Если бы ты хотел, то давно это сделал бы. Пойду вызову тебе такси.

В доме было темно. Впрочем, как темно и на всей улице. В районе озера Островов привыкли ложиться спать вовремя, как приличные люди. А там, где жил Ковач, всегда светилось хотя бы одно окно — кто-то поздно возвращался с работы, кто-то рано уходил, кто-то смотрел телевизор.

Ковач припарковал машину на углу принадлежащего Бондюрану участка и пешком обошел его владения по свежевыпавшему снегу. Тяжелый и влажный, тот налипал на брюки, постепенно набивался в ботинки, но Сэм не обращал внимания. Его интересовал только огромный особняк, который в темноте казался даже больше, чем при дневном свете. Над задним входом светились огоньки сигнализации. Но в самом доме света не было.

Если Питер Бондюран сейчас не сидит, уставившись в телевизор, значит, он в глубине дома, в комнате, где нет окон.

Да, ничего себе домина! Он как будто перенесся сюда из средневековой Англии. В таком где-нибудь в подвале непременно должна быть пыточная. И, похоже, она здесь есть.

Господи, неужели ему сегодня повезло? И он расскажет всему миру, что миллиардер Питер «Большая Шишка» Бондюран на самом деле маньяк, серийный убийца? Мэр прикажет перерезать ему глотку и выставит напоказ его тело у входа в новую тюрьму. Начальство требовало найти убийцу — желательно пучеглазого, слюнявого, отсидевшего срок психа откуда-нибудь из Висконсина…

Ковач вернулся к машине, потопался, чтобы стряхнуть снег, сел за руль, повернул ключ зажигания и включил на полную мощность анемичный обогреватель. Ноги — от ступней до икр — окончательно окоченели, и теперь холод подбирался все выше и выше, словно столбик ртутного термометра.

Из-под груды всякой всячины на соседнем сиденье он вытащил мобильник и набрал номер домашнего телефона Бондюрана. Куинн позвонил ему, чтобы сказать, будто Кейт заметила Бондюрана среди присутствующих: миллиардер якобы закосил под простого парня с улицы. Нет, этот тип не внушает доверия. Прошлой ночью он водил их за нос с Джиллиан, а сегодня — одному богу известно с чем.

Зазвонил телефон.

Ковача жутко раздражало, что с Бондюраном носятся как с писаной торбой: ему передают информацию, от него не требуют, чтобы он приехал в управление для дачи показаний… А чем он, собственно, лучше других? Ведь, по идее, его должны как следует потрясти.

На пятом звонке включился автоответчик и монотонным голосом попросил оставить сообщение. Ковач оставил свое имя и номер телефона и попросил перезвонить. Затем врубил передачу, подкатил к воротам и нажал кнопку переговорного устройства. Молчок. Посидев минут пять, он вновь нажал на кнопку, затем еще раз и еще, прекрасно зная, как привлечь к себе внимание, измором взяв того, кто внутри. Но, как говорится, ни ответа, ни привета.

Мимо проехала машина частной охранной компании и, заметив его, остановилась. Из машины вышел человек с фигурой штангиста в щегольской форме и попросил предъявить удостоверение личности. Затем он снова остался один, глядя на дом Питера Бондюрана, размышляя о том, какие секреты хранятся за его стенами.

Некоторые люди не снимают трубку, когда им звонят после полуночи. Но только не родители пропавших детей. Или, может, Питер Бондюран никогда сам не отвечал на звонки переговорного устройства, тем более в такое время? Может, он лежит, сжавшись в комок в постели и натянув на голову одеяло, и трясется от страха при мысли о том, как бы в дом не ворвались толпы бедняков, чтобы предать его разграблению? Впрочем, машину с охранниками он вряд ли вызывал. Это рутинный объезд и ничего больше, как сказал ему охранник-тяжеловес.

Ковач посмотрел на дом, и семнадцать лет работы в полиции подсказали ему, что тот пуст. Питера Бондюрана в доме нет — и это в ту ночь, когда пропала их свидетельница. Миллиардер, который требовал ответов, а сам упорно отказывался отвечать что-либо на любые вопросы. Отец, который в ту ночь, когда исчезла дочь, поругался с ней, а потом бессовестно лгал. Питер Бондюран, которому хватит связей и власти, чтобы раздавить карьеру честного полицейского, словно жестянку из-под пива.

Наверное, я дурак, потому что сижу тут, подумал Ковач. Все-таки подозреваемый номер один — Ванлис. Во-первых, он вписывается в профиль Куинна, во-вторых, уже привлекался к ответственности. Был знаком с Джиллиан. Имел ключ от дома. И водил минивэн.

И все же что-то в Бондюране внушало ему подозрения. Ковач чувствовал это едва ли не кожей, и будь что будет, но он это выяснит!

Ковач вздохнул, сменил одну неудобную позу на другую и зажег сигарету. В любом случае сдалась мне эта пенсия! Уж как-нибудь обойдусь и без нее.

Трупы плавали над ним, подобно бревнам. Голые, гниющие трупы. Изуродованные, порванные на части, изрешеченные дырами. Разлагающиеся, все в ошметках отставшей от костей плоти. Пища для рыб. Угри заплывали внутрь через зияющие раны и выныривали назад.

Куинн смотрел на трупы снизу вверх, пытаясь опознать каждый в мутноватой голубой воде. Он задыхался. Ему не хватало кислорода, легкие горели. Но он не мог подняться на поверхность до тех пор, пока не опознает каждый из них и назовет имя его убийцы.

Трупы покачивались и меняли положение. Гниющие конечности отрывались от туловищ и шли на дно, к нему. Под ним простирался ковер шелковистых зеленых водорослей, которые оплетали ноги подобно щупальцам спрута.

Ему следовало сосредоточиться. Имена. Даты. Факты. Но, увы, он не мог вспомнить. Он не знал всех убийц. В его голове крутились обрывочные факты. Тела тем временем множились, покачиваясь на голубой поверхности. У него же кончался воздух.

Он задыхался, мысли путались в голове.

Джон вскинул руки, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Но кисти, которые он хватал, были холодны и мертвы и не могли ему помочь. Тела и ответственность за них удерживали его внизу. Он должен сосредоточиться. Он ведь может решить загадку для каждого из них, лишь бы только они прекратили движение, лишь бы только мысли прекратили путаться в голове, лишь бы только ему сделать глоток воздуха…