— Еще бы!

Забавно, подумала Кейт, они вновь, как в старые добрые времена, подшучивают друг над другом, — и это после того, что случилось нынешней ночью. С другой стороны, так гораздо легче.

— Тебе правда незачем быть здесь, Кейт, — сказал Куинн вполне серьезно.

— Неправда. Для Эйнджи Ди Марко я была единственным человеком, кто более или менее к ней близок. И если тело принадлежит ей, ничего страшного, если я не посплю, зато узнаю это одной из первых.

Она ожидала, что Куинн сейчас прочтет ей очередную лекцию о том, что она ни в чем не виновата, но тот промолчал.

— Ты думаешь, что тело, возможно, принадлежит Джиллиан Бондюран? — спросила она. — Что она не была жертвой номер три и что это сделала она сама?

— Нет. Самосожжение — редкая вещь. И когда такое случается, то обычно на глазах у толпы. Зачем Джиллиан было приезжать сюда посреди ночи? Какова ее связь с этим местом? Нет такой. Джиллиан это или нет, мы узнаем после вскрытия. По крайней мере, на этот раз мы сможем сверить состояние зубов с записями стоматолога. И все. Повторюсь, шансы, что это она и тем более что совершен акт самосожжения, равны нулю.

Кейт приподняла уголки рта в полуулыбке.

— Знаю. Просто мне было бы легче, принадлежи это тело кому-то, за кого я не несу ответственность.

— Кейт, идея провести собрание исходила от меня. И новым убийством наш Коптильщик дал понять: «Видал я тебя в гробу, Куинн». Теперь я ломаю голову над тем, чем, собственно, его задел. Был ли с ним слишком мягок? Или же, наоборот, он ждал от меня сочувствия? Хотел, чтобы я погладил его по шерстке и сказал, какой он гений? Что такого я сделал — или, наоборот, не сделал? Что упустил? И если он был на собрании, если он сидел, можно сказать, у меня под самым носом, то почему я его не узнал?

— Наверное, забарахлил твой встроенный суперрентген, который высвечивает в людских сердцах зло.

— Вместе с твоей способностью видеть будущее.

На этот раз его улыбка была искренней, хотя и печальной.

— Значит, мы пара?

— Были когда-то.

Кейт посмотрела на него: перед ней сидел тот, кого она знала и любила, и тот, в кого его превратили годы. Усталый, измученный.

«Интересно, — подумала она, — а он, глядя на меня, видит то же самое? Как это ни прискорбно, скорее всего, да. Кого я пыталась обмануть, внушая, будто со мной все в порядке? Кого надеялась провести?»

Правду во всем ее неприглядном виде Кейт поняла час назад, когда стояла, беспомощно прижавшись к его груди. Неожиданно она как будто обрела настоящую часть ее «я», потерю которой она упорно отказывалась признать все эти годы.

— Я любил тебя, Кейт, — негромко произнес Куинн, пристально глядя ей в глаза. — Что бы ты ни думала обо мне и о том, что между нами было, я тебя любил. Бог свидетель, ты можешь сомневаться в чем угодно, но только не в этом.

В душе Кейт что-то дрогнуло. Она не спешила давать этому чувству название. Вряд ли это надежда. Надежда ей не нужна, если дело касается Джона Куинна. Куда больше ее устроит раздражение, внутренний протест, злость… Увы, ничего подобного она не испытывала и прекрасно это понимала. Наверное, и он это знает. Он всегда умел разглядеть даже самое малое облачко, омрачавшее ее мысли.

— Черт бы тебя побрал, Джон, — пробормотала она.

Даже если бы она сказала что-то еще, он вряд ли услышал, потому что рядом с его окном неожиданно вырос Ковач. Кейт вздрогнула и чертыхнулась себе под нос, затем, нажав на кнопку на приборной доске, опустила окно со своей стороны.

— Эй, ребятки, никаких обжиманий, — пошутил Ковач. — Комендантский час.

— Мы всего лишь пытаемся согреться, — ответил Куинн. — У меня дома тостер дает больше тепла, чем этот обогреватель.

— Ну как, нашли водительские права? — поинтересовалась Кейт.

— Нет, но мы нашли вот это.

С этими словами Ковач показал микрокассету в прозрачном пластиковом футляре.

— Валялась на земле в пятнадцати футах от машины. Просто чудо, что пожарные не раздавили ее всмятку. Наверное, это какой-нибудь репортер потерял после собрания, — продолжал Ковач, — но проверить не помешает. Время от времени убеждаешься, что бог все-таки есть. У меня на сиденье где-то есть плеер.

— Это точно. Плеер и Святой Грааль, — пробормотала Кейт, перебирая валяющийся на сиденье хлам — отчеты, журналы, обертки от гамбургеров. — Сэм, скажи, ты живешь в этой тачке? Вообще-то для таких, как ты, имеются ночлежки.

Наконец она откопала прибор и протянула его Куинну. Тот осторожно вынул кассету и вставил новую, которую Ковач протянул ему на кончике шариковой ручки.

От звуков, что донеслись из крошечного динамика, по коже у Кейт пробежали мурашки. Женские крики, полные боли, ужаса и отчаяния. Между ними — всхлипы и мольбы о пощаде, которой она так и не дождалась. Душераздирающие вопли той, кого истязал невидимый зверь, той, для которой избавлением от страданий стала смерть.

«Лучшее доказательство того, — подумала Кейт, — что никакого бога нет».

Волнение, экстаз, возбуждение. Это то, что он испытывает в своем триумфе. К ним примешиваются и темные эмоции: гнев, ненависть, раздражение, которые постоянно пылают внутри его.

Манипулирование. Доминирование. Контроль. Его власть распространяется не только на его жертвы. Она распространяется на полицию и на Джона Куинна.

Волнение, экстаз, возбуждение. Про все остальное можно забыть. Главное — он победитель.

Острота эмоций столь велика, что, пока он ведет машину домой, весь истекает путом и дрожит, не в силах унять волнение. Он ощущает собственный запах. Тот хорошо ему знаком — резкий, терпкий, почти сексуальный. Его так и подмывает потереть подмышки ладонями, а потом размазать собственный пот по лицу, чтобы тот забился в ноздри, чтобы можно было облизать его с пальцев.

Ему хочется раздеться, чтобы женщина его фантазий слизала пот с его тела. С его груди и живота, с его спины. В его фантазиях она в конце концов оказывается стоящей перед ним на четвереньках — лижет ему мошонку. Его член разбух до неимоверных размеров, он засовывает его ей в рот и всякий раз, когда ее начинает тошнить, дает ей пощечину. Он кончает прямо ей на лицо, затем вновь заставляет ее опуститься на четвереньки и трахает ее в задний проход. Его пальцы сжимают ее горло. Он грубо, по-зверски насилует ее. Иногда слегка разжимает пальцы, и тогда изо рта рвется крик боли.

Эти картины возбуждают. Член напряжен и пульсирует, ему нужно удовлетворить голод. Хочется услышать звуки, острые и такие прекрасные, как отточенные мечи. Он жаждет услышать вопли ужаса, почти животные в своей первозданной чистоте, хочется притвориться, будто они исходят от женщины в его сознании. Жаждет услышать их нарастающее крещендо, когда жизнь подходит к последнему порогу. Когда энергия жизни отступает перед жадной пастью смерти.

Он засовывает руку в карман куртки, чтобы вытащить кассету. Увы, карман пуст.

Его тотчас охватывает паника. Он останавливает машину у тротуара и проверяет каждый карман, обыскивает соседнее сиденье, щупает на полу, проверяет, не вставлена ли кассета в плеер. Увы, кассеты нигде нет.

В нем закипает злоба. Огромная, темная. Грязно выругавшись, он вновь выезжает на проезжую часть. Он совершил промах. А это недопустимо. Нет, конечно, это не смертельно. Даже если полиция найдет кассету, даже если с нее снимут отпечатки пальцев, они все равно его не найдут. Потому что в базе данных уголовного розыска его отпечатков нет. Он не попадал в лапы к легавым со времен своей безбашенной юности. И все-таки мысль о том, что он совершил прокол, выводит из себя. Он знает: находка вселит в следственную группу и Джона Куинна уверенность в своих силах, а ведь он задался целью сокрушить их, продемонстрировать их ничтожество и никчемность.

И вот теперь его триумф не без изъяна. Ликование омрачено. Эрекция пропала: член моментально обмяк. Где-то в глубине сознания слышится насмешливый голос. Презрительно усмехнувшись, женщина его фантазий встала с колен и идет прочь, всем своим видом демонстрируя равнодушие.