— Но если Джиллиан жива, то где она? — спросила Кейт. — И какое имеет отношение к происходящему?

— Не знаю. И главное, нет никого, кто знал бы Джиллиан и хотел бы рассказать нам хоть что-то. Признаюсь честно, меня не отпускает какое-то неприятное чувство.

— Может, тебе стоит обратиться к врачу? — предложила Кейт, глядя, как он машинально потирает живот. — Ты постоянно это делаешь.

Куинн тотчас прекратил.

— Ничего страшного, мелочи.

Кейт покачала головой.

— Думаю, у тебя там язва размером с блюдце. Но ты же не хочешь в этом признаться. Разве у всемогущего Куинна могут быть проблемы со здоровьем? Ведь это тотчас разрушит мистическую ауру вокруг твоего имени. Низведет до уровня Супермена с его слабостью к криптониту… Нет-нет, этого нельзя допустить!

Кейт хотела спросить, разговаривал ли он с кем-нибудь из службы психологической поддержки, но передумала, зная, что ответа не дождется. Потому что любой агент, расследующий случаи вроде этого, мог пристроиться к очереди, ведущей в кабинет психотерапевта, и никто даже не обратил бы на это внимания. Нервные срывы и депрессии — норма для их отдела. И все это прекрасно понимали. Даже у человека со стальными нервами поедет крыша, если каждый день иметь дело с преступлениями одно чудовищнее другого, копаться в трупах жертв или темных душах убийц. Конечно, поедет, если каждый день видеть страшную изнанку окружающего мира и принимать решения жизни и смерти, основываясь на зыбкой теории: собственном знании человеческого поведения. Но Джон Куинн никогда не признается, что эта ноша давит на него тяжким бременем. Легендой можно стать лишь будучи несгибаемым. Распишись в собственной слабости, и легенде конец.

— Джон, можно подумать, что пули сами отскакивают от тебя, — мягко произнесла Кейт.

Он улыбнулся, как будто ему с ней смешно и весело, однако упорно отказывался посмотреть в глаза.

— Ничего страшного.

— Как скажешь, — сказала Кейт. Если ему самому наплевать на свое здоровье, — это его проблема или проблема какой-нибудь женщины там, в Виргинии. Ее это не касается. — Лично я хочу выпить. Может, тебе дать что-нибудь, прежде чем ехать в отель? Я имею в виду, от боли в желудке. Например, «Маалокс». Или упаковку «Тамса», чтобы жевать по дороге…

С этими словами она направилась в кухню, мысленно отругав себя за то, что позволила ему задержаться. Впрочем, это что-то вроде благодарности за участие, а он ее заслужил. Кроме того, ему явно не помешало бы чего-нибудь выпить.

Нет, она прекрасно понимала, что пить он не станет. Для него это болезненная тема: алкоголизм — не только бич его семьи, но и бич профессии. И даже если он не против утопить в алкоголе напряжение, досаду, злость — а они часть его работы, — слишком велик риск утонуть самому.

— Прекрасный дом, — произнес Куинн, шагнув вслед за ней на кухню.

— Я купила его у родителей, когда они решили перебраться в Лас-Вегас.

— То есть ты действительно вернулась домой?

Из груды осколков, в которые превратилась ее жизнь в Виргинии, Кейт вернулась в полный теплых воспоминаний дом. И даже если рядом не было близких людей — впрочем, Куинн сомневался, что они бы захотели ее выслушать, — дом восполнил эту зияющую пустоту. Он помнил, какая она была тогда, когда ее жизнь в Куонтико потерпела крах, — вздернутая и растерянная одновременно. Ему до сих пор было больно об этом думать. И то, что они пережили вместе, связало их незримой нитью, которая проникла глубоко в его душу. Увы, не настолько глубоко и не настолько крепко, чтобы выдержать груз осуждения, неодобрительных взглядов и самобичевания Кейт.

Он всегда замечал ее женственность, ранимость. Впрочем, мало кто из тех, кто знал Конлан, мог заподозрить, что она нуждается в опоре и защите. Наоборот, людям бросались в глаза другие вещи: ее несгибаемость и сила духа. Но за этим фасадом пряталась другая Кейт, мало похожая на железную леди, которую привыкли видеть окружающие.

— И как ты теперь?

— Ты о чем? — Кейт повернулась. Она явно не поняла его вопроса. — Я устала. Расстроена. Потеряла свидетельницу.

Куинн подошел ближе и положил ей на губы палец.

— Я имел в виду не этот случай. Прошло пять лет. Как ты теперь?

Сердце в груди у Кейт учащенно забилось. Ответ на вопрос Куинна комком застрял в горле. Пять лет. Первый год запомнился острой болью, такой острой, что ей было трудно вздохнуть. Второй — тем, что она, как после инсульта, заново училась ходить и разговаривать. Затем прошли третий, четвертый и пятый. За это время она сделала новую карьеру, обжилась, немного попутешествовала, и жизнь потихоньку вошла в наезженную колею. Но ответы, что тотчас пришли на ум, были совершенно иными.

«Как ты теперь? — мысленно повторила она. — Да никак, отгородилась в своем мирке и живу в нем одна». А вслух произнесла:

— Давай не будем играть в эти игры. Если бы тебе на самом деле хотелось знать, ты бы уже давно спросил, не дожидаясь, пока пройдет пять лет.

В собственных словах ей послышалась злость, и Кейт пожалела, что произнесла их. Какой вообще во всем этом смысл, если через несколько дней они расстанутся. Не лучше ли притвориться, что вообще не было никакого огня, чем пытаться разворошить пепел и пыль воспоминаний…

На микроволновке пискнул таймер. Кейт отвернулась и принялась заваривать чай.

— Ты говорила мне, что тебе самой этого хочется, — напомнил Куинн, — чтобы все осталось в прошлом. Хотела уехать, начать жизнь с чистого листа… Что, по-твоему, я должен был делать, Кейт?

«Попросить меня остаться. Уехать со мной».

За ответами не надо далеко ходить. Вот они, как будто нашлись лишь вчера, и все такие же бесполезные. К тому времени, когда она уехала из Виргинии, ее гнев и боль поставили обоих за грань, когда Джону уже не было смысла просить ее остаться. Она же, даже не спрашивая, знала: Куинн никогда не оставит работу в Бюро, чтобы уехать вместе с ней. Потому что его работа и он сам были единым целым, связанные такой прочной цепью, какой он никогда не свяжет себя ни с какой женщиной. Боже мой, ему до сих пор больно!

— Что ты должен был сделать? Ничего, — прошептала она. — Ты и так все прекрасно сделал.

Куинн шагнул ближе и встал за ее спиной. Ему хотелось прикоснуться к ней, как будто это каким-то магическим образом могло стереть прожитые годы, недомолвки и недопонимание. Он хотел напомнить, что и ей ничего не мешало позвонить, однако понимал, что гордость никогда не позволит ей признать, что и она не права. Какая-то часть его «я» была даже рада, что она так и не позвонила. Потому что в противном случае ему пришлось бы взглянуть на свое отражение в огромном зеркале жизни и честно ответить на вопрос, осталась ли в душе хотя бы капля мужества и сил, чтобы строить долгие, крепкие отношения. Он так страшился ответа на этот вопрос, что не решался задавать все эти годы. Бежал, как от огня.

И вот теперь Джон стоял здесь, в считаных дюймах от лучшей части своего прошлого, зная, что его лучше не ворошить. Ведь если он пять лет назад не сумел выстроить отношения, то сейчас и подавно не сделает этого.

Он поднял руку и легонько погладил Кейт по волосам, и его воспоминание о них слилось с их шелковистой реальностью. Он не стал убирать руку с ее плеча. Его большой палец автоматически нащупал знакомый узелок в том месте, где были напряжены мышцы.

— Ты сожалеешь, Кейт? Не о том, как все закончилось, а о нас с тобой?

Услышав этот вопрос, она зажмурилась. В ее душе накопилось сожаления столько, что его хватило бы на целый самосвал, который она теперь каждый день была вынуждена убирать с дороги, чтобы жить дальше. О чем она никогда не жалела — даже на миг, — это о том, что тогда искала поддержки в его объятиях. Жалела, что ей хотелось большего. И что он не мог ей этого большего дать. Но ни разу не пожалела ни о едином прикосновении, ни о едином поцелуе, ни об одном мгновении, проведенном в его объятиях. Куинн подарил ей столько любви и понимания, страсти и сострадания, нежности и утешения! Подарил тогда, когда она нуждалась в них так остро, когда ей было так больно и одиноко… Нет, об этом она никогда не жалела, да и как можно жалеть?