Сэм повернулся к Дженни:

– Что теперь скажете о пророчестве Дивероу?

– Почему этот ваш генерал не ставит нас ни о чем в известность?

– Это хитроумный элемент его хитроумной стратегии.

– Что?

– Он ничего не сообщает вам до тех пор, пока дело не заходит уже так далеко, что обратной дороги нет.

– Прямо невероятно! – воскликнула Редуинг. – А что, если окажется вдруг, что он ошибался во всем?

– Он убежден, что этого никогда не случится.

– А вы?

– Если отбросить его неизменно ошибочные исходные посылки, то придется признать, что жизненный путь его был недурен.

– Но и не столь уж и хорош!

– Если по-честному, то человек он потрясающий, черт бы его побрал!

– А при чем тут черт? Или вы не очень-то уверены в том, что говорите?

– Мое «черт бы его побрал» означает лишь, что он подводит вас незаметно к обрыву и однажды вы с ним делаете вместе еще один шаг и летите в пропасть.

– Он хочет, чтобы мистер Саттон изображал его, ведь верно?

– Возможно. Он уже знаком с его искусством.

– Интересно, откуда?

– Старайтесь не думать об этом: так будет лучше для вас же самой.

Джонни Телячий Нос, в роскошных, расшитых бисером оленьих шкурах, потерянно взирал на завесу дождя, простершуюся за дверьми «фургона-вигвама», предназначенного для приемов, устраиваемых племенем уопотами, и представлявшего собой большое, крикливо раскрашенное строение в форме крытого фургона с конусообразным возвышением, призванным имитировать традиционное индейское жилище. Когда вождь Повелитель Грома спроектировал эту конструкцию и привез из Омахи плотников, чтобы воздвигнуть ее, обитатели резервации пришли в изумление. Орлиное Ухо, член совета старейшин, спросил Телячий Нос:

– Что этот псих делает тут? И чем должно стать это непонятно что?

– Он говорит, что это сооружение как бы соединит в себе сразу два символа Запада прошлых времен: крытый фургон пионеров и вигвам – обиталище диких племен, крушивших пришельцев.

– У него большое сердце и свернутые набекрень мозги. Скажи ему, что нам нужны пара экскаваторов на гусеничном ходу, косилки, не менее десятка мустангов и по крайней мере дюжина рабочих.

– Для чего?

– Он хочет, чтобы мы разровняли землю на северном лугу и устраивали там скачки.

– На мустангах, что ли?

– Ну да, на них, не на машинах же. Если мы собираемся галопировать вокруг фургонов, то прежде всего должны научить молодых, как ездить верхом, а то кое-кто из нас знает только ворчать, что нам, мол, не проехать на лошади и двадцати футов.

– О’кей, а рабочие зачем?

– Может, мы и дикари, Телячий Нос, но дикари благородные. И не занимаемся подобным физическим трудом.

Это было несколько месяцев назад. Сегодня же всю вторую половину дня лил дождь, что и объясняло отсутствие туристов, обычно наезжавших летом, чтобы приобрести в великом множестве сувениры тайваньского производства.

Джонни Телячий Нос поднялся со скамеечки, миновал узкий проход между перегородками из шкур и, оказавшись в своей уютной комнатенке, направился к телевизору. Включил кабельный канал, по которому транслировали игру в бейсбол, и уселся на складной стул из ремней, чтобы насладиться вечерним досугом и посмотреть парочку матчей подряд. Но покой его тут же был грубо нарушен бесцеремонным телефонным трезвоном. Кто звонил, было ясно, ибо этот аппарат служил исключительно для связи с Повелителем Грома.

– Я здесь, вождь! – крикнул Джонни, хватая трубку со столика наборного дерева.

– План «А-один»! Приступить к выполнению!

– Да ты шутишь! Конечно же, шутишь!

– Генералы не шутят, когда дело касается штурма. Код «ярко-зеленый»! Самолет в аэропорту и автобусные компании Омахи и Вашингтона приведены в состояние боевой готовности. Ты выходишь на рассвете, поэтому начинай распространять информацию прямо сейчас. К двадцати двум ноль-ноль должны быть собраны все вещмешки. Контингенту с округа Колумбия – выспаться перед атакой: в моей бригаде не место красноглазым краснокожим.

– Ты уверен, что не хочешь подумать об этом хотя бы еще пару недель?

– Тебе отдан приказ, сержант Телячий Нос, и будь добр его выполнять! Это главное!

– Приказ-то меня и беспокоит, Большой Парень! – Вечерняя заря вспыхнула и погасла. И теперь массивная, внушающая благоговение статуя Линкольна купалась в свете прожекторов, а молчаливые, загипнотизированные туристы сновали вокруг, чтобы выбрать наилучшую точку для обзора шедевра. Лишь одного, странного вида человека, казалось, ничто не занимало, кроме окутанной тенью травы под ногами. Вышагивая от мемориала строго по прямой линии, он поносил вполголоса зевак, встречавшихся на пути, и, поправляя рыжий парик, то и дело съезжавший ему на уши или на шею, задевал руками их животы и фотокамеры.

Винсенту Манджекавалло многое что было известно: не зря он родился и вырос в бруклинском «Mondo Italiano».[181]

Например, он знал, в каких случаях желательно приходить на место встречи заранее, задолго до условленного времени, чтобы не попасть неожиданно впросак. Главной проблемой в данный момент стало для Винни Бам-Бама расстояние от мемориала, которое надо было пройти по прямой. Он помнил число шагов, но что понимать под словом «шаг» – этого он не знал, фут ли это или ярд? Или еще что-то? Он припоминал рассказы о доброй старой Сицилии. У дуэлянтов в руках были в те времена ружья «лупо». Противники находились друг от друга на дистанции, промеренной шагами, и, когда они начинали сближаться, каждый их шаг – длинный ли или короткий – фиксировался секундантом и сопровождался порой барабанным боем. Правда, по окончании поединка правильность отсчета шагов уже никого не интересовала, потому что тот, кто сплутовал, выходил победителем… Однако он – в Америке. И отсчитывать шаги здесь надлежало исключительно точно, как требовали того справедливость и честь. Но возможно ли это в ночное-то время и к тому же продираясь сквозь толпу?

Досчитав до шестидесяти трех, Винни Бам-Бам врезался в каких-то клоунов, сбивших парик ему на глаза. А когда он поправил его, то оказалось, что не помнит, сколько шагов он проделал уже. В итоге пришлось снова вернуться к ступенькам мемориала и все начинать заново! Лишь на шестой попытке отмерил он положенное число шагов по прямой и направо и уперся в огромное дерево с прикрепленной к стволу медной пластинкой, на которой были выгравированы имя президента, посадившего его, и дата этого чудодейства. Сам по себе этот представитель растительного мира оставил Бам-Бама равнодушным, но ствол был опоясан круглой скамьей, что было уже неплохо: если бы он присел на нее, то, возможно, этот безумный генерал, с которым ему предстояло встретиться на предмет обмена информацией, и не сумел бы разглядеть во мраке его лица.

Однако Винсент счел все же более благоразумным удалиться от дерева и, укрывшись в тени, дождаться субъекта, знавшего, сколько должно было их быть, этих чертовых шагов. Не исключено, что высокий старый шут явится сюда в головном уборе из перьев.

Заметив слонявшуюся в условленном месте тучную фигуру, генерал Этелред Броукмайкл, прибывший на встречу в полном военном обмундировании, был несказанно удивлен. Он не только никогда не любил Маккензи Хаукинза, но, наоборот, испытывал к нему чувство неприязни, поскольку Мак дружил с презренным Хизелтайном. Данное обстоятельство, однако, не мешало Броуки всегда с уважением относиться к крепкой солдатской закваске Хаука. Теперь же многолетнее молчаливое восхищение было поставлено под вопрос. То, что наблюдал он сейчас, иначе как гротеском не назовешь. Хаукинз видом своим напоминал комедийного персонажа, отправляющегося на тайную сходку. Под то ли одолженный, то ли купленный пиджак, явно рассчитанный на человека полного, он натянул что-то для солидности и, чтобы казаться ниже, шагал на полусогнутых словно обезьяна: ни дать ни взять хрюкающая горилла, снующая взад-вперед напротив памятника Линкольну в поисках ягод в кустарнике. Столь противоестественное зрелище невольно вызвало отвращение у творца «смертоносной шестерки».