– Оптимальный вариант, сэр! Но как сможем мы сделать это, если вы все еще мертвы?

– Я так изменил свою внешность, что меня не узнала бы и родная мать, да пребудет она в мире!

– Искренне сочувствую вам, дружок: мать всегда тяжело терять.

– Да нет, она в полном здравии в Лодердейле… Послушайте, мне многое надо сказать, поэтому не будем отвлекаться. Главное – это слушания, до которых осталось всего два дня. У вас есть какой-то план?

– Он еще в процессе разработки, командир. Потому-то мне и хотелось бы обсудить с вами кое-какие вопросы. Охрана, которую вы приставили к нам, произвела на меня огромное впечатление. И особенно я был поражен, когда узнал об этих стражах некоторые подробности…

– Что вы имеете в виду?

– А то, что они – «псы войны».

– О ком вы это?

– О тех двоих, которых вы наняли, чтобы они охраняли нас.

– Понятно. Видите ли, я всегда стараюсь придумать что-нибудь оригинальное. Но то, что в эту группу затесался нацист, вызывает у меня чувство глубочайшего сожаления. Правда, признаюсь, я полагал, что он бы умерил свой пыл, если бы вы ему приказали.

– Нацист? Какой нацист?

– Ах да, я забыл, он потерялся… Но в чем же в общих чертах состоит ваш план?

– Позвольте мне прежде всего уточнить одну деталь.

– Уточняйте все, что захотите.

– Я все о той же охране, командир.

– Повторяю: я жалею, что попался этот кислокапустник… Послушайте, мне надо переговорить с вами как можно быстрее, а раз ваш план еще не полностью разработан, то мне было бы много спокойнее, если бы вы и ваш сумасшедший законник встретились со мной. Надеюсь, вы понимаете, о ком я говорю.

– О Сэме, что ли? Вы слышали о Сэме Дивероу?

– Не произносите его имени, но, как я понимаю, когда в пятиугольный монумент[178], стоящий на страже нашей родины, просочились сведения о том, что этот субъект выступает в роли вашего поверенного, там возжаждали его крови. Эти типы с удовольствием вставили бы гранату вашему вшивому адвокатишке туда, где у него геморрой. Кажется, когда он работал в генеральной инспекции, у него случилась осечка с каким-то старым психом в Камбодже.

– Все уже улажено, командир: ошибка исправлена!

– Вашими устами да мед бы пить: пока что большие дяди ничего об этом не знают. Пара этих выпускников Уэст-Пойнта не прочь была бы повесить сукина сына. Сейчас он вместе с вами занесен в список особо опасных преступников.

– Я не рассчитывал, что дело примет такой оборот, – заметил Хаук. – Право же, он ничем не заслужил такого отношения к себе.

– Ха-ха, как сказал бы Маленький Джо! – завопил Винни Бам-Бам. – Может быть, вы забыли, к чему может привести эта ваша затея? А ведь командование стратегической авиации – не мешок с картошкой.

– Да, я понимаю это, командир. Но пока еще можно договориться об отказе от применения насилия. Это маловероятно, но вполне достижимо. И попытаться стоит.

– Позвольте высказать вам мое мнение, – произнес Манджекавалло. – Самое лучшее, что вы могли бы сделать в сложившейся обстановке, это прилететь со своим законником сегодня вечером в округ Колумбия, куда прибуду и я. Вы будете надежно укрыты, а когда настанет время выступить в суде, вас доставят туда в бронированной машине. Ну как?

– По-видимому, у вас нет опыта в проведении тайных операций – от «серых» до «черных», командир Игрек. Пробить брешь в заслоне врага – это еще полдела. Главное – как прорваться за линию обороны. Каждый шаг до объекта «зеро» должен быть точно рассчитан.

– Изъясняйтесь человеческим языком, черт бы вас побрал!

– Необходимо преодолеть любое препятствие на пути к верховному судье. И, возможно, мы найдем способ, как сделать это.

– Возможно? У нас нет времени для всяких «возможно» и «невозможно»!

– И все же оно у нас есть. Я согласен с вами, что нам стоит встретиться в Вашингтоне. И я скажу где… У Мемориала Линкольна. Двести шагов от главного входа и столько же – направо. Ровно в восемь. Усекли, командир?

– Что именно? Разве лишь то, что все это дерьмо собачье!

– Я не могу тратить время на разговоры с вспыльчивыми штафирками, – ответил Маккензи. – Забот хватает и у меня. Так что до встречи!

– Броуки, это Мак! – сказал Хаукинз, извлекая из щели свою телефонную кредитную карточку.

Мелодия «Ничто не сравнится с шоу-бизнесом!» была прервана голосом Броукмайкла:

– Иисусе, ты даже представить себе не можешь, что сделал со мной Мак! Этот чертов государственный секретарь! Он жаждет моей крови!

– Поверь мне, Броуки, это ты можешь заполучить его голову! А теперь слушай меня и делай так, как я тебе говорю. Лети в Вашингтон и…

– Френк, это Хаук. Ты сделал, что я просил? Добрался до этого тупого сукина сына? Или, может, я должен рассказать всем о том, что случилось на Эмбесси-Роу?

– Я сделал это, ублюдок! И то, что он хочет, это раздеть меня донага! В общем, я конченый человек!

– Вовсе нет, адмирал! Можешь записать в свой актив оказанную мне помощь. Он знает время и место?

– Он сказал мне, чтобы я запихнул это куда подальше… и никогда больше ему не звонил!

– Хорошо! Уверен, он будет там!

Маккензи Хаукинз отступил от автомата, зажег потухшую сигару и, бросив взгляд через толпу, запрудившую вестибюль, увидел напротив гостиницы расположившийся под тентом бар. У него возникло неодолимое желание пройтись туда, в это укрытое от солнца святилище, с которым у него были связаны воспоминания о той поре, когда он, тогда молодой офицер, вечно влюблялся в кого-нибудь, хотя обычно и ненадолго: он знал, что на это времени у него нет…

Мэдж, третья жена Мака, была столь же прекрасна и занимала в его жизни столь же важное место, как и остальные бывшие его супруги. Он любил их всех – и не только за то, чем они были, но и за то, чем они могли стать.

Однажды ему с одним сверхобразованным лейтенантом пришлось скрываться от хошиминовцев в какой-то пещере, и они, не зная, чем заполнить долгие часы, рассказывали друг другу о себе. Да и что еще оставалось им делать: ждать, когда их обнаружат и тотчас прикончат?

– Вам известно, чем вы страдаете, полковник?

– О чем вы, мальчик?

– У вас комплекс Галатеи[179]. Вы желали бы превратить каждое прекрасное изваяние в живое существо, наделенное чувствами и сознанием.

– Где вы нахватались всей этой чуши?

– На первом курсе факультета психологии Мичиганского университета, сэр.

Имело ли для него, Хаука, какое-нибудь значение, из чего объект его восхищения – из камня или из плоти и крови? У Мэдж, как и у остальных, была своя мечта: ей хотелось стать писательницей. Мак внутренне вздрагивал, когда она предприняла очередную попытку создать нечто стоящее, но не отрицал ее способности приковывать внимание к выдуманным ею образам и безумным сюжетам. И вот теперь время Мэджи пришло. Конечно, она не Толстой, но все же «Лесбийские червяки – мутанты-убийцы» завоевали признание, и сколь бы скромным ни был этот труд, Хаук верил, что у его третьей жены неплохие перспективы.

Маккензи вернулся к телефонному аппарату, извлек кредитную карточку и набрал номер. Едва раздались гудки, как трубку сняли, но все, что услышал он, был голос, полный самого неподдельного ужаса.

– Помогите, помогите! – вопила женщина в трубку. – Червяки ползут! Со стен спускаются на пол… их тысячи!.. Они гонятся за мной!.. Уже совсем близко!.. Вот-вот набросятся на меня!

Внезапно наступила тишина: по-видимому, кричавшую парализовал страх.

– Подожди, Мэджи, не бросай трубку, я еду! Какой у тебя, черт возьми, адрес?

– Все в порядке, Хаук! – прозвучал вдруг спокойный голос. – Это только рекламный ролик.

– Что?..

– Ну, это то, что передают по радио и показывают в телерекламе. Детям нравится этот маленький шедеврик, ну а их родители с радостью депортировали бы меня.