Они приходили еще дважды. В первый раз я снова не ответил на стук. А во втором случае вылез из окна на лестничной площадке прямо на крышу гаража, после чего мой брат Марк впустил их в дом. Они обыскали его сверху донизу, даже чердак, и ушли, когда наконец поняли, что меня нет. Если бы только кто-нибудь из копов выглянул в окно, то увидел бы, что я лежу на крыше гаража всего в паре метров от них. Все изменилось одним утром. Полицейские пришли рано, а мой отец, уходя на работу, забыл запереть заднюю дверь. Меня разбудили два офицера, арестовали и сообщили, что подозревают в таких преступлениях, как нанесение ножевых ранений и причинение тяжких телесных повреждений. Это случилось девять дней спустя после происшествия. За это время полиция допросила многих парней. Не удивительно, что всплыло мое имя.

На допросах я отрицал, что был там. Я даже договорился до того, что вообще отсутствовал в городе. Но, утверждая это, я ссал против ветра. Мне зачитали несколько протоколов, в которых говорилось о том, что меня видели в районе паба, когда все началось. Более того, раз я был арестован одним из последних, значит, копы знали о моем участии в драке. После серии допросов они предъявили мне обвинение в нарушении общественного спокойствия, как и другим 13 парням. Инкриминировалось нам следующее: нанесение тяжких телесных повреждений, нарушение общественного спокойствия и участие в беспорядках, начиная с нападения на людей и заканчивая ношением холодного оружия. Другими словами, нас обвиняли во всех смертных грехах.

В то время мы были слишком молодыми и расценивали все происходящее как шутку. Теперь-то, задним числом, я хорошо понимаю всю серьезность той ситуации. Но тогда нам было на это наплевать. Мы несколько раз появлялись перед судьями, но заседание каждый раз откладывалось. Этот процесс должен был стать громким, с сотнями свидетелей и кучей документов. Заседание Королевского суда назначили на середину ноября 1984 года. Нас выпустили, но обязали отмечаться по субботам в полицейском участке вплоть до наступления даты окончательного разбирательства. Когда же мы наконец предстали перед лицом Закона, то оказались на одной скамье подсудимых. С самого детства меня учили, никогда ни в чем не признаваться, даже если меня поймают за воровство конфет и я буду весь перемазан шоколадом. Пусть сначала докажут, говорили мне. Поэтому я твердо стоял на своем. В итоге это не принесло мне никакой пользы. Но попытка — не пытка.

Каждый день мы приходили в Королевский суд и каждый вечер возвращались домой, отпущенные на поруки. Никто из нас даже не догадывался, насколько серьезным окажется это дело. Весь процесс мы издевались над свидетелями и смеялись. Не могу подсчитать, сколько раз судья просил нас вести себя прилично. Но зато я уверен, что мы вызвали у него желание отыграться на подсудимых. Ему оставалось лишь дождаться соответствующего вердикта. Ведь он был судьей Ангусом Стройеном, с которым шутки плохи. И перед таким грозным человеком стояло тринадцать молодых футбольных хулиганов, проявляющих неуважение к суду и обвиняемых в покушении на убийство четырех молодых людей. Должно быть, он еле сдерживался. Не сомневайтесь, судья отомстил сполна, когда всех нас признали виновными.

К слову о порванной заднице: мы получили в сумме 39 лет тюрьмы и сразу отправились за решетку. Я был раздавлен. Не так, конечно, как те четверо из «Барнсли», но тем не менее раздавлен. Приговоры ранжировались следующим образом: шесть лет, пять, четыре, три, два и восемнадцать месяцев. Я получил два года за драку плюс еще один за пару краж, которые на нас повесили, как говорится, до кучи. Это означало, что следующие шестнадцать месяцев я проведу в тюрьме по первому сроку, который могут скостить, а затем отсижу еще восемь по второму и только тогда выйду на свободу. Мы ожидали вынесение приговора в камерах в здании суда. Наконец в зал вызвали первую четверку. Пятнадцать минут спустя они вернулись с такими лицами, как будто увидели привидение. Но иначе и быть не могло, ведь им впаяли двадцать лет на четверых. Узнав об этом, мы даже слегка похихикали между собой, но потом настала наша очередь. Судья Стройен сказал, что это был худший случай футбольного насилия за всю его практику и что мы являемся хулиганами и потенциальными убийцами.

Во время процесса, который длился 16 дней, в суд было вызвано примерно 200 свидетелей, начиная от всего моба «Барнсли» и заканчивая хозяином паба, вышибалами, покупателями, продавцами и владельцами магазинов. Каждому из них задавали один и тот же вопрос: было ли ему страшно. И все они отвечали: «Да». Впрочем, я еще раньше понял, что мы по уши в дерьме.

Судьба — забавная штука. Несколько лет спустя меня взяли вышибалой в тот самый паб, рядом с которым все это и произошло. До сего дня вынесенный тогда приговор остается самым суровым наказанием, присужденным одним судьей за преступления, связанные с футбольным насилием. Мне было девятнадцать, а моя девушка находилась на третьем месяце беременности. Я никогда раньше не сидел в тюрьме, теперь же мне предстояло провести два года в этом заведении. Единственным утешением служило то, что некоторые парни получили более суровый приговор, чем я. Так что мне еще повезло, если два года в тюрьме можно назвать везением. Тем вечером мы отправились прямиком в Дарэмскую тюрьму, или «Большой дом», как ее называли. Что ждало меня там, впереди?

Дарэмская тюрьма была похожа на Колдиц.[30] Раньше никто из нас не сидел за решеткой, но вскоре нам предстояло узнать, каково это. Первое, что привлекло наше внимание, — количество камер видеонаблюдения на стенах. Никто даже не пытался сбежать оттуда. Нас сопроводили в зону приема новичков и приказали принять душ. Личные вещи были изъяты, и нам выдали тюремную одежду — не самый лучший прикид, я вам доложу, особенно когда ты привык носить дизайнерские шмотки. «Вы, должно быть, футбольные хулиганы», — сказал один из тюремщиков. Наш процесс освещался во всех газетах в течение шестнадцати дней, так что нас здесь ждали. Вновь прибывшим выдали пластмассовые ножи, вилки и стаканы и препроводили в камеры.

Первое, что меня поразило в Дарэме — запах. Едкая, жуткая вонь, порожденная смесью мочи и рвоты. Уверяю вас, аромат тот еще. Я вошел в одиночную камеру, и дверь захлопнулась за моей спиной. Первое впечатление — в камере страшно воняло. Я сразу ощутил тот самый запах, и мне стало совсем хреново.

На следующее утро нас вывели на завтрак. Но как можно назвать это завтраком? Им следовало бы соблюдать Закон об описании товаров.[31] К черту завтрак, сказал я себе, интересно, что же здесь дают на обед? Короче, жрачка оказалась полным дерьмом. Так как я сидел в одиночной камере, мне не с кем было поговорить. Нас выпускали на час в день на прогулку вокруг спортивной площадки. Разрешалось ходить только кругами, как каким-то животным в клетке. Впрочем, я считаю, что именно ими мы и являлись. По воскресеньям всем позволялось посещать церковь. Так как это означало лишний час вне камеры, туда отправлялись все. Единственный раз в своей жизни я каждое воскресенье посещал церковь, хотя являлся прожженным атеистом.

Дни тянулись один за другим. Через 5 недель пребывания в «одиночках» нас должны были перевести в тюрьму для молодых преступников. Одна половина отправлялась в Кастингтон в Нортумберленде, а другая, в том числе и я, в Дирболтскую тюрьму для молодых преступников в Бернард Касл. Она резко отличалась от Дарэмской. Нас поместили в четырехэтажные блоки. Заключенному выдавался ключ от его камеры, и он мог более-менее свободно перемещаться. Большая разница по сравнению с 23 часами в сутки в «одиночке»! Тогда я был молодым парнем, и меня не особо заботило отношение ко мне со стороны других. Дирболт не отличался особо строгим режимом, и мы с удовольствием воспользовались этим обстоятельством. По-моему, около половины заключенных Дирболта являлись жителями Мидлсбро, и большинство из них были футбольными хулиганами. В свое первое утро там я спустился в столовку. Камера парня, стоявшего на раздаче, находилась на моем этаже. Когда я подошел к нему, он положил мне совсем чуть-чуть овсянки. И тут же услышал в свой адрес: «Эй, приятель, а ну-ка полную поварешку!» Он никак не отреагировал на мое указание, что было равносильно: «Да пошел ты». Таким образом, у меня появился первый враг. Я подумал: «Ладно, подожди пока мы не вернемся на свой этаж, гаденыш».