Граф регулярна появлялся в доме мастера. Он постоянно следил за тем, чтобы ни одна деталь не была испорчена. Особенно часто давал он указания старательной Генриетте. Кроме того, он заказал еще пару роскошных дамских туалетов для маскарада, которые Генриетте приходилось не только шить, но и — под руководством отца — подгонять по себе, поскольку, по словам графа, фрейлейн из соседнего дворянского поместья, которую он поведет на бал, имеет точь-в-точь такую же стройную фигуру, как у нее. При этом он всегда был расточительно щедр: одни лишь маленькие подарки, которые он делал, стоили в конечном счете столько же, сколько и плата за работу. Само собой разумеется, Генриетта получала самые дорогие подарки и была вынуждена выслушивать все комплименты по поводу ее красоты и даже признания в любви, что было неудивительным при пылком нраве графа. Правда, хоть Генриетта и старалась пропускать мимо ушей эти любезности, так как была обручена с одним подмастерьем своего отца, ей не досаждали сладкие речи такого благородного и милостивого господина: девушки вообще редко обижаются на тех, кто их обожает.

За несколько дней до бала — маскарадные костюмы были к тому времени уже готовы — Альтенкройц пришел в дом мастера Фогеля очень мрачный. Он попросил мастера поговорить с ним наедине — и Генриетта удалилась.

— Мастер, — сказал он, — я очутился в крайне неловкой ситуации. Вы могли бы выручить меня из нее, и я, в свою очередь, если вы мне окажете такую любезность, заплачу вам намного больше, чем того потребовалось бы для пошива бальных костюмов на целый год вперед.

— Я остаюсь покорным слугой вашей милости! — поклонившись ему, с улыбкой на лице ответил портной.

— Только вообразите себе, мастер, — сказал далее Альтенкройц, — фрейлейн, которую я должен был вести на бал, заболела и попросила передать мне, что не придет. У всех остальных господ есть партнерши для танцев; это, как вы знаете, в основном дочери местных бюргеров. И вот я остался без своей прекрасной половины. Я бы еще мог поискать ее в семьях членов муниципалитета или коммерсантов, но кому подойдут эти бальные платья? Вы сами видите, мастер: мне остается только просить вас о вашей дочери. Вы ведь сами шили платья по ее фигуре? Вы должны ее попросить.

Портной сначала опешил: он не ожидал удостоиться такой чести. Он долго кланялся, прежде чем смог что-либо сказать.

— Генриетта не станет жалеть об этом, — добавил Альтенкройц, — так как платья, в которых она будет танцевать, останутся у нее, а чтобы достойно выглядеть в обществе, я буду выполнять все ее желания, как это у нас принято.

— Ваша милость слишком добры к нам! — воскликнул мастер Фогель. — Без всякого хвастовства скажу вашей милости, что танцует она превосходно. Стоило видеть ее на свадьбе моего соседа — оловянщика. Я просто обомлел, когда увидел, что она так умеет танцевать. Да что говорить! Если ваша милость соизволит Подождать в комнате, я схожу за девушкой. Можете сказать ей прямо все как есть, а за мной дело не постоит.

— Однако, мастер, — возразил Альтенкройц, — жених Генриетты может оказаться очень ревнивым, причем совершенно напрасно. Вы должны поговорить об этом и с ним.

— О! — воскликнул мастер Фогель. — Этот олух и пикнуть не посмеет.

Он ушел. Вскоре в комнату вошла покрасневшая от смущения Генриетта. Граф покрыл ее руку поцелуями и сказал ей о своем затруднительном положении, а также о своих планах относительно нее, обязавшись — с разрешения девушки — взять на себя все расходы, которые, по ее мнению, потребовались бы для ее достойного появления в обществе. Девушке пришлось снова покраснеть, едва он шепотом назвал ее будущей королевой бала, протянув при этом Генриетте пару изящнейших серег.

Это было слишком тяжелым испытанием для слабой и тщеславной девушки. Генриетта мигом представила себе роскошнейший праздник и себя на нем — блистательную и вызывающую всеобщее восхищение, одетую — с ног до головы — не хуже светских красавиц. Все еще пребывая в замешательстве, она, однако, что-то пробормотала о своем отце и его разрешении.

Альтенкройц успокоил ее по этому поводу и, поскольку она все еще не решалась принять его приглашение, граф восторженно заключил ее в объятия и воскликнул: «Генриетта, к чему дальше скрывать? Ты, а не какая-то фрейлейн, с первого же взгляда стала моей избранницей. Тебя я выбрал еще в тот, день, когда отец примерял на твоем прекрасном теле маскарадный костюм. Но тогда я выбрал тебя только для танцев. Ах, Генриетта, как я хотел бы выбрать тебя для несравненно более возвышенной роли — ведь я обожаю тебя! Не для того ты была создана такой красивой, чтобы стать женой грубого нищего подмастерья портного. У тебя есть более высокое предназначение. Ты понимаешь меня, ты хочешь меня понимать?

Она, ничего не ответив, вырвалась из его рук, пообещав графу стать только его партнершей по танцам, если не будет возражать отец. Оба вернулись в мастерскую. Здесь Альтенкройц прошептал на ухо мастеру: „Она согласна. Позаботьтесь, чтобы было приобретено все необходимое для ее достойного появления в свете. Это вам на расходы“, — и сунул старику в руку кошелек, набитый золотыми монетами.

Вскоре обитателям дома портного пришлось пережить несколько бурных сцен. Дело в том, что Кристиан — подмастерье и жених Генриетты — совсем обезумел, когда узнал, о чем шла речь. Ни нежные слова плакавшей девушки, ни проклятия и угрозы старика на него не действовали. И так продолжалось весь день. Генриетта провела бессонную ночь. Она по-настоящему любила Кристиана, но не могла же она ради него пожертвовать возможностью покрасоваться в ослепительном наряде, каких она не носила ни разу в жизни, — на бале-маскараде среди городской и окрестной аристократии, — и снискать там всеобщее восхищение. Кристиан и в самом деле требовал почти невозможного. Она была почти готова поверить в то, что он не любит ее по-настоящему; иначе, как она считала, он не стал бы лишать ее такого невинного удовольствия.

На следующий день Кристиан немного успокоился, то есть уже не так ужасно бушевал. Он по-прежнему, однако, не переставая твердил свое: „Ты не пойдешь на бал!“ с угрозой в голосе. Генриетта таким же ворчливым голосом отвечала ему: „Нет, пойду!“, на что отец обычно добавлял: „И она обязательно пойдет — назло тебе; я велю ей пойти!“ Бальные туфельки, шелковые чулки, изящные носовые платки и прочее — все было уже куплено — и притом самое дорогое.

Впрочем, когда наступил день бала и дело приняло серьезный оборот, Кристиан сложил свои пожитки и, появившись в комнате уже полностью готовым в путь, сказал Генриетте: „Если ты пойдешь, то уйду и я, но тогда мы с тобой — навсегда чужие люди“. Генриетта побледнела. Старик, который и раньше частенько ругался с Кристианом, буркнул: „Проваливай, если тебе так хочется. Посмотрим, кто из нас двоих — мастер! Генриетта в любой день найдет себе мужа в тысячу раз лучшего, чем ты“. Но Генриетта тем временем только плакала.

В этот момент вошел слуга графа Альтенкройца с коробкой, которую он вручил от имени своего господина. В ней, по его словам, находились кое-какие мелочи для костюма фрейлейн. А это были: дорогая вуаль, рулоны превосходных широких шелковых лент, изящная коралловая нить для колье и два бриллиантовых кольца. Генриетта бросала быстрые взгляды на драгоценности, которые доставал отец, и сквозь слезы блеск бриллиантов казался ей еще ослепительнее. Она колебалась в выборе между любовью и тщеславием.

— Ты не пойдешь! — крикнул Кристиан.

— Нет, пойду! — с гордой решимостью в голосе ответила Генриетта. — Ты не достоин того, чтобы я из-за тебя так плакала; ты не достоин чувства, что я к тебе испытывала. Теперь я вижу, что ты никогда не любил меня и никогда не позволил бы мне насладиться минутами такого счастья и такой чести.

— Ну и ладно! — сказал Кристиан. — Иди же! Ты разбиваешь преданное тебе сердце.

С этими словами он швырнул ей под ноги ее кольцо, вышел вон и больше уже не возвращался.

Генриетта громко всхлипывала и порывалась позвать его обратно, но отец пытался ее утешить. Наступил вечер. Девушка стала собираться на бал и, увлекшись переодеванием и прихорашиванием, скоро забыла о своем утраченном возлюбленном. К дому подкатила карета, в которой приехал за ней Альтенкройц.