В первый час моего бегства — пожалуй, я и дальше стану называть это так — мое возбуждение было слишком велико, чтобы почувствовать крайнюю усталость. Но она постепенно подкрадывалась. Однако я не хотелчувствовать никакой усталости, я хотелбыть выносливым, идти вперед!

Но как я устал, как быстро покидали меня силы!

Что же, в конце концов, случилось со мной?

Правда, уже давно я чувствовал себя измученным и жалким. Изо дня в день мое состояние ухудшалось. Сестра Анжелика была, пожалуй, права, считая, что малосъедобная для меня монастырская пища действительно довела меня до такого состояния.

И к тому же эта моя лихорадочная спешка, ужасное одиночество, ночные переживания. Кроме того, мои силы, мою жизнь пожирало привидение, чтобы затем, наконец, воплотиться и заговорить со мной.

Это было безумием, но и безумие может быть реальностью.

Я все больше сдавал. К тому же — это пекло в разгар лета в каменной пустыне. Земля раскалилась до предела; воздух был горячий, как кипяток, — и я дышал этим кипятком.

Хотя бы наткнуться на какой-нибудь пастуший поселок, где можно было бы взять осла! Но я не встречал на своем пути даже отдельных хижин.

Чтобы вселить в себя бодрость, я представил себе удовольствия, которые меня ждут вечером, если я благополучно доберусь до Тиволи. Я их так живо представил себе, что даже услышал грохот Анненского водопада, а перед моими глазами, возвышаясь над темным зеленым каньоном, вставали очертания монастыря Сивидлы, под торжественными колоннами которого я намеревался отдохнуть и закатить лукуллов пир.

Чтобы вселить в себя бодрость, я представил себе мою пустующую ночью камеру в монастыре, звуки полуночного колокола и женщин в белом, тянущихся к церкви; духа сестры Магдалены, который не найдет сегодня своей жертвы.

Какой триумф для меня и какое разочарование для призрака!

Но разве он мне не говорил, что я не смогу убежать от него? Разве он не предостерегал меня от попыток? Не угрожал мне в случае, если я вопреки всему захочу рискнуть?

Чем же он мне угрожал?

Да именно тем, что я не смогу вырваться из-под его власти, что мне суждено подчиниться ему. Ну а я, тем не менее, сумел освободиться от него!

Но что это? Господи, что же это со мной, почему в голове неотвязно вертится мысль: «Тебе ничто не поможет! Все напрасно! Призрак не отвяжется от тебя! Ты должен ему подчиниться! Ты обязан ему покориться, обязан его слушать, должен выполнить его задание! Все твои усилия тщетны, ты должен вернуться».

Должен вернуться…

Я покрылся холодным потом, меня затрясло, как в лихорадке, — это был непреодолимый ужас. Я громко застонал.

«Вернись, ты должен вернуться…»

«Нет, нет, нет — я не хочу!..»

«Итак, вперед, вперед по мертвой, бурой, раскаленной скалистой пустыне».

Каждый шаг мне давался все с большим трудом.

Я едва мог держаться на ногах, но брел дальше, шатаясь, спотыкаясь, падая на каждом шагу.

В очередной раз упав, я какое-то время не поднимался. И тут мною овладел смертельный страх, я вскочил и, шатаясь, пошел дальше: с закрытыми глазами, издавая стоны и громко выкрикивая: «Я не хочу назад! Я не хочу, не хочу!»

Перевалило за полдень. Пройди я, не останавливаясь, еще полчаса, еще четверть часа — и мне бы, при всем моем желании, уже никак не успеть возвратиться до вечера в монастырь.

А я очень не хотел этого!

Господи всемогущий, помоги мне!

Помогите мне, добрые ангелы небесные!

Я должен вернуться назад!

Призрак сам придет за мной!

Его близость я ощутил по собственному оцепенению. При свете дня он вышел из своей могилы и преследовал меня.

Он догнал меня, он уже близко, за моей спиной, он поравнялся со мной.

Он гнал меня обратно.

Я не видел его, но я слышал его смех за своей спиной, совсем рядом со мной.

Его смех рассекал торжественное молчание полудня, кладбищенскую тишину моего одиночества.

Его смех дрожал в пылающем воздухе, эхом отзывался в раскаленных скалах под ногами. Чудовищным был этот издевательский смех: он убивал мой рассудок.

Назад! Назад! Назад!

Он рывком повернул меня и потянул обратно.

Словно преследуемый призраком, мчался я вперед. Привидение идет по пятам за мной: вперед, только вперед! Хотя я был до того измучен, что в любую минуту мог испустить дух, я почти бежал.

Упасть бы и больше не подниматься! Однако призрак не позволил мне даже этого.

Он гнал меня все вперед и вперед!

И каждый шаг вперед, который я делал по его воле, сопровождался этим пронзительным, жутким, сводящим с ума издевательским смехом.

Еще до вечера я был здесь и снова стоял под белой стеной, перед черными воротами, под кроваво-красным крестом.

Я больше не хотел никуда бежать.

И снова ночь за ночью он приходил ко мне и каждую ночь говорил со мной.

Что же он говорил?

Посмей я повторить то, что рассказал мне призрак сестры Магдалены в эти ночи, своему другу или любимой жене или любому другому человеку на земле, то жертвой его мести стал бы тот, кто был мне всех дороже на свете. Поэтому никому не мог я об этом рассказать, за исключением тех лиц, кого касалась тайна. Они якобы были живы. Их звали так-то и так-то, и они жили там-то и там-то.

Я должен был их разыскать, должен был раскрыть им тайну, которую знала только умершая, благодаря чему должны быть наказаны те, кого не покарали за преступление, должно быть искуплено поколение, еще не замешанное в грехах отцов, и вся семья будет спасена от гибели.

Это было поручение, которое дал мне призрак.

Однажды ночью я спросил привидение: «Злосчастный дух, почему тебе пришлось так долго ждать, пока ты вышел из могилы и смог заговорить?» — «Мой дух не может покинуть то место, где покоится в неосвященной земле мое тело. И тут пришел ты. У тебя были силы, в которых я нуждалась для своего явления. Только благодаря тебе я смогла стать собой,» — гласил его ответ.

Я застонал: «О, будь я проклят!»

На следующую ночь я задал еще один вопрос:

— Того, кто писал с тебя картину, звали Фламинио?

— Да, это был Фламинио.

— Как могло это случиться? Ты ведь уже была монахиней.

— Это был приказ кардинала.

— Вскоре после того Фламинио умер?

— Он был приговорен к смерти уже в то время, когда писал мой портрет. Меня привезли к нему в Рим.

— В… тюрьму?

— Таким было мое наказание: видеть его в карцере, приговоренным к смерти по моей вине.

— Как же ты страдала!

— Мое сердце обливалось кровью.

— Так вот что значат эти капли крови, падающие на его одежду из твоего сердца, которое ты протягиваешь Господу!

— Да.

— Он, приговоренный из-за тебя к смерти; он, который, умирая, писал твой портрет, — этот человек покорил тебя?

— Только тогда я сказала ему, что люблю.

— Несчастная!

— В смерти он торжествовал надо мной.

— Да, да! Его любовь была сильнее, так как она покорила тебя.

— Я принесла ему в жертву свое кровоточащее сердце. Украшенный моей алой кровью, он отправился в свой последний путь. Он умер с моим именем на устах.

— Он простил тебя в смерти?

— Так, как простил своих врагов распятый Сын Божий.

— А ты?

— После того как я увидела его смерть, меня из Рима отправили сюда. Я призналась им, что любила его. Проклиная Бога, которому я была принесена в жертву, я выкрикнула им это в лицо. Они приволокли меня в этот дом, заперли здесь и ждали моего раскаяния. Но я не раскаялась! Они истязали меня здесь до самой смерти. Но я не раскаивалась! Они оставили меня тут умирать! Но я все равно на раскаялась! Ведь он умер с моим именем на устах; он любил меня до гроба и после того.

— Скажи мне только…

— Больше я тебе ничего не скажу.

— Я заклинаю тебя, дух злосчастной княгини…

— Не называй имени!