Эта длинная, узкая и бледная полоска тумана на надгробной плите как две капли воды походила на мою ночную химеру, и — конечно же, поэтому мне стало сегодня ночью так жутко!

Опять мне захотелось встать с кровати, пойти туда и еще раз осмотреть все. Но ужас словно приковал меня к постели: слегка приподняв голову, я не сводя глаз смотрел на то место, над которым неподвижно зависла бледная дымка.

Она не собиралась исчезать!

Я уже не помню, как долго это продолжалось. Веки мои все тяжелели, и я, очевидно, провалился в глубокий сон. Я проспал очень долго и проснулся с сильной головной болью. О ночных событиях я вспоминал как о сне.

Но этот пресловутый «сон» повторялся еще на протяжении трех ночей. И каждый раз в деталях повторялась все так же история и при тех же обстоятельствах…

Я просыпался от холодного озноба. Меня трясло как в лихорадке, я чувствовал чье-то присутствие, видел через открытую дверь дымку, слышал в полночь пение псалмов монастырскими женщинами, лежал в глубоком оцепенении, словно чьи-то чары приковывали меня к постели, затем мною внезапно овладевала смертельная усталость и я погружался в глубокий сон. Весь следующий день моя голова и все тело были словно налиты свинцом, я не мог работать, не хотел есть, чувствовал себя полностью разбитым и еще утром, едва проснувшись, уже со страхом думал о предстоящей ночи и о своем сне.

Я не мог ошибиться! Это был сон! Еще в школьные годы дух отца Гамлета казался мне слишком неправдоподобным, хотя я должен был признать, что старик имел все основания разгуливать призраком.

При всем моем скепсисе по отношению к четвертому измерению так не на шутку испугаться темноты, чтобы бояться засыпать и просыпаться, — это уже было чересчур! Я осыпал себя упреками, стыдился своего страха и… несмотря ни на что по-прежнему боялся.

Наконец я догадался закрывать дверь перед сном.

После вечерней трапезы я устало возвратился в свою комнату и запер дверь, то есть прикрыл ее, так как ни замка, ни защелки здесь не было. И все-таки я почувствовал себя в безопасности, досадуя только на то, что сразу не додумался до такого простейшего средства против галлюцинаций. Возможно, в моем необычном состоянии была повинна цветущая бузина. К тому же питался я на протяжении нескольких недель крайне скверно. Правда, монастырские женщины предпринимали иногда почти трогательные попытки угостить своего «постояльца» деликатесами. Для меня даже жарили голубей. Но вот — увы — на постном масле! И, к сожалению, масло было таким старым и таким прогорклым, что мои жареные голуби каждый раз улетали прямо в рот большой серой монастырской кошке, которая оттого заметно прибавляла в весе. Итак, кроме аромата бузины причиной всего этого мог в какой-то мере быть мой жалкий рацион. Ты видишь теперь, что я был достаточно спокоен и в здравом рассудке для того, чтобы все «сверхъестественное» по возможности объяснять естественным образом.

Успокоившись, я лег спать и вскоре заснул крепким сном — но затем снова проснулся в холодном поту.

В моей темной обители, перед закрытой дверью, я видел длинную, узкую полоску тумана. Как сторож, она неподвижно застыла передо мной в воздухе.

Мне показалось тогда, что она стала ярче, плотнее, белее и что я различаю в ней чей-то силуэт.

Правда, на темном фоне двери он был очень нечетким, и я, очевидно, до такой степени был поражен загадочным, повторяющимся световым эффектом, что легко был введен в заблуждение этим бледным контуром.

Вне всякого сомнения, я ошибался!

Однако прежде чем я успел убедиться в этом, я снова крепко заснул.

На следующий день я решил вообще не ложиться спать ночью или, во всяком случае, не прежде, чем начнет светать, что, к счастью, происходило здесь достаточно рано. Таким образом я думал окончательно избавиться от непонятного, начинавшего мне надоедать явления.

Окончательно успокоившись, я хорошо провел этот день. Работа у меня спорилась; с вернувшимся ко мне аппетитом я съел приготовленное для меня овощное блюдо — редкость в монастыре, хорошо поспал после обеда, чтобы сохранить свежесть для моей ночной вахты, затем немного поработал и совершил небольшую прогулку по тропе в скалах, вдоль ущелья; ужиная на свежем воздухе, под сенью цветущей бузины, я был доволен удачным вечером.

Я все еще держался абсолютно уверенно, не испытывая ни малейшей потребности во сне и пребывая в отличном настроении. Я даже стал негромко напевать одну немецкую песенку. Ничто мне не казалось более приятным и легким, чем бодрствовать в течение половины, а то и целой летней ночи на свежем воздухе.

Я сидел на стуле, спиной к дому и смотрел на цветущую бузину. Время от времени я вставал и прохаживался взад-вперед перед домом, стараясь при этом не наступить на могильный камень сестры Магдалены. Потом я снова садился, думал о своей работе, о родине, о моей милой невесте, о друзьях — словом, это были исключительно светлые мысли.

На небе появилась луна. Бледное ночное светило, которое я видел словно со дна ужасного колодца, залило своим светом вершины скал, и я с радостью предвкушал момент, когда оно, поднявшись достаточно высоко, прочитает своим блеском воздух. Мне предстояло пережить поистине магическую лунную ночь со световым эффектом, напоминавшим Колизей.

Так проходил час за часом. Полночь! Раздался колокольный звон. Я, все еще не в состоянии привыкнуть к этим пронзительным звукам, при первых ударах вздрогнул… Монахини потянулись в церковь на молебен, который продолжался целых два часа… Это, должно быть, представляло своеобразное зрелище: бледные фигуры выходили одна за другой из маленьких белых домиков, проходили через небольшой белый сад, открывали черные ворота в белой стене и, совершенно беззвучно, стекались к белой церкви. И только луна освещала процессию этих безмолвных и бледных…

Я сидел на стуле и, пока слышался этот неприятный звон, делал зарисовки на тему шествующих на ночной молебен камальдолянок — и вдруг меня пробрала дрожь.

Оно снова было здесь! Оно стояло почти вплотную за моей спиной! Я непроизвольно обернулся и увидел это!

Я видел его…

Она струилась из-под земли, из-за могильного камня камальдолянки — эта полоска тумана: длинная, узкая и светящаяся тусклым светом.

Она застыла в воздухе, совсем близко от меня! И я ясно видел ее очертания!

Как и прежде, линии были почти неразличимы. И все же это были линии: резкий силуэт человеческой фигуры, женской фигуры, фигуры монахини-камальдолянки.

Нет, плод воображения, оптический обман, галлюцинация, бредовые грезы!

Вместе с тем я не ощущал никаких признаков лихорадки, хоть меня и бросало то в жар, то в холод. Голова была настолько ясной, что я видел этот фантом, как любую другую реальную вещь. Только он почему-то не хотел исчезать.

Я вскочил со стула, встал напротив призрака и впился в него взглядом, ожидая его исчезновения.

Он, однако, никуда не пропадал. Я также стоял на месте, неподвижно уставившись на него и распаляя собственное горячечное воображение.

Я все ожидал и ожидал его исчезновения…

Из церкви донеслись голоса поющих псалмы монахинь; в зарослях бузины жалобно вскрикнул серый сыч; ночной ветерок пригладил ветки кустов, которые, подобно савану, окутывал лунный свет.

Прошла четверть часа, а затем и половина! НО призрак по-прежнему стоял радом со мной, а я все так же ожидал его исчезновения.

Прошло целых три четверти часа, целый час, целая вечность.

И вот наконец-то, наконец!

На моих глазах он зашевелился и погрузился в землю, исчез за могильным камнем сестры Магдалены. Я собственными глазами видел, как он сходил туда.

Без сознания упал я на землю.

Я хотел вырваться из этого злополучного места, где я испытал страх — нет, хуже! — где мне довелось пережить жуткий ужас. Я хотел бросить работу незавершенной и, как трус, бежать оттуда. Прочь, прочь из этих мест!

Я не хотел, чтобы меня заставили поверить в духов и призраков. Это суеверие настолько противоречило моему характеру и привычкам, что мне была невыносима сама мысль о возможности вторжения мира духов в реальную жизнь. Это причинило бы страдания моим чувствам и рассудку. Итак, прочь отсюда, прочь!