— Последнее слово!.. Тот ребенок, мальчик, он ведь был…

— Ни слова больше!

— Только это, единственное! Я должен это знать!

— Да, тебе следует знать! Тебе следует знать, что ты под моей властью, а поэтому слушай мое последнее слово… Я больше не приду к тебе. Ты услышал то, что должен выполнить и непременно выполнишь. Ты помнишь, что обязан молчать, и ты будешь молчать. Ты уйдешь отсюда, но везде будешь оставаться в моей власти. Знай, что в моей власти — убить тебя, и смотри сюда!

Она достала из складок своего свободно ниспадающего одеяния какую-то вещь и сжала ее в своей правой руке. Это было что-то блестящее, напоминающее золотую стрелу или кинжал. До сих пор она стояла каждую ночь перед дверью. Ни разу она не сделала даже движения в мою сторону.

Но на сей раз, подняв руку, она стала медленно приближаться ко мне — до тех пор, пока не подошла вплотную. Стоя рядом со мной, она повторила свои последние слова: «Знай, что в моей власти — убить тебя…»

Она склонялась — она наклонялась надо мной — поднятой рукой она нанесла мне удар в грудь — в своей груди я ощутил что-то твердое, колючее, пылающее и… потерял сознание.

Когда на следующее утро я не появился в церкви за работой и не пришел в условленное время за едой, сестра Анжелика встревожилась, уже давно подметив во мне симптомы какой-то тяжелой болезни. Она поделилась с госпожой настоятельницей своими опасениями и, получив разрешение проведать меня, нашла мою дверь открытой настежь и меня, в одежде, на моем ложе.

Я лежал без сознания в луже крови.

Без чьей-либо посторонней помощи сестра Анжелика стала меня выхаживать. Поскольку я не подавал признаков жизни, она разрезала ножом сюртук и рубашку, смыла кровь с моей груди и стала искать рану…

Она была почти незаметной и по форме напоминала кинжальную. Оружие было, вероятно, очень острым, и направила его сильная и чрезвычайно уверенная рука — прямо в сердце! Еще бы на волосок глубже — и сталь безошибочно пронзила бы мое сердце насквозь.

Но я не должен был умереть: это было всего лишь страшное предостережение. Я должен был выжить, чтобы подчиниться приказу и выполнить поручение.

Сестра Анжелика остановила кровь и обследовала рану; наложила повязку и привела меня в сознание, что ей удалось лишь с большим трудом. Как только я пришел в себя, у меня началась лихорадка.

Долго не вставал я с постели. Я боролся со смертью и не мог умереть, так как я долженбыл выжить.

Дни и ночи ухаживала за мной сестра Анжелика, причем в одиночку! Ни одна из благочестивых женщин не позаботилась обо мне, включая и преподобную госпожу настоятельницу — единственную монахиню, которая могла беспрепятственно покидать свою келью. И даже когда лихорадка пошла на убыль, бред прекратился и моя жизнь была вне опасности, сестра Анжелика продолжала ухаживать за мной, как настоящая сестра за своим братом во Христе.

Но ни разу она не спросила меня, при каких обстоятельствах я был ранен и как это стало возможным в монастыре — в этом монастыре! Кто мог сюда пробраться, кто мог угрожать жизни ни в чем не повинного чужака, какой убийца или мститель?

Ведь это должно было казаться непостижимо странным и даже невозможным! И, несмотря ни на что, ни единого вопроса! Ни слова, даже, насколько мне известно, со стороны настоятельницы.

Сестра Анжелика нашла меня смертельно раненным в бывшем карцере: случилось то, чему суждено было случиться.

Я благодарю Бога, что никто ни о чем меня не спрашивал. Разве мог я ответить: «Меня заколол призрак!» И рассказать… Я скорее причинил бы себе любые страдания, чем рассказал бы обо всем этом.

Когда я сумел, наконец, подняться с моего ложа страданий, лето уже было позади. «Дорогие, милые сердцу» кусты давно отцвели, и гроздья пурпурно-черных спелых плодов висели на ветках, пригибая их своей тяжестью чуть ли не до земли.

Сестра Анжелика изготовила мне ложе на свежем воздухе, на котором я лежал вплоть до вечерней прохлады, так как я был все еще не в состоянии сделать и шага. Мое ложе было установлено так, чтобы я не мог видеть могильного камня сестры Магдалены.

Немного окрепнув, я сразу же захотел уйти. Но стоит ли говорить о том, как медленно восстанавливались мои силы. К тому же мне теперь приносили хорошее вино, а моему питанию уделяли самое трогательное внимание. Вероятно, было замечено, что я не могу есть пищу, приготовленную на постном масле, и поэтому специально для меня ее готовили на сливочном. Позже я узнал, что его доставка была связана с бесконечными хлопотами.

Так как сестра Анжелика в разговорах со мной ограничивалась самым необходимым, а у меня не было никакого чтения, и поскольку мне нужно было избавиться от моих размышлений и воспоминаний, я попросил принести мне какую-нибудь книгу: неважно какую, лишь бы читать. Пусть это будут легенды или любая другая церковная душеспасительная литература. Среди различных вещей, принесенных мне сестрой Анжеликой, я нашел несколько страниц из монастырской хроники, составленной безыскусной женской рукой.

Как могло случиться, что тетрадь оказалась разорванной, и отдельные листы попали в книгу, которую я читал, остается мне и по сей день не известным. Когда я спросил об этом сестру Анжелику, она ничего не могла ответить по этому поводу, кроме того, что взяла книги в маленькой монастырской библиотеке и принесла их мне. Мне пришлось ограничиться этими сведениями.

На одной из страниц монастырской хроники я наткнулся на следующую запись: «Сегодня умерла сестра Магдалена из Падуи, которая и в жизни, и в смерти была великой грешницей. Доставленная в карцер для совершения покаяния за свои тяжкие грехи, она по наущению Сатаны лишила себя посвященной Господу жизни, ударив себя в сердце маленьким золотым ножом, который она носила с собой. Ее грешное тело было погребено перед порогом дома, в рясе и без гроба, а вместо четок в руках — с ножом, с помощью которого было совершено это преступление… Так это свершилось и так было мною, сестрой Кариной из Алатри, записано в этой книге семнадцатого июля 1815 года от рождества Христова…»

Внизу другим почерком было приписано: «Мы вынуждены отныне прекратить пользоваться нашим карцером, после того как сестра Беата из Терни лишилась в оном рассудка. В своем безумии она сказала, что над могильным камнем умершей во грехе сестры Магдалены из Падуи каждую ночь появляется белое сияние. Этот странный свет замечали и многие другие сестры. Помилуй нас всех Господь! Аминь».

Мой несчастный друг рассказывал мне обо всех этих ужасных вещах как раз перед домом, где это случилось с ним, и при этом ходил взад-вперед в таком возбуждении, словно это случилось вчера. Я внимательно слушал, время от времени хватал его за руку и сжимал ее в своей. Говорить я был не в состоянии. Да и что я мог сказать? К тому же — здесь, на этом месте!

Он так и не смог склонить меня к вере в то, что это был действительно призрак той монахини, которого он здесь видел и который с ним говорил, давал ему загадочное поручение и в конечном итоге ударил его кинжалом. Однако, вне всякого сомнения, Фердинанду — в действительности или в воображении, — но пришлось пережить этот ужас.

Как могло произойти, что такая ясная и твердая натура, каким он был, оказалась в зависимости от целого ряда бредовых представлений и была выведена ими из равновесия, осталось для меня загадкой и в то же время неопровержимым фактом, не укладывающимся в моем сознании.

Когда я вспомнил, что все это жуткое приключение произошло не в течение одной ночи, а разыгрывалось на протяжении целой череды ночей — так как еще ранним летом Фердинанд пришел в эти места и в конце лета все еще находился здесь, — непостижимость этих ужасных событий выросла в моих глазах до невообразимых масштабов. Подобно кошмару, мучили меня впечатления от услышанного. В страхе я пытался найти объяснение необъяснимому, постичь непостижимое… Его фантазия была возбуждена таинственной картиной, он скудно питался и в течение многих недель, а то и месяцев жил в отвратительных условиях и, возможно, подцепил малярию в этом заброшенном доме, чем и объяснялась его горячка.