Жени потянулась, распрямила конечности и ощутила себя львицей, его самкой, которую он брал снова и снова во всепожирающей страсти. Прежде ее тело никогда не достигало такого самовыражения, такой естественной дикости.

Жени закрыла глаза. Ноги и руки болели, губы распухли, соски саднило. Бедра и живот были все в синяках. Если она пыталась вздохнуть поглубже, меж ребер пронизывала резкая боль. Она снова задремала и не видела, как он ушел.

Проснулась она, когда Миках вернулся с фруктами, сыром, помидорами, рыбой, хлебом и вином. Жени села на матрасе, и он ее накормил, кладя кусочек в ее рот, а следующий — в свой. К ней возвращались силы, которые он отнял у нее, а Миках выбирал лучшие куски, как зверь, ухаживающий за своей самкой.

Когда с едой было покончено, Миках налил в тазик воды и губкой, которую использовал для себя, начал обтирать Жени. Вымыл под мышками, груди. Она была его самкой, его женщиной, и он отмывал ее дочиста. Прополоскал губку и стал тереть снова. Проводил губкой между ног, раздвигая их, по треугольнику внизу живота — без нежности и напора, казалось, не понимая, что трет.

— Почти полдень, — проговорила Жени. — Якова скоро повезут в операционную. Мне нужно идти.

Миках продолжал ее умывать.

— Да. А потом ты на несколько дней останешься в Иерусалиме. Поговоришь с профессорами медицинской школы.

— Профессорами? Зачем? — она посмотрела на его руку.

— Ты можешь закончить обучение здесь, в Израиле.

— Но это абсурд?!

Миках положил губку в тазик и поставил его обратно на стол. Потом вернулся с полотенцем к их низкому ложу.

— Я собираюсь обратно в Гарвард.

Он сложил полотенце и повесил его на крюк.

— Теперь ты моя.

Внезапно Жени испугалась. Он отнял у нее все и ничего. И она его совершенно не знала.

Миках вернулся и встал в ногах матраса, она отодвинула от него ступни, но он заговорил наставительным тоном.

— Профессора, с которыми я хочу, чтобы ты встретилась, люди умные. Ты узнаешь, каких достижений в медицине здесь добились.

— Да, — согласилась она. — Спасибо.

— Вот список. Договариваться о встрече заранее нет необходимости. Просто упомяни мое имя, и все двери откроются.

— Хорошо, — повторила Жени.

— Ты станешь врачом, и мы сможем пожениться. Ты сильная, умная, привлекательная. Наши дети будут героями.

Безумие его предложения заставило Жени содрогнуться. Не было смысла говорить, что она все еще официально замужем. Он не просил ее руки, просто потянулся и взял ее. Она не знала его, а он не знал ее, если не считать самого естественного знания.

Он подобрал ее одежду и принес ей. Прижав одежду к груди, она смотрела, как Миках выходил из комнаты. Вид его внезапно ее напугал.

— Ты вернешься? — ее голос сорвался.

— Нужно кое-что сделать. Увидимся в кибуце, — он вернулся, сжал ее голову и грубо поцеловал. — До встречи.

Жени обвела взглядом пустую комнату и принялась одеваться. Замужняя женщина. Образ Пела возник перед ее глазами. Другой мир, другое время.

Миках закрыл за собой дверь. Жени не знала, где она находится и как добраться до больницы. Она оделась. Тело ломило. Руки безжизненно висели от плеч. И в этот миг ее вновь охватило желание. Внутри все заныло. Огромная волна вожделения всосала ее в себя…

Неужели прошедшая ночь доказала, что ее сущность — лишь потребности собственного тела. Никакой не хирург, а просто женщина, дочь своей матери…

Когда Жени вошла в больницу, операция Якова как раз начиналась. О ее ходе еще не было сообщений, но она должна была продолжаться около шести часов. Лоскуты кожи возьмут со спины и ягодиц и пересадят на голову. Жени представила полоски кожи, которые держат во влажной среде, пока хирург не окажется готовым их вживлять. «Интересно, есть ли кондиционер в операционной», — думала она. На такой жаре лоскуты кожи не долго сохранятся.

А почему кожу берут со спины и ягодиц? Ее подмывало спросить, потому что она провела ночь с Микахом. Ведь она грубая. Для лица больше подойдет с внутренней стороны бедер — хотя она знала обычное правило: донорскую кожу берут как можно ближе к месту пересадки.

Так почему же со спины? Жени поняла, что об этом она не слышала. Может быть, если попросить, ей позволят посмотреть операцию? В любом случае, на некоторые вопросы ей ответят. Ответили бы, если бы она их задала, вместо того, чтобы отправляться в маленькую пустую комнату.

Она взглянула на список, который дал ей Миках — имена и кабинеты. Большинство из них располагались в соседнем здании, как ей сообщила сестра. Жени направилась туда, но кабинеты оказались пустыми: то ли у профессоров были летние отпуска, то ли, как в Гарварде, принимали в определенные часы по предварительной договоренности. «У Микаха слишком большое самомнение, — решила она. — Вообразил, что все, даже профессора медицины будут в любое время к его услугам».

Но даже распахнутые настежь двери с табличками, коридоры и доски объявлений вселили в Жени чувство приобщенности. Знакомый дух университета, пусть даже чужого, привел ее в себя.

Решительными шагами Жени направилась в научную медицинскую библиотеку. Прошлая ночь была затмением, чем-то вроде экзорсизма. Воспоминания о Микахе меркли, рассеивались, точно ночные видения. К полудню возвращалось ощущение собственного я. Она была отцовской дочерью.

Таблички на иврите прочесть Жени не могла, но кое-где надписи были сделаны латинскими буквами, и имена очень напоминали те, или были такими же, с какими она встречалась в Гарварде: Либерман, Мейберг, Левин… Она остановилась, как вкопанная, перед выцветшей табличкой. Доктор Соломон Езар. Неужели тот самый? В учебниках о Соломоне Езаре писали, что он открыл быстрый способ переливания крови и награжден Нобелевской премией. Или она путает, и Нобелевскую премию получил доктор Саммер из Гарварда за работу о циркуляции крови? Тот Езар, должно быть, давно умер. А это его сын. «Интересно», как сказал Миках, поговорить минутку с таким человеком.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — обратилась к Жени по-английски молодая блондинка, выходя из двери.

— Доктор Езар у себя?

Женщина кивнула:

— Вы американка. Учитесь здесь или просто приехали?

— Приехала.

— Обучаетесь в медицинском?

— Да. В Гарварде, — Жени нахмурилась, опасаясь, как бы та не подумала, что она хвастается.

— Проходите. Я уверена, доктор Езар примет вас с радостью, если только не работает. — Она провела Жени в маленькую приемную. — Подождите здесь. Я посмотрю.

Она разглядывала акварель Скопуса, когда из кабинета в приемную вылетел маленький человечек. Он выглядел одновременно и стариком, и юношей: лицо морщинистое, голова лысая, но глаза сверкали и губы складывались в такую гримасу, как будто он постоянно пытался сдержать смех.

— Соломон Езар, — человечек протянул руку.

Жени пожала ее. Вот он — великий человек. И совсем живой.

— Большая честь встретиться с вами, — пробормотала она.

— Будете судить об этом, когда немного поболтаем, — игриво ответил он. В его английском явно чувствовался британский акцент. — Заходите в кабинет. Выпьем кофе.

Доктор Езар провел ее в кабинет, не больше гардеробной в спальне джорджтаунского дома Жени. Беспорядок, книги в кожаных переплетах до потолка напомнили ей о кабинете доктора Ортона. На одной из полок красовался подогреватель, а на нем поднос с ароматным кофе.

— Турецкий, — объявил врач, разливая почти черную жидкость по крошечным чашечкам. Одну он подал Жени и, устроившись за столом, показал ей на единственный в кабинете стул, а сам при этом сдвинул в сторону ворох бумаг. Подув на кофе, он сделал несколько быстрых коротких глотков и поставил чашку перед собой.

— Так чем могу вам помочь? Кто вы такая?

— Меня зовут Жени — Евгения Сареева.

— Ах, русская. Красивое имя. Имя императрицы и очень вам подходит. Вы здесь живете?

— Нет. Здесь живет моя мать, а я приехала ее навестить.