— Это было деловое знакомство, но мы понимали друг друга.

Пел заметил, что Бернард сказал это в прошедшем времени.

— Вы получаете от него известия? Хотя бы окольными путями?

— Он жив.

Таким образом, ответ утвердительный, подумал Пел.

— Он по гроб жизни должен быть вам обязан. Вы так великодушны к Жени.

Бернард неопределенно махнул в воздухе рукой — этим жестом он как бы говорил, что хотя его великодушие и не вызывает сомнений, он вовсе не просит его признания.

— За него вы, видимо, не так уж много получили, — сочувственно произнес Пел. — Что-нибудь из того, что стоит здесь в комнате?

— Вот именно, — бизнесмен поднялся подошел к шкафу и показал Пелу серебряную пепельницу.

Юноша повертел ее в руках, вернул Бернарду и кивнул, будто восхищаясь бескорыстием Бернарда.

— Жени повезло, что она встретила вас — столь бескорыстно ей помогающего.

Когда Пел уходил, Мерритт обменялся с ним рукопожатием. Мозги запудрены, но славный мальчик этот молодой Вандергрифф, подумал он.

Пел вышел из дома, мрачно улыбаясь про себя. Алчность Бернарда как коллекционера была хорошо известна — особенно стремление раздобыть всякие «безделушки» из России: что-нибудь вроде живописных полотен или других предметов старины огромной ценности. Отец девушки хотел обеспечить безопасность Жени. Он слишком высоко ее ценил, чтобы отдать под защиту человеку, вся награда которого составляла серебряную пепельницу. Сареев мог рискнуть дочерью лишь предложив то, что Бернард оценил так же высоко.

Петляющей походкой Пел шел по жаркой улице. Он знал, что не сейчас, но когда-нибудь обретет над Бернардом власть. Он был уже к этому на пути.

На Рождество Вандергриффы остались у себя, и, спустя два года, Жени снова провела праздник у них. На этот раз «у себя» означало Ванвуд на северном побережье Лонг Айленда — имение, более чопорное, чем Топнотч, и совсем с другим духом внутри. Построенное в 1880-х годах дедом Филлипа, оно воспроизводило английскую усадьбу времен Тюдоров, со сторожкой привратника у въезда. В имении было тридцать семь комнат, а прислуга проживала в меньшем строении, на задах розария.

Используя это имение лишь несколько раз в году, современные наследники былых Вандергриффов решили, что неразумно эксплуатировать его полностью, и большую часть закрыли, оставив прислуживать супружескую пару и открывая на Рождество только половину комнат. И все же здесь ощущалось величие, власть и традиции.

Встретившись, Лекс и Жени заключили друг друга в объятия и через несколько часов вели себя уже по-старому, будто все еще находились в школе и болтали в последний раз день или два назад. Они обе устроились в комнатах Лекс — раздельных спальнях с общей ванной.

— Будто шлепнулась с велосипеда, — заявила Лекс в ванной, где Жени чистила зубы.

— Б'то все так и п'рдлжалось, — отозвалась Жени сквозь пену во рту.

— Продолжалось. Вернулось. Думаешь, так со всеми?

Жени выплюнула пасту, прополоскала рот, выплюнула снова.

— Как?

— Близкие отношения. Вовсе и не меняются. Неважно, как долго мы не виделись и что в это время делали.

— Конечно, — согласилась Жени. Но сама она чувствовала, что не все осталось по-прежнему. Внешность Лекс изменилась. Она еще отяжелела и выглядела как-то грубее: волосы коротко подстрижены, рот, которого принципиально не касалась помада, стал жестче. Ей было девятнадцать лет, а выглядела она на двадцать пять.

На предпоследнем курсе в Холиоке она писала Жени, что по-прежнему живет в основном одиноко. Основным ее развлечением был баскетбол, который она выбрала еще на первом курсе и в котором, несмотря на свой рост в пять фунтов и шесть дюймов, достаточно преуспела. Большинство девушек из колледжа она характеризовала как искательниц женихов или говорила, что они не интереснее горшка холодной манки. Ей удалось найти лишь одного настоящего человека — женщину, тренера по баскетболу, по имени Илона.

Жени в своем колледже тоже держалась особняком, отчасти из-за большой нагрузки, но она понимала, что одиночество ее и Лекс больше уже не настолько схоже, как раньше.

И все же Лекс оставалась ее ближайшей подругой, почти сестрой. Но и Пела она тоже очень ценила и понимала, что отношения к брату и сестре вступают в конфликт. В Ванвуде большую часть времени она проводила с Лекс, и почувствовала почти что успокоение из-за того, что Роза Борден совершенно монополизировала внука.

Роза Борден выглядела значительно моложе, чем три Рождества назад. Как и у Лекс, ее лицо претерпело изменения, но в отличие от девушки оно стало мягче.

В своем новом энтузиазме она нашла даже время, чтобы поговорить с Жени.

— Тебе нравится? — спросила она, когда в Сочельник они встретились за обедом. — Я сделала подтяжку — просто замечательно.

— Ваше лицо выглядит великолепно.

— Роза для тебя. Для всех. Я — роза во втором цветении. Это самое лучшее, что я для себя сделала. Нашла самого потрясающего в мире хирурга, Эли Брандта, — Жени не стала делать вид, что ей знакомо это имя. — О нем писал «Тайм». Поместил большой материал, — продолжала пузыриться Роза. — Его называют «восходящей звездой». Или, может быть, там было сказано «кометой». Он просто необыкновенный. Произвел целую революцию в операции подтяжки. Трудно даже поверить! И такой красавец! Знаешь, дорогая, каждая женщина должна претерпеть муку в руках такого человека.

Жени улыбнулась. В это время подошел Филлип, чтобы усадить тещу по правую от себя руку. Но после обеда Жени спросила ее:

— А что такого нового ввел этот хирург, чтобы так революционизировать процесс подтяжки?

— Тебе, дорогая, в самом деле нужно прочитать «Тайм». Будешь больше знать. Хочешь подписку?

— Спасибо, миссис… Роза. Мне столько приходится читать к занятиям, что вряд ли хватит времени, чтобы заглядывать в «Тайм»

— Все это очень замысловато, — сурово произнесла женщина. — Сложно. Не жди, что я расскажу тебе обо всех деталях. Основное, что придумал Эли, — заменять старую кожу на молодую.

— Пересадка кожи?

— Можешь называть это так. Профессиональный жаргон мне никогда не удавалось понять, но ты уж смотри сама. Кто-то назвал меня «лучистой», а энергия, которую я обрела…

— Бабушка обручена, — голос Лекс громко плыл с дивана по другую сторону стола, накрытого кофе. — Она нашла себе нового мужчину, и свадьба намечена на июнь.

— Примите мои поздравления, — проговорила Жени, несмотря на явные нотки неодобрения, прозвучавшие в замечании Лекс.

— Да, дорогая. Он — утонченный человек — в общении, так это ведь называется. Мы проведем медовый месяц в Полинезии, правда ведь оригинально? А теперь, — продолжала она, не дожидаясь ответа, — мне надо разыскать моего драгоценного внука. Мой суженый должен праздновать со своей семьей, и мне требуется симпатичный молодой человек, чтобы я сумела позабыть о своем одиночестве.

Жени не пыталась встретиться взглядом с Пелом, когда Роза Борден подошла к нему, а он все так же упорно смотрел поверх ее головы. Каждый из них старался вести себя в семье естественно. Они были влюблены, но не настолько романтически. И все праздники Пел старался не выказывать Жени явных знаков внимания.

Но чувствительные антенны Мег засекли некоторые тонкости, не замеченные другими. Она хорошо знала сына. Как-то после обеда, встретив Жени в игровой комнате, она спросила:

— Если ты выйдешь замуж, то сохранишь свою фамилию или хочешь взять фамилию Вандергриффов? — женщина прикусила губу, смущенная, что ненароком высказала свою мысль вслух.

— Вы мне больше всего нравитесь вот такой проницательной, — ответила Жени, обнимая ее.

Мег была уже кем-то вроде матери для Жени. Она звонила в ей в Редклифф по первым воскресеньям каждого месяца узнать, как у нее идут дела. В этих разговорах Жени никогда не упоминала Пела, а если Мег заговаривала о сыне, она не поддерживала темы.

Но в Ванвуде Мег почувствовала, что происходит. А если почувствовала она, то безусловно это удалось и Лекс, думала Жени. Но ни одна из подруг не коснулась этой темы. Однако подчас Жени ощущала напряжение, будто туго натянутую проволоку между собой и Лекс.