— Я буду скучать, — прошептала она, когда они целовались на прощание.

Муж поцеловал ее еще раз и ободряюще сжал плечо. «Как хорошо он меня знает», — подумала Жени и помахала Пелу рукой. Она заставила улыбку задержаться на губах и, повернувшись к отцу, взяла его под локоть и повела к самолету, вылетающему в Сан-Франциско.

В аэропорту люди бросали на них взгляды и быстро отводили глаза. В Жени вспыхнул гнев. Какое они имеют право. Увечье — такой же случай, как красота и гениальность. Ей приходилось сталкиваться с куда более ужасным уродством — дети, искалеченные ядерным взрывом, юноши, превращенные огнем в безликие мумии. Она крепче сжала локоть отца и, высоко подняв голову, встречала чужие взгляды, защищая отца от невежества и черствости. Это мой отец, говорили ее глаза, он пострадал от сил, с которыми не в силах был справиться.

Но в самолете Жени почувствовала облегчение, когда отец почти тут же заснул и проспал весь полет. Нет, он справлялся. И не только с пытками во время войны, но и со всем остальным, что выпало на его долю после. А мог бы выбрать тот же путь, что и Гроллинин.

Они приземлились, и на «Феррари», оставленную Жени на стоянке аэропорта, отправились домой. Георгий, казалось, оцепенел и не сказал по дороге ни единого слова, даже тогда, когда они подкатили к двери.

Жени провела его по дому, распаковала чемоданы и вынула шерстяной костюм. Местами он протерся и порвался, но был тщательно зашит. Жени повесила его на деревянной вешалке в шкаф — такой теплый пиджак был ни к чему в Калифорнии. Три пары брюк она повесила туда же, зажав концы в отдельные клипсы, а свитера свернула и положила в ящик. В другой — нижнее белье, носовые платки и шерстяной шарф. Ящик остался на две трети пустым. Со дна чемодана Жени достала томик Пушкина и сказки и положила книги на туалетный столик.

В ванной она достала из кожаной сумочки его туалетные принадлежности: кусок мыла, зубную щетку, щетку для волос из кабаньей щетины. Жени вспомнила, что точно такую видела, когда была маленькой. Кто-то привез щетку отцу из Англии, и он с гордостью показывал ее Жени. Она подержала ее в руках, потом снова стала доставать вещи: расческа, пузырек одеколона. Вот и все. Она вынула все, что у него осталось.

Нужно пойти в магазины, думала она. Теплые осенние дни еще могут обернуться жарой. Но как он выдержит встречу с продавцами в Кармеле и Монтерее? И как эту встречу выдержит она?

Жени оставила отца дома, переоделась и пошла в бассейн. И там мощными гребками старалась перебороть разочарование от угасающей мечты, столкнувшейся с реальностью существования ее отца.

Через полчаса она вышла из воды и завернулась в длинный махровый халат. Что ей предстоит впереди. У Георгия нет другого дома, кроме ее, и он пожелает жить в нем затворником. Здесь, в дельмарском лесу это было возможно. Но как теперь мечтать о переезде в Джорджтаун? Пел занят, и ему приходится видеться с множеством людей. В эту жизнь отец никогда не сможет вписаться.

Что она наделала? — мрачно думала Жени в десятый раз за день. Открыв стеклянную дверь, она проскользнула к себе в спальню. Что станется с ее браком? С ними со всеми?

На следующий день, отдохнув, Георгий начал проявлять интерес к окружающему. Он никак не мог поверить, что Жени владеет таким домом с четырьмя акрами земли. Бассейн его просто поразил. Разве может его хозяином быть один человек? — удивлялся он. Такого бассейна хватило бы для рабочих целой фабрики.

— Нет, невозможно, — качал он головой. Потом рассмеялся. — Я и забыл, что это Америка.

— Хочешь искупаться? Вода подогревается.

— Купаться в это время года? Очень странно.

На следующее утро он вошел в бассейн и, стоя по плечи в воде, наблюдал, как плавает дочь.

— Ты хорошо плаваешь, — заметил Георгий, когда она закончила. — Настоящая спортсменка. А девочкой была неловкой.

— Неуклюжей, — согласилась Жени, встряхивая волосами. — Помнишь, как меня выгнали из балетной школы?

— Да, да, помню. Как давно это было, Женечка.

Ласковое слово удивило их обоих. Жени подала отцу халат, и они вместе отправились домой.

— Заварить чай? — предложила она.

— Давай.

Жени сделала его по-русски черным и крепким, и Георгий процеживал горячую жидкость сквозь кусочек сахара, языком прижимая его к зубам.

— Хорошо, — он поставил чашку на стол. — Я для тебя обуза, Женечка.

— Мы привыкнем друг к другу, — принялась отрицать она. — Нужно только время. Ведь столько лет…

Он кивнул.

— Я сомневался. Думал, мне слишком поздно что-либо менять.

Жени вспомнила об одежде, которую купила ему. Она лежала у него в шкафу. Отец потрогал, похвалил материал, но даже не примерил.

— Когда мы виделись с тобой в последний раз, ты была еще ребенком, а теперь взрослая женщина, жена. И ты должна быть со своим мужем.

Их глаза встретились и они поняли, что оба думают о Наташе.

— В последний раз, когда я тебя видел… — его голос растворился во времени.

Она стояла на верхней площадке лестницы с Дмитрием и Катей и видела, как он с достоинством сходит вниз, упрекая солдат за то, что они ломали двери. Гордый человек с военной выправкой. И следующая встреча почти через двадцать семь лет: сломленный старик, шаркающий ногами по незнакомой комнате с низко опущенной головой.

— Я стар. Жизнь уже прожита. Мои ошибки останутся со мной, — он посмотрел на свои руки. — Когда-нибудь я расскажу, в чем они заключались. Страшные ошибки. Я был слепым глупцом. Все эти годы я молил твою мать о прощении.

— Мою мать?

— Ее память. Она постоянно во мне.

Георгий замолчал. Жени не знала, о чем его спросить, что ему еще рассказать. Стрелки часов показывали половину восьмого.

— Мне пора одеваться и идти в клинику, — в десять у нее была запланирована подтяжка лица престарелому сценаристу. — Хочешь пройтись посмотреть округу?

— Пока нет, — его голос звучал еще печально. — Ты правильно сказала, необходимо время.

Постепенно они стали узнавать друг друга. Иногда проходили дни, а они даже не говорили друг с другом, но, ощущая друг друга рядом, вспоминали прошлое, как будто в их памяти открывались новые ячейки. Одна за другой. Постепенно Георгий начал носить одежду, которую ему купила Жени. Кое-что было велико, но он и слышать не хотел, чтобы поменять вещи.

Иногда день или два они не виделись, когда Жени улетала на восток. Она предпочитала видеться с Пелом там, хотя он постоянно предлагал приехать в Калифорнию. Еще рано, говорила она ему. Она не могла думать без содрогания о них троих в одном доме.

Поездки Жени ободряюще действовали и на нее, и на Георгия. После выходных с Пелом она чувствовала себя увереннее, а отец ждал ее дома, соскучившись по разговорам.

Готовясь к поездке в Америку, Георгий вернулся к учебникам, чтобы освежить английский. Когда уезжала Жени, он разговаривал с поваром, много читал, час или два в день смотрел телевизор. И к концу зимы свободно говорил, набравшись американских разговорных выражений. Теперь они с Жени общались больше по-английски, чем по-русски. Ее владение родным языком было хуже, чем его — английским.

— Ты говорил, что у тебя были сильные сомнения, — напомнила отцу как-то вечером Жени. — Так почему же ты решил сюда приехать?

— Из-за тебя, — ответил он, повернув руки ладонями вверх. — Ты меня ждала.

— Только поэтому?

— А почему же еще? Я прошел через слишком многое, чтобы теперь меня заботила политика или волновали политические системы. Я мог бы дожить жизнь и в России. Но приехал в Америку, потому что меня просила об этом дочь.

— А Дмитрий? А твои внуки?

Если ничего не произойдет, в конце следующего лета они приедут в Америку. Фонд расширил стажировку Дмитрия, и теперь он проведет в Массачусеттсе целый год.

— Мы даже не были друзьями. Дмитрий меня так и не простил за то, что я сделал с его матерью, — Георгий пронзительно посмотрел на Жени. — Это я услал ее туда.