— Стукнете по стволу палкой три раза с равными интервалами — мы услышим.

— Тогда — лады, — произнес Алексей.

Вечером второго дня мы услышали, что к землянке кто-то подходит, и не один.

— Геноссен, — послышалось в тишине.

Мы узнали голос Шиллята.

— Узнаете, кто со мной пришел? Посмотрите вы только на него — опора рейха! — В голосе Шиллята чувствовался сарказм.

Перед нами стоял Отто. Он был одет в черный мундир с эмблемой СС в одной петлице и человечьего черепа в другой.

— А на кого теперь похож я? — Шиллят-старший подошел поближе. Я только теперь рассмотрел на нем нацистскую форму. Шиллят был очень взволнован. У него перехватило в горле.

— Мало им сына, так они забирают еще и меня. Теперь я, старый дурак, напялил форму. Я — фольксштурман. И это в шестьдесят пять лет. А в приказе же Гитлера сказано, что призываются мужчины только до 60 лет. Я им навоюю!

Что и говорить, необычная это была встреча. Теперь бы я сказал — кинематографическая. Действительно, попробуйте представить себе такую картинку. Где-то в Восточной Пруссии, там, где еще находилась ставка фюрера, встречаются четверо: высокий тонкий юноша, до лица которого еще не дотрагивалась бритва, эсэсовец; второй, состарившийся уже немец, одетый в нацистскую форму, и два советских разведчика, одному из которых всего пятнадцать лет. Разная у них военная форма, разная служба, но все единодушны в одном — с нацизмом должно быть покончено.

— Отто сделает так, как мы договорились. Он постарается как можно быстрее попасть в плен, — повторил «партайгеноссе». — А я? Что делать мне? Завтра нас обоих погонят. Его, — он ткнул в грудь Отто, — в свою часть, а меня с командой таких, как я стариков где-то к заливу Куришес Гаф. «Муттэр» не вынесет этого.

Он умолк. Молчали и мы.

— Связь наша с вами обрывается. Теперь вас будет навещать Райчук.

— Жаль, что он не знает нашего почтового ящика, — пожалел я.

— Он знает. И Отто знает, — я им показал, Иначе сейчас нельзя.

— Согласен, вы сделали то, что нужно.

На прощанье мы обнялись, расцеловались.

— Какое это было бы счастье — вместе с вами встретить здесь Красную Армию! — воскликнул Шиллят-старший. — Ваши должны быть здесь скоро. Это чувствуется по тому, как зашевелились нацисты.

Я вручил Отто письмо, которое он должен передать нашим, когда сдастся в плен.

— Будь осторожен. Оно может и помочь, но, если у тебя его обнаружат, может и навредить.

— Я спрячу его надежно, — ответил Отто.

С уходом этих дорогих немцев мы вновь почувствовали себя одиноко, сиротливо, вновь уплывает почва из-под наших ног. Но все это было только первое впечатление, наплыв чувств. Остался Райчук, были наши русские ребята Иван и Алексей. Мы ждали их.

— Завтра первое декабря, — нарушил молчание Генка.

Он больше ничего не добавил, но мы научились понимать друг друга с полуслова, до подробностей знали ход мыслей. Он напомнил число по двум причинам. Во-первых, скоро зима: холод и снег. Во-вторых, времени прошло достаточно, чтобы подготовить наступление фронтов на Восточную Пруссию, и мы день ото дня ждали своих.

Но пока этот день не наступил, надо было жить, работать. Взялись за сверток, оставленный нашими друзьями. Продукты, кофе, тапочки — пошила-таки «муттэр» без мерки, но примерно угадала размер. Видимо, Шиллят на глаз прикинул, каков размер нашей обуви.

— Особенность немецкого образа мышления, — покрутил я головой, рассматривая тапки.

— Интересно посмотреть, какова эта «муттэр» с виду? — не скрывая своего детского любопытства, высказался Генка. Его тоже тронул этот необычный подарок, отдающий материнской теплотой.

До полуночи ждали прихода Ивана и Алексея, а затем, забравшись в землянку, рискнули разуться, обуть тапки. Нам показалось, что они, эти тапки, имеют какую-то чудодейственную силу, — мы быстро согрелись под одеялом и шинелями и уснули.

Утром проснулись — вставать не хотелось.

— Потеплело здорово в нашей норе, — прошептал Генка.

Он приоткрыл выход и ахнул от удивления — выпал первый снег. Наша елочка, которой мы маскировали вход, стала похожей на маскарадную. Вся сияла она в белых звездочках-снежинках. И все же не радость, а лишнюю тревогу принес нам маскарадный подарок матушки-зимы. Теперь и по воду к ручью не сходишь — сразу выдадут следы, оставленные на снежной целине.

— Он скоро растает. Первый снег никогда долго не держится, — как утешение для нас обоих высказал я свое предположение.

В тот день у меня созревал новый план.

Я долго не говорил о нем Генке, обдумывая варианты, возможность его осуществления. Он целиком зависел от того, придут к нам Иван Громов и Алексей Лозовой или не придут.

Что греха таить, где-то под сердцем всегда жила тревога, что мы оба можем погибнуть, не дождавшись своих. И сведения, собранные с такими трудностями, пропадут зря. А в том, что они могли принести пользу нашему командованию, мы не сомневались. Сложилась такая ситуация, что добывать разведданные нам стало проще, чем передать их по назначению. Вот я и подумал: если к нам присоединятся военнопленные Иван Громов и Алексей Лозовой, одного из них пошлю с Генкой за линию фронта, отправлю с ними собранный материал, а также письмо, чтобы были приняты меры к установлению связи. Как-никак, а мы закрепились с Генкой в очень важном районе. Мы сидели на магистрали Берлин — Бромберг — Кенигсберг — Тильзит. У нас появилась в Восточной Пруссии та точка опоры, о которой мечтал каждый разведчик из нашей, да и не только из нашей группы: мы завязали связи с местным населением, встретились с надежными немецкими друзьями.

За фронт следовало послать карту, переданную немецким майором, блокноты и другие записи. Конечно, копии всех этих материалов следовало оставить у себя. Шансы на успех моего плана были не очень велики — перейти линию фронта в момент ее длительной стабилизации не так просто, но в случае удачи выигрыш был несомненный. Прежде чем отправить Генку с одним из наших новых знакомых, нам следовало побывать еще раз на Земландском полуострове: мы должны были посмотреть своими глазами, что там делается.

Наконец, я поделился своими мыслями с Генкой. Тишина неприятным рубежом легла между нами.

— Пойдешь? — наконец нарушил я этот рубеж.

— Если прикажешь. Добровольно не пойду, — отрезал Генка. В голосе его чувствовалась обида. — Если идти, то вдвоем с тобой — и как можно быстрее.

Я ему ответил, что неразумно прерывать ведение разведки и нарушать те связи с немцами, которые так благополучно установились.

К вечеру первый снег сошел. Кое-где только белели небольшие пятна. Установилась, как говорят охотники, пестрая тропа. Все же, обходя эти белые островки, можно было двигаться по лесу, не оставляя четкого следа. Прежде всего мы проверили почтовые ящики. Теперь в одном участке располагалось их уже три, если не считать тот, что оставался за каналом Тимбер. Все они оказались пустыми. Почему молчат Громов и Лозовой?

— Может, их уже вывезли? — высказал предположение Генка.

— Могло быть и так. Подождем, — стараясь не терять надежды, ответил я.

Иван и Алексей появились днем позже несколько неожиданно. Было еще светло. Мы с Генкой на всякий случай готовили копии добытых сведений, когда услышали шаги над нашей землянкой, а затем удары палкой по стволу дерева, но не приглушенные, как мы уславливались, а изо всей силы, так, что эхо покатилось по лесу. Мы выглянули из своей землянки — Иван и Алексей стоят на открытом месте без всякой осторожности. Воспользовавшись моментом, когда они стояли к нам спиной, мы незаметно вылезли и окликнули их. Хлопцы вздрогнули от неожиданности.

— Тьфу, черт, испугался, — махнул рукой Иван. — Все равно как из-под земли выскочили.

— Так и есть, из-под земли! Хвоста за собой не притянули!

— Да нет, не должны.

— Значит, остаетесь с нами?

— Конечно! — в один голос ответили они.