— Скорее за мной! — крикнул Шпаков. И мы бросились за ним к небольшой группке деревьев, что увидели впереди. Нужно было спасаться от лошадей, которые носились по полю. Возможно, услышав людей, они и искали защиты от грозы возле них.

— Все-таки нам везет, — тихо, как бы сам себе, проговорил Целиков, когда мы укрылись за деревьями и опасность миновала. — Если бы кони прошлись по нашим костям, то перемололи бы их в муку.

Никто не ответил ему, но каждый понимал, что результат был бы именно таким.

Сразу же за деревьями начиналось новое поле, огражденное глубоким рвом и колючей проволокой. Ров был широкий, полный воды. Но нам, вымокшим до нитки, она была теперь не страшна. Вода доходила почти до пояса, но медлить было нельзя: в темноте снова нарастал топот — лошади метались из края в край по пастбищу. Мы спешно перебрались через канаву, перелезли забор и вошли в лес, который оказался слева от нашего курса. Мы не собирались заходить в него, но теперь решили остановиться там и немного передохнуть. Мы остановились под шатром разложистого великана, возможно дуба, в темноте нельзя рассмотреть и не до этого было. С нас текла вода.

Выжмем портянки, что ли? — не то спросил, не то предложил Иван Целиков.

— Не мешало бы, — отозвался Иван Овчаров.

Их предложение поддержал и Мельников: во всем, солидарны были три Ивана.

Мы начали разуваться, выжимать портянки. Овчаров снял даже штаны. В промокшей одежде каждого было по пуду воды.

— Там огонек светится, — сказал Юшкевич, показывая в сторону.

— Подойдите со Зварикой и узнайте, что там такое, — приказал Шпаков.

Мы обулись и подошли к опушке. Вскоре Юзик и Генка вернулись.

— На дворе грузовики стоят, часового нет, — докладывал Зварика. — Там воды по колени, но мы подошли к самому окну. За столом спит, положив голову на руки, какой-то фриц в солдатской форме. Видимо, часовой спрятался от дождя.

— Нужно его взять, — решил Шпаков.

— Но он может проснуться раньше, чем мы переступим порог, — резонно заметил Юзик. — Можно влипнуть.

— А что, если я пойду, — вызвалась Аня. — Если немец проснется, скажу, что на крыльце больная женщина, попрошу, чтобы помог ей. Ну, скажем, в больницу нам нужно, но попали под грозу, сбились с дороги. Если он пойдет на это, вы его прихватите, а если что — застрелю.

— Пойдем, там увидим, — ответил ей Шпаков.

Подошли к хутору, прислушались, присмотрелись к черным крытым грузовикам. Тихо. Только, как в барабан, бьет по брезенту мелкий дождь.

Троих Иванов Шпаков послал обследовать грузовые автомашины, а мы с ним, стараясь не плескать сапогами по воде, подкрались вдоль стены к окну. В той же позе спал за столом солдат. У стены, рядом с ним, стояла винтовка.

— Ты, Аня, иди, сделай, как говорила, а мы подстрахуем, — шепнул ей Николай.

Аня сняла пятнистую куртку, ступила на крыльцо, а Шпаков дернул меня за плечо, кивком головы поманил идти вместе с ним.

Дверь в сени оказалась незапертой. Втроем мы бесшумно подошли ко второй двери, нащупали ручку. Аня открыла. Немец приподнял голову, протянул руку к винтовке, ожидая, что скажет эта промокшая женщина в берете.

— Можно мне войти? — спросила она по-немецки.

Из сеней нам хорошо были видны через открытую дверь двухъярусные нары, а возле них ряд выставленных солдатских сапог с широкими голенищами. Значит, мы попали в казарму. Солдаты похрапывали под шум дождя. Из дома тянуло тяжелым спертым воздухом, кислым запахом кожаной амуниции, гуталином и дешевым одеколоном. «Вот фугануть бы пару гранат — ни один не уцелел бы», — невольно промелькнула мысль. Но диверсии не входили в наши планы. Мы — разведчики.

— Да, да, — ответил солдат и не спеша поднялся из-за стола, держась правой рукой за ствол винтовки. Он сделал шаг навстречу Ане и негромко, чтобы не тревожить сон остальных, спросил: «Что случилось?»

— На крыльце больная женщина, помогите…

Едва солдат перешагнул порог, как мы со Шпаковым наложили ему кляп, заломали руки и без лишнего шума вытащили во двор. Аня закрыла за нами обе двери. Ничто не указывало на то, что мы подняли тревогу.

Пленного отвели в поле, присели возле канавы и допросили. Оказалось, что мы попали в расположение связистов пехотного полка, который ожидает своей отправки на фронт. Ясно, нас интересовало, известно ли солдатам что-нибудь о русских парашютистах.

— О да, мы все предупреждены, — закивал головой пленный. — Мы должны из-за них более бдительно нести службу даже здесь, в тылу.

— Так что же ты нарушил указание — спал на посту? — спросил Мельников по-русски.

Но немец не понял его. Тогда Иван Иванович сложил ладони и, положив на них голову, закрыл глаза.

— Понимаешь, почему спал на посту, спрашиваю? Служить надоело, что ли? Вот доложим Гитлеру, всыплет он тебе по толстому заду, — и жестом показал, как это получится.

Хотя мы все устали, промокли, но такая угроза Мельникова немцу развеселила нас. Немец опустил голову, произнес упавшим голосом:

— Надоель война. Плёх жизнь зольдат.

— Смотри ты на него: так уж и надоело! Готов ивоевать бросить! Не трогай только фатерлянд и его самого. Небось, на русском сале такой зад наел, может, не один дом наш сжег, детей стрелял…

Ценных сведений мы от пленного не получили. Полезно было только узнать, что о нашем нахождении предупреждены здесь все — и гражданские жители, и воинские части.

Через трое суток на рассвете мы подошли к городу Гольдап. Хотя мы передвигались только ночами, но по тому, что нам довелось видеть, создалось впечатление, что природа в этих местах очень живописная. Пологие холмы во многих местах покрыты лесами, кустарниками. Часто встречаются извилистые ручьи.

На огороженных пастбищах мы часто видели коров. Они здесь дневали и ночевали, пегие, крупные. Когда мы убедились, что они ночью остаются в загонах без всякого надзора, мы иногда заворачивали туда, чтобы попить воды, которая завозилась в цистернах для скота. Вода была чистая, колодезная, мы пили ее с удовольствием. Животные были рады появлению людей: они вставали, подходили к нам. Как-то Юзик Зварика не удержался, потрепал тучную корову по шелковистой шее. Корова доверчиво лизнула его руку своим шершавым языком.

— Ишь, какая ласковая!..

Юзик по-хозяйски осмотрел ее со всех сторон, провел рукой по спине, потрогал тугое вымя.

— Скот у них хороший, крупный, — сделал он заключение. — Подай-ка, Зина, ведро. Попробуем молочка.

Зина взяла возле цистерны ведро и поднесла его Юзику. Юзик начал доить. Тугая струя гулко ударила в жестяное дно. Шпаков забеспокоился:

— Перестань, Юзик!

Но вдруг передумал и сам же предложил!

— Давай, только по-быстрому. Остальные проследите, чтобы никто не нарвался.

Что и говорить, молоко все пили с жадностью, но сдерживались, чтобы не перепить — берегли свои желудки. Один Мельников пренебрег осторожностью, за что и был наказан. Следующий день доставил ему немало хлопот…

Едва отошли от загонов, как напоролись на противотанковые надолбы «зубы дракона». Точно такие же, как под Инстербургом. Они белели в темноте, словно обглоданные, обветренные и омытые дождем кости каких-то доисторических великанов.

Попадались на пути и бесконечные ряды проволочных заграждений на восточных склонах, тщательно запрятанные в землю доты. От них тянулись извилистые линии окопов, большей частью к какому-либо из хуторов.

Мы приближались к облюбованному на карте лесу, чтобы остановиться на дневку, отдохнуть, подкрепиться и, если позволят обстоятельства, хотя бы немного просушиться, потому что почти все дни дождило. Нам осталось пройти каких-нибудь метров сто негустым кустарником, как из лесу навстречу нам вышел человек. Из-за правого плеча его торчал ствол винтовки. Нам очень хотелось, чтобы он прошел мимо, не заметив нас, потому что сразу выдать свое местонахождение — значит, навлечь усиленные прочески леса, облавы. Мы залегли. В предутренней тишине нам издалека слышно было его «кхе-кхе». Человек шел не спеша и набрел прямо на нас. Пришлось задержать его. Это был дряхлый старик. Я снял у него с плеча винтовку старого образца с непомерно длинным стволом, ощупал его, ища другое оружие: могли же быть у него и гранаты или что-либо еще. Старика знобило — то ли от страха, то ли оттого, что было в самом деле прохладно. Кашлять он перестал. Придя в себя от растерянности и сообразив, кто перед ним, старик очень сожалел, что встретился с нами.