Второй немец за все время не проронил ни слова. Он живо, но молча реагировал на все происходящее.

— С этим тоже пора кончать, — решил Мельников, когда все успокоились. Он вытащил финский нож.

— Не тронь! — повысил голос Шпаков.

— Я вас не выдам, не выдам! — дрожащим голосом произнес Фишер. Он понял, что речь идет о его судьбе. — Зачем же меня убивать?

— Ладно, тише! — разрядил атмосферу Шпаков.

Возвратился с дежурства Целиков. Осмотрелся, спросил:

— А где второй немец?

— Капут, — ответил ему Мельников.

— Он кричал, звал на помощь, — пояснила ему Аня. — Мы должны были. Хорошего от немца не жди. Хотя бывали случаи, что они переходили к партизанам, помогали нашему делу.

— Бывало, конечно, но с ним надо так. — Мельников выразительно провел указательным пальцем по своему кадыку. — Разве они кого-либо из нас отпустили бы подобру-поздорову?

— Факт! — согласился с ним Целиков. — Они нас не жалели.

— Вечером его можно было бы и отпустить, — высказала свое мнение Зина. — Кому охота умирать? А то, что мы были здесь, немцы все равно узнают, стоит только послать в эфир позывные. Душа как-то не соглашается убивать его. В то же время смотрю я на него, он такой смирненький, все рассказал, что знал, а может, именно он бросал детей в огонь на нашей земле. Сам же говорил, что был в Смоленске, Минске, Вильнюсе, — двусмысленно закончила она монолог.

Красный шар солнца сел за лесом, щедро окрасив вершины деревьев. И хотя очень хотелось есть, все мы повеселели — пережили еще один день на вражьей земле. Шпаков составил радиограмму, сам зашифровал, протянул Зине:

— Через полчаса передашь!

Затем командир склонился над картой. Он облюбовал хутор, куда решил повести нас на заготовку продуктов.

— Как ты чувствуешь себя, Ваня? — спросил Овчарова Шпаков.

— Нормально, — ответил он, — обо мне не беспокойтесь.

Когда Зина передала радиограмму, Шпаков сказал Фишеру:

— Вы останетесь здесь, по крайней мере, до утра. Так будет лучше и для вас и для нас.

— О да, клянусь. Я не вернусь больше в свою часть. Я — дезертирую. У меня есть где спрятаться, у меня есть надежное место.

— Это ваше личное дело. Мы сохранили вам жизнь. Вы это понимаете?

— Я понимаю, я все понимаю. Я вас не выдам.

— Выдаст, собака! — не соглашался Мельников.

— Мы уже выдали себя только что, — ответил ему Шпаков. — Кстати, мы же сейчас пойдем к немцам за продуктами — не будем же мы убивать их всех подряд. А ведь, несомненно, они будут доносить на нас.

На предстоящую ночь Шпаков наметил для группы более чем 30-километровый переход. Следовало попытаться установить примерную глубину укрепленного района «Ильменхорст», который нами уже был частично разведан у города Инстербурга, сверить, правильные ли сведения дал Фишер. Сначала Шпаков отвел нас от того места дневки, где остался Фишер, всего метров на пятьдесят и остановил группу.

— Незаметно подойди и посмотри, что делает Фишер, — сказал он Мельникову. — Понаблюдай за ним минут пять. Если будет уходить — прикончи.

— Его там уже нет, — уверенно заявил Зварика. — Нашли дурака, сидеть и ждать неизвестно чего. Он драпает к своим изо всех сил.

— Посмотрим, — коротко ответил Шпаков.

Пока ждем Мельникова, командир подробно разъясняет задачу. Он показывает на карте тот район, куда мы должны добраться до утра, а также хутор, который решено было посетить и «повеселиться» там, как сказал бы Иван Иванович.

По сравнению с худым, желтолицым Овчаровым Целиков выглядит добрым молодцом. Широкие плечи, мощные бицепсы, которые проглядываются даже под одеждой, увесистые кулаки говорят о его недюжинной силе. Иван Андреевич до начала войны работал трактористом в родной деревне на Гомелыцине. Воевал на фронте. Потом его и Мельникова включили в группу разведчиков, которая перешла линию фронта и действовала на Могилевщине. Там к ним присоединился Овчаров. Он находился в гарнизоне в поселке имени Чапаева, который был сформирован оккупантами из советских военнопленных. Вот оттуда-то Овчаров и увел танк. С тех пор и началась их дружба. Оказавшись в группе «Джек», они и здесь всегда стараются держаться втроем.

— Ты прав, Юзик, фриц уже драпанул, — сообщил Мельников.

— А что я говорил, браток, — оживился Зварика. — Нужно было и его сразу хряснуть.

— Ничего страшного. Может, он и не побежит доносить, — возразила ему Зина. — Что он может рассказать? Ничего! То, что мы были здесь? Это и без него уже известно. — Зина похлопала ладошкой по радиостанции, дав понять, что нас только что запеленговали.

— Убей врага — на одного меньше станет. Я так понимаю, — отстаивал свое мнение Целиков.

— Это верно, врага нужно уничтожать, но у нас с вами другая задача, специфическая, — хладнокровно ответил ему Шпаков. — Похоже, что пленного не следовало отпускать. Что теперь судачить и размахивать руками? Мы поступили гуманно — большого вреда он нам не причинит. Пусть живет.

Мы вышли в открытое поле. На ближайших хуторах ожесточенно лаяли собаки. На душе у меня было гадко. Казалось, что именно Фишер, которого мы отпустили так великодушно и который дал нам слово оставаться на месте до утра, теперь словно тень носится от дома к дому, сея тревогу, будоража все живое.

— Юзик отстал, — передали по цепочке Шпакову.

Николай Андреевич остановился.

— Взгляну, что там. — Он сделал несколько шагов навстречу ковылявшему сзади Зварике.

— Не могу идти так быстро, — пожаловался Юзик.

— Крепись, Юзик, крепись. До хутора недалеко. Там покушаем, с собой прихватим, — подбадривал его Николай.

— Скорее бы, — вздохнул Юзик. — Голова кружится.

В этот момент треск автоматных очередей нарушил гулкую ночную тишину. Он раздался прямо по нашему курсу. Шпаков посмотрел на компас.

— Похоже, что стреляют на том хуторе, куда мы идем, — произнес он вполголоса. — Вот так дела!

До нашего слуха начали доноситься крики мужчин. Пронзительно заголосила женщина.

— Слышите, ребенок плачет? — насторожилась Аня.

— Да, точно, — подтвердила Зина. — Детский плач.

— Что бы это могло значить? — шепотом спросил Мельников.

— Поход за продуктами придется отменить, — принял новое решение Шпаков. — Ну как, Юзик, дотянем до леса? Километров двадцать пять — тридцать идти еще надо.

— Не знаю, браток.

— Пошли!

Чем дальше мы шли, забирая вправо и обходя место стрельбы и криков, тем большая тревога овладевала нами. Там, где раздавались выстрелы, вспыхнул пожар. С пригорка, на который мы взошли, было видно, как на фоне зарева мечутся людские тени.

Послышался гул машин. Мы залегли. По полевой дороге в направлении к пожару медленно прошли три крытых грузовика с потушенными фарами. Это обстоятельство еще более озадачило: ведь далеко от фронта автомобильный транспорт двигался ночью большей частью с включенным светом.

Вскоре в том направлении, куда проследовали грузовики, раздалось несколько дружных залпов, размеренно застучал пулемет. Ввысь взвились ракеты. Машины включили свет. Слышались слова команды. «Что там происходит?» — спрашивал сам себя каждый из нас. Шедший впереди Шпаков невольно удлинял шаг. Идя следом, я слышал, как он тяжело дышал.

Мы прошли молча километров пять. Николай остановился.

— Пройди ты немного первым, — сказал он мне.

Я легко его понял. Тяжело идти первому, особенно по полю зрелой ржи. Стебли у нее в это время как проволочные, и тот, кто идет первым, должен сминать их, прокладывая путь остальным. Он же должен в этом случае лучше всех видеть, лучше всех слышать. Один — за всех! Ему доверяют идущие сзади. Он ни в коем случае не должен сбиться с курса, правильно отыскивать ориентиры, намеченные на карте, держать их в памяти на протяжении всего пути. В случае опасности суметь подать команду, найти лучший выход. На данном этапе идущий впереди становится вожаком группы.