У Яши была отличная карта, та самая, по которой он размечал расположение частей, когда, по заданию Муравьева, собирал отовсюду политруков для организации пунктов формирования. Пока было светло, они наметили путь. Бойцы, побродившие тут в эти дни достаточно, отчетливо представляли себе местность и помогали полезными советами…
Восьми человек для вынужденного боя со случайной фашистской разведкой могло, пожалуй, хватить. Однако разумнее было избегать всякой встречи с немцами. Они подсчитали, что на каждый из трех ручных пулеметов у них приходится по четыре запасных диска. Без особых усилий в окрестных лесах можно было найти и еще. У пятерых были в руках ППШ. Гранатами они были более чем обеспечены. За день они несколько отдохнули, а к ночи выступили в поход.
Этот лесной поход такой малой группой напоминал Баграмову далекие дни гражданской войны, когда он четырнадцати-пятнадцатилетним мальчишкой, пристав к ревкомовскому отряду матросов-балтийцев, принимал участие в борьбе с бандой белых офицеров, переправлявших оружие для подготовки кулацкого восстания.
Тогда война была совершенно другая: винтовка да пулемет, маузер да наган, да еще граната — вот было главное оружие сражавшихся сторон…
Так же, бывало, крались они по лесу, чтобы выследить беляков. Однажды после короткого боя им удалось захватить целый склад в десяток пулеметов, полсотни винтовок и десятка два револьверов с припасами, сложенные в лесной яме под корнями старого дуба…
Вот так же тогда они, крадучись, слушали лес, как охотники пробираясь в чаще, на каждом шагу ожидая белогвардейской засады…
«Вот так же!» — вспоминал Баграмов, прислушиваясь к ровному шуму леса.
Это уже был не густой и могучий «зеленый шум». Шелестящая сухость осени проникла в его тона, война ощипала лес. Шум был сухой и жидкий…
По лесу слышалось движение, треск сучьев под ногами таких же случайных отрядов, которые направлялись тоже к северо-востоку. Иногда небольшая группа бойцов во мраке вплотную сталкивалась с такой же группой. Они проходили таящейся, рыскучей походкой. Отряды красноармейцев, сближаясь, пугались одни других…
Бродя по лесу, встретившись несколько раз с такими группами, Баграмов чувствовал и видел, как все эти разрозненные бойцы потрясены тем, что не сумели сберечь свою армейскую организованность и боевое единство — залог боеспособности, как будто сами они были тому виною.
А в самом деле, они ли виновны в том, что случилось? Баграмов видел, как беззаветно они сражались с превосходящими силами врага. Как же могло получиться, что тысячи бойцов Красной Армии оказались охвачены развалом? Откуда взялась паника?
Панике не подвергался отдельный боец. Паникой не были охвачены ни соединения, ни армейские части. Пока сохранялся в порядке организм армии, пока деятельность ее мозга — управления — не нарушалась, полки, батальоны и роты были способны стоять и стояли в самых тяжелых боях. С отвагою и сознанием долга до последнего человека стояли они, и этот последний нередко сражался один против целого взвода, пока не погибал…
Панике поддавалась дезорганизованная человеческая масса, если нарушалось управление и связь, если враг наседал, а приказа к отпору или отходу не было. Под ударами врага масса, не руководимая командованием, впадала в растерянность именно потому, что она была слишком велика, чтобы самоорганизоваться. Стадное смятение охватывало тысячи людей, они бежали, как им казалось — спасая каждый себя, и гибли под пятою организованного врага.
Но достаточно было группе в десять — двенадцать человек отбиться от этой смятенной толпы, как заразный психоз, называемый паникой, ослабевал. Тогда старший или более сильный волей и опытом брал в свои руки инициативу. Его поддерживали, ему подчинялись не только с охотой, но даже с жадностью, — возрождалось отделение бойцов, затем возрождались взвод, рота… Это было инстинктивное ощущение силы коллективного принципа. Умы начинали работать спокойнее и целеустремленнее. Люди опять становились бойцами, охраняли друг друга и защищали друг другу жизнь. Направление их движения было уже не растерянным метанием; оно приобретало осмысленность. Буква военного устава вдруг заново выступала в сознании бойца ярко, со всей возможною выпуклостью. Она ощущалась уже не заученной догмой, а элементом военной теории и руководством к действию…
«Из таких разрозненных групп с течением времени, — может быть, очень скоро, — сложатся крупные партизанские отряды, способные к мощному сопротивлению», — думал Баграмов, пробираясь по следу Климова.
Отряд молча двигался через лес, тщательно обходя большие поляны, стараясь мгновенно пересекать дороги и держаться в зарослях. Несколько раз им попадались места вчерашних боев, иногда довольно большие группы убитых красноармейцев, видимо сражавшихся здесь до последнего. Их трупы валялись неубранными, с вывернутыми карманами, разутые… Впрочем, убитые немцы тоже были еще не все похоронены.
Черные тени деревьев настораживали бойцов. Временами они застывали на месте и ждали, не двинется ли, не шевельнется ли черная, зловеще застывшая фигура, которая на поверку оказывалась кустом… Хотелось курить, но Климов решительно запретил курение ночью.
Переходя одну глухую дорогу, отряд наткнулся на мертвую вереницу легковых и грузовых автомашин, которые стояли одна за другой, в порядке движения. Видимо, машины остановились, попав в засаду. Водители были убиты, некоторые из них, на ходу пораженные фашистскими пулями, так и продолжали сжимать «баранки» окоченевшими пальцами. Рядом с водителями в кабинах и в кузовах машин находились убитые командиры, красноармейцы, несколько женщин в военной форме. Много трупов лежало в канавах и на дороге — эти, видно, успели выскочить из машин и погибли в бою, отбиваясь от наседающего врага… Возле машин были разбросаны опустошенные чемоданы и вещевые мешки. На одном грузовике бойцам удалось, однако, найти несколько банок консервов, запас колбасы, хлеба и сахару. Шедшие много часов без пищи, они набросились на находку. Она давала новые силы для быстрого и тяжелого пути.
Идти было холодно. Переходя ручьи и болота, все промокли, издрогли.
Перед рассветом, выбрав в лесу один из многочисленных «дзотов» с широко просматривающимися подходами через большую вспаханную поляну, отряд занял его на отдых.
Несмотря на отступление Красной Армии в течение всего лета, народ верил в ее силы, в то, что враг будет отсюда отброшен. Видимо, с такой уверенностью и подняли зябь колхозные пахари на этой обширной лесной поляне…
Как и во все время пути, сюда доносились далекие выстрелы, взрывы гранат, но можно было понять по звукам, что это лишь небольшие стычки немцев с отрядами, которые вот так же пытаются вырваться из окружения. Сплошного гула, характерного для фронта, не было слышно…
Никто еще не успел заснуть в дзоте, когда часовой заметил в лесу движение численно превосходящего отряда и поднял тревогу. Все пристыли к своим боевым местам, но не открывали огня: может быть, «пронесет»… Два человека отделились от приближавшегося отряда и решительно направились через поляну.
— Вот тут блиндажик мы присмотрели, товарищ капитан, не блиндаж, а патент на комфорт! — с облегчением услышали русскую речь Баграмов и Яша.
— А блиндажик-то занят, товарищи! — громко сказал Баграмов.
— Здрасьте, как из яичка вылупились! — проворчал тот же голос. — Когда же вы поспели? — спросил он.
— Не поспела кошка умыться, как гости наехали! — шутливо ответил какой-то боец из отряда Баграмова.
— А сколько у вас народу? — спросил второй голос, принадлежавший, видимо, тому, кого боец назвал капитаном.
— Нас восемь человек, — выйдя из дзота, сказал Баграмов, приветливо взглянув на мелкорослого, курносого малого с добродушным чубом из-под пилотки и с капитанскими знаками на петлицах. — Товарищ капитан, разрешите к вам присоединиться? — обратился он, не теряя времени.
