Майор помолчал и вдруг, словно возвращаясь к прерванному разговору, сказал деловито:

— Так вот, товарищ Варакин, у нас старший врач убит. Придется тебе работать, санбат принять. Как твоя рана? Сможешь?

— О чем говорить! — воскликнул Варакин.

— О том, чтобы ты часок отдохнул. Ведь сутки тоже не спал, и потом, может быть, не удастся!

— Все равно не усну. Я сидя поспал в лесу на пеньке.

— Истый внук бабы-яги! А все-таки отдохни, а потом… Вон там, метрах в трехстах по лощине, в лесу, стоит группа палаток… Только пока садись, закуси, стопку выпей. Полезно. Рука будет тверже.

Майор придвинул хлеб и консервы, налил себе и Варакину водки.

— Ну давай. А то я тут, как римский патриций, возлежу при жратве, а поесть не успел. Да где там есть! Думать приходится… Обстановка такая, знаешь!..

Да, обстановка была «такая»!

Дивизии Чебрецова и Волынского получили на усиление всю наличную тяжелую артиллерию, которую было не вывезти по ухабистым и топким лесным дорогам. На движении она стала бы больше бременем, чем средством защиты. Отходя, ее следовало уничтожить. Но прежде уничтожения именно с ее помощью дивизии Чебрецова — слева, и Волынского — справа нанесли фашистам двойной удар, который размел фашистские части с пути и образовал как бы огненные ворота, сквозь которые окруженные части прошли на намеченный ранее маршрут. Прорвались!

Дивизия Чебрецова, вернее сказать, уцелевшая после прорыва часть этой дивизии, стала арьергардным прикрытием отходивших. С помощью последних остатков все той же тяжелой техники Чебрецов, насколько было возможно, сдерживал освирепевшего противника и наносил такие удары, которые принудили гитлеровцев сосредоточить против него главные силы. Именно это и было основною задачей прикрытия, которое дало возможность прочим войскам оторваться от немцев.

В результате этого боя, продвинувшись всего километров на десять, остатки дивизии Чебрецова оказались отрезанными от прочих частей.

Чебрецов пробился к большому селу на пригорке, зацепился за выгодную позицию на высоте и, ничего не зная о судьбе тех войск, которые оторвались и ушли вперед, около суток держал здесь оборону. Да как держал!

Здесь бились против отборных фашистских частей, направленных Гитлером на советскую столицу, бойцы, научившие фашистов стоять на месте, а среди них и те самые профессора, токари, дворники и парикмахеры, которых родина призвала в трудный час взять оружие. Некоторые из них месяца два назад в первый раз в жизни вблизи увидали винтовку и пулемет. Теперь они тут, в лесах, кустарниках и на хлебных полях, истекали кровью.

С рассвета до ночи их громили бомбардировщики и прижимали к земле фашистские истребители, на них шли за танками опытные фашистские полчища, растоптавшие города и села Европы, а они не сдавались.

Туманным осенним рассветом они зарыли своих убитых в братских могилах тут же, вблизи окопов, а оставшиеся в живых опять продолжали сражаться.

— Да, тут нам стоять до конца, до последней минутки, Миша, и пусть она, эта минутка, наступит не скоро! — говорил Бурнин. — Ты ешь, Миша, ешь… Артиллерия придана нам судьбой очень щедро. Ну, прямо сказать, богатство у нас артиллерии… Ух, и драться же будем мы, Михаил!

Говоря, Бурнин останавливался, секунду о чем-то думал и вдруг наносил на карту значок.

С последними словами он спохватился, что сам не ест, взял кусок хлеба и колбасы и поспешно засунул в рот.

В лесу послышался топот и хруст ломаемых сучьев. Топот был привычно размеренным. Так бегут с донесением, на котором помечен аллюр «три креста». Что-то, должно быть, случилось…

— Товарищ майор! Товарищ майор Бурнин! — послышался возглас из-за кустов. Связной торопился опередить свою скорость скоростью голоса.

— Лейтенант Усманов, здесь я! — отозвался Бурнин, вдруг весь подобравшись, складным, привычным движением застегнув ворот и оправив кобуру пистолета. Голос его гулко и бодро прокатился по лесу, а сам он ловко поднялся на ноги.

Коренастый крепыш лейтенант, без шинели, в сапогах, заляпанных окопной глиной, взволнованно выскочил на поляну.

— Товарищ майор, полковника Чебрецова. — выдохнул он и осекся, глотнув нехватающего ему воздуха.

— Убило? — поняв, закончил Бурнин. — Капитан Лозовой! — громко позвал он.

Из блиндажа показался знакомый Варакину рыжеволосый капитан.

— Полковник убит. Я принимаю командование дивизией. Ты назначаешься вместо меня начальником штаба.

— Слушаюсь, — строго сказал Лозовой.

— Уходишь? — спросил он просто, как будто все шло, как должно идти.

— Пойду на НП. Держи связь. Беркману сообщи, он сейчас у артиллеристов. — Бурнин повернулся к Варакину: — Ты, Миша, полежи тут, у меня, — дружески сказал он. — А то хочешь, спустись в блиндаж, там сено постелено… Иван Ларионыч тебя приютит, пока отдохнешь.

Варакин с волнением смотрел на уходящего друга.

— Минутку, товарищ Усманов, — сказал Бурнин, слегка задержавшись.

Он сунул руку в карман, кинул папиросы и спички на колени Варакину.

— Ну, поправляйся, Миша. Поспи хоть немного, тогда иди принимать санбат, вон в том направлении, — указал майор на прощание. — Чем полковника? — уже на ходу тихо спросил он лейтенанта.

— Осколком, товарищ майор. Только выбрался на НП…

— Большие несем потери? — перебил Бурнин. Варакин уже не слышал ответа — его заглушил порыв ветра в трепещущих над головой последних листьях рябины…

Не прошло десяти минут, как тот же крепыш лейтенант так же бегом вернулся к Варакину с запиской Бурнина:

«Полковник жив. Направлен в санбат. Немедленно осмотри его сам. Анатолий».

Михаил поднялся с плащ-палатки, нашел свою палку, крикнул в блиндаж Лозовому, что Чебрецов жив, и зашагал в указанном направлении в лес.

Санбат помещался в трех больших санитарных палатках. Здесь работало трое совсем молодых врачей, чем-то напомнивших Варакину желтеньких бабушкиных цыплят, которых она, бывало, кормила крутым яйцом, постукивая по полу указательным пальцем. Знаков различия на петлицах под халатами не было видно.

«Взяты досрочно ребята. Вероятно, без званий, — подумал о них Варакин. — Ничего, видно, сразу в дело вошли, отличными станут хирургами!..»

— Здравствуйте, товарищи! Военврач третьего ранга Варакин. Принимаю санбат по приказу командира дивизии. Где полковник?

Ему указали на стол, где лежал человек со знакомым строгим лицом.

— Уже осмотрели? Тогда доложите.

— В череп, в правую теменную кость. Осколок размером ноль пять на один сантиметр сидит на виду, — докладывал молодой врач. — По-видимому, непосредственной опасности для жизни ранение не представляет, однако раненый без сознания. Мы, после совета с товарищами, приняли решение на извлечение осколка и транспортировку раненого в блиндаж. Там все-таки тише, — пояснил он.

— С извлечением осколка согласен. Приступим. Халат! Руки! — привычно сказал Михаил санитарке и охнул от боли, торопливо скидывая шинель.

— Пульс? Дыхание? Сердце? — кивнул он одному из троих врачей.

Тот с часами и фонендоскопом наклонился к лежавшему на столе полковнику.

— Товарищ военврач, разрешите мне осмотреть вашу рану, — обратился к нему второй врач.

— После, после, товарищ! Как вас зовут?

— Борис, — смущенно ответил тот, должно быть сомневаясь, что лучше назвать — фамилию или имя.

— После, Борис. У нас на столе тяжелый случай. Его будем в первую очередь.

Он принял от санитарки халат и, прежде чем готовить к операции руки, сам подошел еще раз проверить сердце Чебрецова.

— Отличный насос! — похвалил он. — Маску!

Только по окончании операции Чебрецова он почувствовал снова боль в собственной ране и опустился на стоявшую рядом табуретку.

— Разрешите все-таки, Михаил Степанович, осмотреть вашу рану, — попросил его румяный, молоденький, с девичьим лицом врач Женя Славинский.

Варакин совсем было согласился, когда принесли бойца с раздробленными ногами.

Через час он разрешил эвакуировать Чебрецова в госпитальный блиндаж.